Изоморфизм это в философии: Изоморфизм это

Мироустройство и философский изоморфизм | Философский штурм

Систематизация и связи

Онтология

Ссылка на философа, ученого, которому посвящена запись: 

Эдмунд Гуссерль

Лев Семёнович Понтрягин

Григорий Яковлевич Перельман

Фрэнк Пламптон Рамсей

 Введение — Если Вас интересуют края познания, то вы этим постом нашли то, чего ищете, но, если Вы, приступив к изучению здесь приведённого, обнаруживаете отсутствие интереса к детальному изучению, то значит у Вас «мимикрическая» иллюзия того, что это действительно является вашим интересом. В этом случае, верно усвоив знание этого поста—Вы избавите себя от иллюзий и обогатите свой багаж вершинных мировоззрений.  Автор: Невесёлый Роман Альбертович.

 Аннотация: В статье излагается всеобщая взаимосвязь и вклад гомеоморфизма  (изоморфизма)  в предельном осмыслении приложения понятий: сознания, собственно познаваемого, и эволюционных пределов разумения времени и мироустройства.

Весь представленный материал изложен в свете Философского смысла теоремы Пуанкаре-Перельмана  и, как выяснилось, связанных достижений в области психологии, культуры и философии.

  Abstract: The article describes the general relationship and contribution of homeomorphism (isomorphism) in the ultimate understanding of the application of concepts: consciousness, the cognition itself, and the evolutionary limits of the understanding of time and the world order. All the material presented is presented in the light of the philosophical meaning of the Poincaré-Perelman theorem and, as it turned out, related achievements in the field of psychology, culture and philosophy.

  Ключевые слова: абсолют, гомеоморфизм, логика, изоморфизм, инвариантность, истина, топология, габитус.

  Keywords: absolute, homeomorphism, logic, isomorphism, invariance, truth, topology, habitus.

---

 

Введение 

  Математика, философия и время 

    

---

  Математика, философия и время  

  Вообще, искренне желаю посвятить эту статью математикам, которые, всегда боролись за соответствие истине и продолжают (в отличии от философов — Аргумент незаменимости) развивать эту ответственнейшую и предельно общую традицию человеческого сознания далее. И именно математики совершили самый гениальный вклад во все области познания, включая и философию, ибо все Метатеоремы и даже теоремы математики, оказались и философскими.  И я уверен, что математика суть проявления духа, ибо дух—это всеобщность, как исчисление, как поиск «Истины всех миров», ибо ничто другое не в состоянии упокоить притязательную к Божественной непротиворечивости—интенциональность духа. [Г.Вейль

— Вопрос о конечном фундаменте и конечном значении математики остается открытым; мы не знаем, в каком направлении оно найдет своё окончательное решение и можно ли ожидать его окончательным и объективным, вообще. «Математизация» вполне может оказаться такой творческой активностью человека (как язык или музыка), как первичной оригинальности, чьи исторические решения не поддаются полной объективной рационализации. — В наши дни ангел топологии и дьявол абстрактной алгебры сражаются за душу каждой отдельной математической области. ] Всё содержащее истину (в т.ч. объективность)—суть духовная пища, как то, за что умер Сократ, и борется гений ума человеческого, спасти который в вечность и сделал Своим уделом Иисус Христос. И вклад математиков в философию не меньший, чем в физику.

  Философия антропологии познания самым необходимым свойством сознания полагает  

понятие времени, тем не менее, это понятие не есть неопровержимо-фундаментальным, его фундаментальность вполне возможно поставить под сомнение в плане, как  априорной инвариантности, так и как таковое его свойство, которое составляет вечную непременность Бытия и мироустройства.

  Первое облачко на априорно чистом горизонте времени, есть такое вполне обнаруживаемое и доказуемое понятие, как Объективность. Напомню, что никакая имитация, не есть объективность, и потому переживание человеком сознания—не есть наваждение, но вполне объективная обоснованность, имеющая и свою онтологию. Самое то, что только относительно  Абсолюта  и возможно подлинное знание, тогда как о конечных вещах возможно лишь мнение (и что абсолютная логика, это абсурд, и логика как морская свинка, та не свинка, и не морская, а эта и не абсолютна, а в Абсолюте и не логика),

то уже это ставит под сомнение приоритет времени (и даже логики) над истинно объективным познанием. Но чем выше знание, тем оно логичнее, как возрастание общности непротиворечивости такового. Вот тут то и возникает предположение, что существует идеализированный изоморфизм логически ассоциированных представлений, несколько приоткрытый  интуитивной логикой Брауэра-Гейтинга и геометрическими интерпретациями  Математики трёхмерных многообразий, согласно интерпретации Философского смысла теоремы Пуанкаре-Перельмана, что раз познанию нет предела, то сознание непрерывная открытая система представления абсолютной непротиворечивости. Здесь сразу уместно утверждать, что материя и есть этим абсолютно непротиворечивым инвариантом, и только познание вещественного, удерживая сознание в рамках непротиворечивости и умножая логичность высказываемого о вещественном—продвигает сознание к познанию СУТИ вещественного. И в верном познании уже обнаруживается

ноэтико—ноэматический Габитус, как разворачивающийся изоморфно личности, инвариант. Это полностью согласуется с метатеоремами Тарского, Гёделя. Во-первых,Теория Рамсея доказывает, что всё содержательное—объективно познаваемо, и это фундаментально неопровержимое знание. Во-вторых,  согласно семантической теоремы истины А. Тарского—нужно заметить, что истина TstST—это не этот предмет, но высказывание о нём, и даже не имя S этого предмета, хотя обязательно это имя S содержит, но как tstS предложение о том, что имя этого предмета (дефиниенс) в качестве подлежащего —есть дефиниендум

=Df. , как предложение выражающее факт, что дефиниенс есть истинное предложение TstS—в смысле Остин.Д. Истина. Что и порождает познавательный  феномен ввиде  парадокса лжеца X—в смысле Даммит М. Истина. Результат Рамсея интерпретируется, как однозначный изоморфизм всякого изучаемого разнообразия не бессмысленному эквиваленту. И если всё истинное познание (по всеобщности), в т.ч. философское, разворачивается на базе эклектики [С.Г. Секундант работа «Трансцендентная философия» И. Н. Тетенса], то эклектика неустранимо сопутствует всему познанию, и в философии имеет вид представления ею и всех проблем человечества

(Предел философии), суть которых разделение добра и зла и накопления в этом направлении аппрезентативного опыта. И Вера уже суть ноэтическая организация этого взаимного воссоединения с Божеством (Абсолютом), согласно имеющегося Предания, которое хранит эту Веру, как непрерывно живое и спасительное естество. И здесь задача философии сводится к тому, чтобы принести весь обобщительный опыт человека, на Алтарь Веры, удерживая это величие высокого познания, но только потому, что вне Промыслительной помощи Бога—это тщетно. Не то чтобы совсем лишено верное познание способности облагораживать человека, это так же имеется и немало, но недоопределенность познания исключает вечно достоверную радикальность преобразования человека. Раба словами не научишь, он понимает их, но нет соответствия (Притчи), и это и есть весь институт подготовительной преемственности через святость и Церковь, снова же, Преданием и непосредственно. И вне сомнения разумеется, что истинно ноэтико—ноэматический Габитус и есть тот вневременный потенциал инвариантного удела Вечности. [Хоть разум и велик в суждениях о Боге, но мал окажется у Бога на пороге! (АЛ-МААРРИ) ], разные Веры единобожия, и знание одинаковое, но знание одно—Вера иное.

  Логика, вообще, к Абсолюту не приложима, ибо логика—синтактика, а Абсолют  абсолютно прост и не сложен, и в Нём не может быть сложностей ввиде отношений (как вообще возможность обладать отношениями Regressus ad infinitum

), которые выражает  синтактика, потому логика Абсолюта—нетранзитивна, неимплицитна, некоммутативна, что и подвинуло меня к обоснованию априорной логики (т.е.логики нетранзитивного, неимплицитного и некоммутативного, как логики ноуменов, но таких, которые по факту своего существования, суть изомофные феномены Абсолюта), когда сама постановка задачи—подаёт необходимое знание (пример: «Кто может ограничить Истину оправданием (законом)?!»), как идеал нестандартной самореференции. Это доказуемо уже тем, что познание—не есть рефлексия познаваемой непосредственности, но познание самой её сути, что интерпретируется, как основание затягивания в метафизический  аттрактор суть инварианта, как некой ему идеализированно-обоснованной принадлежности.  Задача разума поэтому состоит в том, чтобы  (1)—синтезировать схваченные в рассудочных абстракциях отдельные черты Абсолюта в единый, целостный «образ» и (2)—не только теоретически раскрыть, но и практически актуализировать имманентность Абсолюта—человеческому духу. Религиозно-философские системы были по существу ни что иное, как способы усвоить такой  «образ»  бесконечного, а в сочетании со 2-м моментом этой задачи, представляли собой различные формы реализации спекулятивно-мистической установки.  Сами эти выводы уже позволяют усмотреть в абсолютной идеализации мета уровень к такому неотъемлимому свойству вещественного, как понятие времени, полагая в абсолютно идеализированных компактах нечто более существенное, чем понятие времени. И хотя термин «компакт» обычно используется, как синоним к термину «компактное пространство», но я всё же полагаю его приемлемость в сигнификации того абсолютно простого и неделимого естества, которое, будучи  метафизическим проявлением—есть суть всеобщий инвариант присущности всему сущему, полагаемый как истина всех миров. Естественно, таковую сущность будет обоснованно объективным как-то обозначить в лингвистической сигнатуре, но выражена может быть только некая хорошо исследованная частность приложения этого компакта, что и есть основанием ветвления научных направлений и антропогенно описывается, как абдукция Ч.С. Пирса, имеющая априорный конституент в самой природе сознания человека. И  Ч. Пирс считал, что, отбирая среди необозримого множества гипотез наиболее существенные, исследователи реализуют «абдуктивный гештальт-инстинкт», без которого невозможно было бы развитие науки. Согласно Пирсу, методология науки должна пониматься как взаимодействие 1) абдукции, осуществляющей принятие объяснительных правдоподобных гипотез, 2) индукции, реализующей эмпирическое тестирование выдвинутых гипотез, и 3) дедукции, посредством которой из принятых гипотез выводятся следствия. И самое то, что объективно усмотренные Энактивным умом в непротиворечиво-вещественном, выделенные закономерности, уже вневременно обобщены понятием Истины всех миров (в той части, в которой эти закономерности определены, с точностью до недоопределённости суждений о них), то в этой части и утверждается мета превосходящая время—идеализация. Но самое то, что личное переживание сознания выявляет вовлечение всего состава сознания в когнитивный процесс, и то, что именно ноэтический состав формирует суть когнитивного приобщения познаваемому, и связанность с философско-религиозной установкой всех проблем всего человечества, то сам этот вневременный априорный инвариант Абсолюта, так же непременно связан и с общечеловеческой этикой. И это знание в таком случае обязательно  суть разделения добра и зла, что приводит к выводу, что ключ к вневременной Вечности, как и тысячи лет назад, религиозно открыт и действует в сознании, как суть неограниченности топики, как Бог.

  По сути топика это ризома, которая изменяется привнесённым материалом, чтобы найти свою личную непротиворечивую возможность логики своего естества. Потому адекватные выводы при параллельном привнесении информации—не есть удел результатов мышления, но есть результат направленности сознания, как интенциональность. И, собственно, неожиданностью это привнесение не является, ибо параллельно презентации действительности происходит репрезентация интенциональности и всего апперцептивного опыта в предсказании действительности, позволяя утверждать, что сознание—это ПРОРОК, который учится самой что ни на и есть действительной жизнью, и ПРОРОК сознания—дух человеческий—весьма сильно переживает за результаты своей репрезентативной деятельности, смиренно абстрагируясь в вербализированной или нет—речи, т. е. словом. Идеально—Абсолютная логика есть Сам Абсолют, тем, что Он (БОГ СУЩИЙ) существует, как и в этом Его абсолютная непротиворечивость, как и идеально непротиворечива материя, ИМ созданная. А логика вообще—это удел познания существования, и это бесконечная ризома. Потому ненормируемость топики более целесообразна, чем формализованная аксиоматичность, но таковой не устраняется, именно как иерархия топики, а над нею ещё топики… и т.д., до тех пор, пока не дойдёт до Абсолюта, и реальность этого сокровища познаётся по Бого-общению, как речь Подобного с подобным. Потому и невозможно грешнику видеть (лицезреть БОГА-СЛОВА), чтобы не умереть, ибо это край, за которым греха более нет (как то, что Суд Божий грех полностью уничтожит), а праведник может Бога лицезреть, но это предельно сильное испытание. Увидеть же дьявола—значит увидеть всё, чем Бог не есть, и это ужас, который дерзает сделать это видение—вечным, т. е. впрямую тянет во ад. 

  Думаю, мало кто разумеет, что настоящий Архангел—это суть строй Ангелов, и бывший Архангел Самуил, он же Денница, он же Херувим осеняющий, так же представлял целое ангельское направление. А раз Ангелы именуются умными силами, то и у Денница имел особое умное направление. По результату Перельмана нетрудно предсказать—какое именно направление. Потому строй Денницы сводился к самому краю познания, а именно осенять прозрениями любые умы, обнаруживающие своим разумом те познавательные эквиваленты, которые не есть направление Воли Божества, т.е. апофатические и абсурдные эквиваленты, а через это ведать и Бога, используя свободу совести. Потому во власти Денницы и была власть смерти, да бы умертвлять необратимое. Потому и нужна была Деннице самая великая любовь Божества, дабы имел силу устоять, что и щедро было подано Богом, что даже явился ему Бог, чтобы принять покаяние в грехе, дабы строй этот продолжал действовать. Но бог был отвергнут, и Денница не устоял в Истине, видимо очень сильные впечатления были от власти смерти над всякой плотью, что в рамках самопознания этого направления вне истины, подавало величие бога, что всё Божие могло быть уничтожаемо, что означало абсолютную власть над творением, вот за это он и был низвергнут. Но как строй Ангелов, уже став сатаной, и тем предрешив всякий исход своего направления, диавол имел и немало сторонников на Небесах, и эта брань привела к падению трети Ангелов, в силы тьмы (демонов), ныне эта борьба идёт на земле, ибо с небес все тёмные силы сброшены. Ныне же это апофатическое направление сознания, имеет само человечество, в философской рефлексии открытых компактов сознания, и в покаянном институте Церкви в апофатическом Богословии, и дарует необходимую для стояния в истине—Любовь Божества, щедро засвидетельствованную Апостолами. И понятно, что если познание не служит истине (в т.ч. вершинам богословия), то непременно служит диаволу (Бог—это Рог верных, а диавол двурогий, как бог смерти над Богом Производящим). Это, кстати, и онтология тупого непроизводящего скепсиса, нередкого на ФШ. Подтверждения апофатической важности сознания, представлены результатами интерпретации исчисления интуитивной логики Брауэра-Гейтинга, что абсолютно точное высказывание возможно только относительно абсурда, т. к. абсурд не имеет никакой вненачальной интенциональной сущности (Захват души).

    Я вообще уверен, что настоящая память человека—это дух, а телесная фиксация происходит только относительно той еденичной проекции, которая образуется интуитивным редуцированием ноэтико—ноэматических трансцендентальных феноменов, на (так же интуитивно осязаемый) всегда неповторимый перцептивный акт, привязанный телом к реальности. Это довольно точное, но неоднозначное обоснование радикального конструктивизма Эрнста фон Глазерсфельда, У. Матураны и Х. Фёрстера, ибо в моём разумении это доказуемо именно речью тем, что  Предметный язык есть уникально-гибкой нестандартной семантической моделью   парадокса логического  (Непейвода), которая для своей интуитивно-конструктивной реализации именно и нуждается в эксплицитной памяти, для объективно сознательного конструктивного рубрицирования ноэтико—ноэматических  актов переживания собственного сознания. И широта мета охвата всего сущего—всегда есть и подсознательной имплицитно-регулирующей интенцией интенциональности  (Гегель против логики). Вся эта модель имеет единый интуитивно-ассоциированный порядок восхождения к смысловому рубрицированию, причём именно как абдукция. Мои соображения доказываются тем, что амнезированные больные в гипнозе воспроизводят имплицитный материал памяти духа, но вне гипноза отказываются это приписать своим поступкам, как то, что не ощущается материальная проекция. Получается, что истинная духовная память—это пустое место, которое сразу же обнаруживает всю свою широту, как только это место начинает заполняться материалом (топика, БАБАЙЦЕВ ), и это действительно почти не различимо с радикальным конструктивизмом. И хотя без тела дух необычайно сильно умён, но действительными будут только те его достижения, которые дух сотворил благодаря (и для) телу, иначе он имеет тот же потенциал, что и не покаявшийся сатана, как состоявшийся строй умов в чистом духе. Скорее всего невозможно представить себе всю колоссальность злобы дьявола, видящего, во-первых: что его удел достался другим, которых он поработил страстию; а во-вторых:  что будет уничтожен его главный козырь во власти СМЕРТИ, а творимое Богом для всех творится, и Он ради всех нас Воскрес, и мы, по Подобию Ему, все воскреснем, но то что одним безмерное благо—другим безмерная мука. Чему удивляешься, душа??!!

  Интересно по результату Перельмана мыслить о Боге, о том, что Вселенная, как мяч, есть жёсткое и глобальное, однородное додекаэдрическое многообразие, представленное как гиперсфера из 120-ти сферических додекаэдров (Математика трёхмерных многообразий). А если взять сам додекаэдр, в котором 12 граней и 20 вершин, то перемножив эти числа [120*12*20] и умножив их на 5 ипостасей (3-ипостасный Бог; Истинная {аминь} ипостась верных, истинно уподобившихся Божеству; и 5-я ипостась всего материального естества Вселенной, чудесно приемлемой Богом, через верно Ему Подобных), то получаем [120*12*20*5] как раз 144000 избранных Богом, отписанных В Откровении Иоанна Богослова, которые суть Боги, и вечно пребудут вневременной словесной мерой всех вещей, ибо в вечности время считать, смысла не имеет, но разум всегда актуален. Кстати, пентаграмму маги и колдуны всегда обозначают перевёрнутой, т.е. не как единый рог верных, но как свой двурогий замысл. Вот такая вот магия чисел. Кстати, нетрудно понять в этих понятиях и то, что сказал Бог, когда «Въ начáле  бе  слóво, и слóво бе къ Бóгу {у Бóга}, И Бог бе Слово и Сей бе искони у (apud) Бога» (Ин. 1:1-2), я это описал в БФК , как заявление Имени—СУЩИЙ (∃), как единый предикат к понятию о Боге, который и не было бы необходимости заявлять, если бы не Рождение Своего утверждения всей Вселенной, о Боге Отце и этого заявить нет возможности, как и одновременное отрицание Его рожденности. Мы же, уже не можем высказаться так, но говорим, что Бог, а значит для всех Бог (∃∀), и подтверждаем, что это истинно так (∃∀∃), БФК.

  Вообще, логика—впрямую идеализированная цель топики, ибо топика, как совокупность топов, именно и представляет собой взаимоотношения топов тематической организации своего материала, как синтактика их взаимоотношения, и логика есть большая идеализация, чем организуемый ею материал. И вся мощь логики—это  синтактика и ничего, кроме тавтологий на этой основе. Но и синтактика неотделима от семантики, и именно в этой связности усматривается цельность сущности метаязыка, что и есть инвариантными априорными началами, как то что сущность и проявления сущности—не пассивные, но интенциональные феномены, что уже экстенционально логически не выразимо, но в высшей степени логично, согласно интенции проявления. Дух интенционален, и потому, как сущность, не может быть выражен, пусть даже исчислением (как объём даже исчисления), но сама интенциональность поиска духом непротиворечивости—делает дух математиком, ищущим подобие непротиворечивости Божества. Это очень заметно по Перельману и по разносторонней талантливости математиков. Сам дух у них не может принимать более противоречивую пищу. Сразу ставится вопрос: «А как вообще такое может быть?». Вот именно на такого рода проблемы отвечает Теория Пуанкаре и Теорема Григория Перельмана, что есть ещё одна форма истинных обобщений наиболее высокого порядка под именем  гомеоморфизм.

  Гомеоморфизм (от гомео и греч. Morphe—вид, форма), одно из основных понятий топологии. Две фигуры (точнее, два топологических пространства) называются гомеоморфными, если существует взаимно однозначное непрерывное отображение любой из них на другую, для которого обратное отображение тоже непрерывно; при этом само отображение называется гомеоморфизмом. Например, любой круг гомеоморфен любому квадрату, любые два отрезка гомеоморфны, но отрезок не гомеоморфен ни окружности, ни прямой. Прямая гомеоморфна любому интервалу (то есть отрезку с удалёнными концами). На основе понятия Г. определяется важнейшее понятие топологического свойства как такого, которое, будучи присуще какой-либо фигуре, присуще и любой фигуре, ей гомеоморфной. Примеры топологических свойств: компактность  (бикомпактность) и связность. А. В. Архангельский.   Гомеоморфизм  взаимно-однозначное и взаимно-непрерывное отображение топологических пространств, это биекция, связывающая топологические структуры двух пространств, поскольку, при непрерывности биекции, образы и прообразы открытых подмножеств являются открытыми множествами, определяющими топологии соответствующих пространств. В категории топологических пространств  рассматриваются только непрерывные отображения, поэтому в этой категории изоморфизм является также и гомеоморфизмом. Изоморфизм всегда задаёт отношение эквивалентности на классе таких структур. В общей алгебре  изоморфизмом называется обратимое отображение, которое является  гомоморфизмом   (изоморфизм — взаимно однозначный, биективный, гомоморфизм). ///Среди трёхмерных компактов без края, простейшей является трёхмерная сфера (трёхмерная сфера состоит из всех точек четырёхмерного пространства, равноудалённых от своего центра, сфере не принадлежащего). Самое, пожалуй, глубокое из тех понятий, которые связывает между собой гипотеза Пуанкаре, —  это понятие гомеоморфии. Гомеоморфия — это наиболее высокая ступень геометрической одинаковости. Сейчас я попытаюсь дать приблизительное разъяснение этому понятию путём постепенного к нему приближения  [Основные этапы развития логики (Логика)—что всё содержание традиционной формальной логики можно изложить чётко и прозрачно в терминах символической логики (как семантическая выразимость—САС), и чем более абстрактно и формально  строится теория, тем более очевидна в ней роль логики в обосновании строгости рассуждений]. Уже в школьной геометрии мы встречаемся с двумя видами одинаковости — с конгруэнтностью фигур и с их подобием. Напомним, что фигуры называются конгруэнтными, если они совпадают друг с другом при наложении. В школе конгруэнтные фигуры как бы не различают, и потому конгруэнтность называют равенством. Конгруэнтные фигуры имеют одинаковые размеры во всех своих деталях. Подобие же, не требуя одинаковости размеров, означает одинаковость пропорций этих размеров; поэтому подобие отражает более сущностное сходство фигур, нежели конгруэнтность. Геометрия в целом — более высокая ступень абстракции, нежели физика, а физика — чем материаловедение (имея отношения, как метасистемы, к системам, которые они выражают). Для мыслящего существа (живущего внутри какой-либо геометрической фигуры и не обладающего возможностью посмотреть на эту фигуру извне, «со стороны») эта фигура образует Вселенную. А представление, что когда объемлющая фигура подвергается непрерывной деформации, существо деформируется вместе с нею, что фигура, о которой идёт речь, является шаром, то существо никаким способом не может различить, пребывает ли оно в шаре, в кубе или в пирамиде. Однако и не исключена возможность убедиться, что его Вселенная не имеет формы тора или кренделя. Вообще, такое существо может установить форму окружающего его пространства лишь с точностью до гомеоморфии, то есть, нет возможности отличить одну форму от другой, коль скоро эти формы гомеоморфны. Т.е. математика не претендует, разумеется, на то, чтобы установить какие бы то ни было геометрические свойства Вселенной, но она позволяет осмыслить те свойства, которые открыты другими науками. Более того. Она позволяет сделать более понятными некоторые такие свойства, которые трудно себе вообразить и объясняет, как такое может быть. К числу таких возможных  (подчеркнём: всего лишь возможных!) свойств относятся  конечность  Вселенной и её неориентируемость. Долгое время единственной мыслимой моделью геометрического строения Вселенной служило трёхмерное евклидово пространство, то есть то пространство, которое известно всем и каждому из средней школы. Это пространство бесконечно; казалось, что никакие другие представления даже невозможны; помыслить о конечности Вселенной казалось безумием. Однако ныне представление о конечности Вселенной не менее законно, чем представление о её бесконечности. Успенский В.А., источник: http://vikent.ru/enc/2213/ ///.

  Эти представления полагают предположить, что весь познавательный Габитус имеет вид пустой априорной схемы, которая раскрывается  топологическим заполнением этого места, в т.ч., генетически определённым сущностным материалом ума, и всё содержимое познания, так или иначе, гомеоморфно Габитусу (душе). Но ведь свято место пусто не бывает, потому и переживает человек акт сознания, и жить без этого не может, и любой недостаток заполняет фантазией, ибо происходит реальная деятельность в раскрытии его человеческого Габитуса. Да и сам этот Габитус вполне может иметь генетический  изоморфизм, представляемый как строго индивидуальный, имеющий так же и интерсубъективный изоморфизм, что делает природу совести так же топологической, и, будучи единой, она у всех раскрывается по-разному, в точности, как в интуитивной логике Брауэра-Гейтинга (разнит добро, но все равны во зле), что роднит природу духа с исчислением, и духовной пищей есть то, что насыщает сознание непротиворечивостью, как искони априорная объективность, очень удачно сформулированная, как «Истина всех миров». И ненасыщаемость страстного сознания видится именно в расходящейся невозможности получить хотя бы подобие непротиворечивости, потому и Истинный Бог смирен, по Премирности своего естества, и предел всякой непротиворечивости. И злая противоречивость лжи в Господе не имеет ничего, но Бог долго-терпит это безобразие нам же во спасение. И, потом, не в силе Бог, но в правде, и этот великий удел в вечность Он нам уготавливает в воздаяние. Бог сверх квази-математик, и в тоже время это подлежит отрицанию, ибо согласно предела в метафизике—Бог абсолютно прост, Он не схема и не сложен, по Regressus ad infinitum, и что Он такое—невыразимо через познание существования, но Он предопределён, как предвечная идеализированное постоянство [¬¬], как аттрактор всей метафизики, ибо Он Бог, что никому другому приписать никогда невозможно, и не будет возможно. А подобие человека Божеству, уже заметно по интерсубъективности, как то, что всё сказанное и даже подуманное—уже так или иначе имеется у нас в сведении через общую словесную природу ума, но не все хотят (а, по несовершенству, и не могут) хоть как-то уподобляться Богу во всеведении, предрешая свою невежественную участь.  Преподобный Марк Подвижник—Глава 53—62. Ад есть неведение, ибо тот и другое мрачны. Пагуба же есть забвение, ибо в обоих них пропадает нечто из бывшего.  67. Смотри на исход всякой невольной скорби, и найдешь в ней отъятие (очищение) грехов.  68. Многие советы ближнего на пользу  (бывают), но для каждого ничего нет пригожее своего решения.  69. Ища врачевания, попекись о совести и, что она говорит тебе, сделай то и получишь пользу.—-Вот такие вот страсти по Перельману. Кстати это и продолжение и вывод из моих постов: Понятие в философии, Философия феноменологии сознания, Предел философии.

  Время—великий разрешитель всех споров, потому, когда на Суде Божием все споры будут разрешены, то понятия времени (в том виде, которое имеет место) уже не будет, но верная объективность пребудет вневременной, и потому времени не подвластной. Вообще, время—это «эхо» предвосхищения смерти. Ныне же, время один из не элиминируемых параметров мыслительного инварианта разумения становления мира (его утверждения). И если ныне, от начала мира существует всё (∃∀, БФК), то это же высказывание Бога, но в одном Слове ∃, обращённое в Самое Себя (Ин. 1:1), означает и всякую предопределённость всего сущего, ибо Бог ассимилирует в Себе всё сущее, в т.ч., Царствие Небесное, Мир, Бездну, Аид (ад), Хаос (Хаику) и всё всё прочее, включая множественное устройство Небес, в т.ч. и Самого Бога, Который в Сыне Божием, утвердивши Словом Суда Царствие Небесное, Сам пребудет и Отцом, как СУЩИЙ Слова, но только для тех кого Он ведает, а прочих отсечёт от Своего Пречистого Тела и сбросит в вечную подневольность Аида. Так свершится в полноте Слово Божие, что в Боге нет ни единой тьмы, ныне же век Долготерпения Божия, но не вечно быть Богу поругаему. А сказки про небытие оставьте атеистам (Захват души, САС). Мало того, что атеисты свой материалистический монотеизм не считают религией (т.е. убеждением религиозной мощности), они ещё видят в естестве мира только «дурную бесконечность», хотя тут же этим логически себя отрицают по модус поненс, в том, что если из некой совокупности дедуктивно последовала другая совокупность (явно отличительная от неё), то обратное, в том же виде, принципиально невозможно, и Большой Взрыв более никогда не повторим, но имеется изоморфизм Бытия. И эти все несоответствия, очевидные здравому математическому уму, у атеистов с избытком компенсируются дерзкой экзальтацией атеистического фанатизма, и именно так у них выглядит борьба за здравомыслие, и, кстати, они всерьёз фанатично полагают, что именно так, а не иначе (как они представляют) выглядит свобода совести, в т.ч. и в юридическо-Конституционном порядке, и что это никак не ихняя кастрюлеголовость, хотя сами же говорят, что дуракам закон не писан, те более когда они в трансе атеизма.

   “Ум (дар человеческий) рождает Слово, произносимое при содействии Духа, Слово хотя и отделилось при произнесении и явлении, но неотделимо принадлежит Уму.”[письмо игум. Антония Б.; С. Нилус Т.3 с.181-189], и это суть эмпатии духа, как те же Слова Апостола «Въ начáле бе слóво, и слóво бе къ Бóгу {у Бóга}, И Бог бе Слово и Сей бе искони у (apud) Бога» (Ин. 1:1-2), которые архетипно вторит вечно вся Вселенная всяким языком своего существования, притекая ко Всевышнему, высшее умное молитвенное выражение чего и имеет вечным религиозным уделом человек.

  Математические абстракции уже тем культурны, что идеальны и не выглядят примитивно и вульгарно. Да и сама математика восхищает многие великие умы, и оказывается, что этот феномен под названием математика, объективен и уже давно правит миром, как духовная идеализация, и доказано, что математика не может быть оторвана от тех объектов, которые она отображает, как и синергетика идеального. Сами посудите, ведь математические абстракции впрямую и косвенно инсталлируются в культуру, облагораживая таковую.

 Вот мат. конгруэнтность используется для обозначения  подобных фигур  в геометрии.  Конгруэнтность (психология) —согласованность информации, одновременно передаваемой человеком вербальным и невербальным способом (или различными невербальными способами), а также непротиворечивость его речи, представлений, убеждений между собой; в более широком смысле — целостность, самосогласованность личности вообще, и применительно к Я-концепции выражает меру соответствия Я-реального — Я-идеальному, конструируемому в процессе самооценки. Иногда в близком к конгруэнтности значении, используется понятие аутентичности. Конгруэнтность или её отсутствие в собственном поведении не всегда осознаётся индивидом, но практически всегда ощущается в поведении другого (сознательно или нет, что и есть предметом интерсубъективных мыслительных инвариантов, потребляемых нами при мысле-деятельности), и это интерсубъективное подобие людей, отрицающее солипсизм, но не отрицающее различий по значимости, что, однако, никогда не отрицает свободу совести (в саморегуляции разумения и поступков), ибо и Сам Бог единяет исключительно этой свободной саморегуляцией, чтобы никогда не исключать Подобия Себе, ибо смысл жизни создаётся, но бывает и открывается, если забывается. Этот конституент  Энактивизма  (вслед за К. Ясперсом) можно назвать «философской верой», в возможности предать жизни высший смысл и принять эту эстафету, как вхождение в этот храм веры, по Подобию Божества, Промыслительно спасающего нас, как ноэтичность и религиозную окультуренность философии, как философская конгруэнтность.  В.Н. Порус, утверждает, что Абсолютное Благо как таковое не может допустить вседозволенности, но ограничение средств достижения Блага противоречит абсолютной ценности этой Цели. Противоречие, считает Розов, разрешается переключением рефлексии с внешних функций нашей деятельности на внутренние. Когда мы действуем по культурным образцам, мы воспроизводим и изоморфно сохраняем эти образцы, а тем самым и саму культуру. При этом, разумеется, мы решаем и конкретные задачи, стремимся достичь определенных целей. Иначе говоря, мы решаем задачи, но в то же время и сверхзадачу – воспроизведение культуры в непрерывно меняющихся условиях. Так наша жизнь во всем богатстве наших действий приобретает смысл. Он состоит в том, чтобы сохранять культуру, как совокупность высших ценностей, которым следует наш жизненный путь, но единственно возможным способом: придавая ее образцам новый смысл и значение, отвечающие новым задачам и условиям их решения. Это и есть процесс передачи социальной эстафеты – вопроса о смысле жизни. Решается ли таким эстафетным образом проблема, волновавшая людей на всем протяжении культурной истории? Верно, что вопрос о смысле жизни передается, как эстафета, сохраняя некий ценностный инвариант, но вбирая в себя все новые оттенки, нюансы и подробности, так что может даже становиться неузнаваемым или непонятым. Но является ли ответ на такой вопрос – воспроизведения культуры – таким (эстафетным) инвариантом? Для конкретного человека, особенно, если вся его жизнь – цепь несчастий, которые он вправе считать незаслуженными, обрушившимися на него не в наказание за проступки, грехи или нравственные просчеты, даже не по слепому случаю, а именно потому, что культура, ценности которой он как будто признает, равнодушно лишает его своего сочувствия и поддержки, утвердительный ответ мог бы показаться жестоким издевательством, именно как религиозное отождествление с этикой и культурой.

  Л. Шестов, например, считал, что культурные универсалии Истины и Блага подобны языческим идолам, которых наказывали плетьми, если они не исполняли человеческих желаний, не давали необходимой помощи людям. Если культура равнодушна к «несчастнейшим» (С.Кьеркегор), то и они, брошенные культурой на произвол судьбы, свободны от обязательств перед нею, перед ее ценностями. Не то чтобы эстафетно воспроизводить её в поступках, а даже просто уважать её и видеть в ней высшую цель жизни – против этого протестует вся душа «несчастнейшего», её глубинные прозрения. Такую эстафету он не станет нести по своей воле, а раз несёт, то принуждают, и в этом именно та «демократия», которая в реальности, а не та, которую декларируют власть имущие, и потому им жизненно необходимо себя защищать 500-ми полицейскими на 10 тысяч человек населения (в РФ), а не более, чем 250-тью, как максимально допустимо в странах ЕС, вот как сильно переживают, чтобы их не сделали честными людьми.
  Эти утверждения раскрывают всю специфику мимикрии и сущности зла, и раскрывают таинства содействия Истинной Веры, Предания и Церковного Величия. И все, кто истинно с Именем Христовым был терзаем мучителями, жалели, что оставались живы, столь премирным торжеством уподобления Христу они были окружены (ибо Дух Божий всегда действует торжественно, радостворя сердца наши, и наставляя на путь мирен), а бездумно сподобившиеся скончаться в миру, в это время писаются и какаются под себя (ибо люта смерть грешников), и дух лестчий, даже если мудрствует, то противно Христу мудрствует, и действия его мятежны, стропотны, исполнены похоти очей, похоти плоти и гордости житейской (Св. Серафим Саровский), что весьма схоже с тайными действиями блюстителей порядка, уставов и закона. У народа и власти обычно принципиально разные боги, и связано это с тем, что власть обычно присваивает себе Власть Бога, копируя дьявола. Участь будут иметь одинаковую, вор в Царство Божие не входит, а во ад и поневоле поведут, других мест и судеб не имеется, ибо третьего не дано [¬¬] (∃∀, БФК).

  У меня есть особый друг с прозвищем, обозначающим демона. Он не математик, но по бороде попадает практически с математической точностью, какое сильное стремление к точности, ну, просто эмпирически выраженный математический талант, и он настолько справедлив, что вызывает доверие, почти как к святому человеку, хотя он может этой правды ради, утянуть с собой любое, доступное ему множество индивидов, которые посчитают необходимым изъять его жизнь из общества, на любых им известных основаниях. Это так Бог любит любых людей, геройски отличающихся от писючих дрищей и сучар. И я, как Христианин, лучше буду молиться за него и день, и ночь, вместо того, чтобы хоть иногда припомнить в молитвенном правиле вертухая, или скурвившегося любого авторитета. Так и Бог, Он любит простых людей, которые никому не осложняют жизнь, и заступаются за слабых, но Он ненавидит и кипит негодованием, не сорастворённым ни единой каплей сострадания к Богомерзким нечестивцам, как тех, кто ввиде, попа или служаки, чисто от жабы и (или) выгоды—преследуют и устраняют от общения продвинутых в этой жизни героев и даже просто полезных людей. Такого справедливого Бога не принять—значит быть дьяволом и демоном, участь которых предрешена, как и Бес в юности порезал «булки» физруку, ломающему личность его товарища, за что по жалобе и делу, претерпел и заключение, и ссылку, и интернат, но ему доверять надёжней, чем Президентам России, даже несмотря на расхождения с ним по вере. Вот это и есть истинный показатель непредвзятой оценки Богом, истинной справедливости и подобия ей. Но на такое неспособны: ни Дума, ни ФСБ, ни МВД, ни суды со следственными комитетами и прокуратурой, иногда лишь сами Президенты. И Бес будет их судией. Вечность им в аду—гарантирована, только в одном таком эпизоде, а таковых больше, чем собак нерезанных. Но дуракам закон не писан, как и для разумных—неведение ограничений познания и пределов истинности. Это же не бой-фрэнд секс-бомбы (у которой муж прибомбас, что можно дополнить, как в секс-шопе), он может Родину защищать, это чисто мужская культура единоборцев, издревле на Руси бытующая.

Вывод один: призыв Хинтикка Я., как Проблема истины в современной философии, вполне разрешим в позиции философской разработки логики предельно общих систем, философски интерпретирующихся, как логика общих семантически изоморфных теорий, погружающихся в изоморфный философский каркас.

 

5. В чем состоит смысл реализуемого в компьютерной культуре изоморфизма?. Особенности средневековой и современной философии

Особенности средневековой и современной философии

контрольная работа

В настоящее время наиболее развитые страны функционируют в качестве информационных обществ. В таких обществах социально-экономические успехи зависят в первую очередь от производства, переработки, хранения, распространения среди членов общества информации.

Одной из необходимых баз информатизации общества выступает развитой изоморфизм. Изоморфизм — это соответствие между объектами и процессами различной природы.

Становлению информационной технологии предшествовал целый ряд успехов по развитию идеи изоморфизма. Были найдены параллели изоморфного типа между разделами математики, между математикой и логикой, между логикой и языкознанием, между мозговым процессом и языком, между системами алгебры и логики и техническими системами. Информационная технология выступает как система изоморфизмов, простирающаяся от интеллектуальной деятельности человека до намагничиваний и размагничиваний в элементах ЭВМ. Сам факт изоморфизма часто вызывает изумление, кажется невозможным его существование. Между тем изоморфизм существует. В нашем мире достаточно много изоморфных связей. Лишь в своей природной основе они имеют естественный характер, чаще же они являются своеобразными следствиями культивирования человеком своей символической деятельности. Зачем человеку считать самому, если он может поручить это машине, что позволит ему сэкономить главный ресурс своего будущего — время. ЭВМ считает для человека, она делает то же, что и он, но в символическом виде.

Делись добром 😉

Адвокатская тайна

1. Адвокатская тайна: понятие, смысл, назначение

Адвокатской тайне посвящена статья 8 Федерального закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации», принятого Государственной Думой 26 апреля 2002 года, наиболее емко отражающая содержание этого понятия…

Административные правонарушения и административная ответственность

Сущность и смысл познания

…

Государственное право Российской Федерации

4.1 Из каких элементов состоит механизм российского государства согласно Конституции Российской Федерации?

Ответ: В ст. 11 Конституции РФ содержатся три пункта, конкретизирующие и закрепляющие разделение властей в качестве основополагающего, системообразующего фактора (принципа) структуры механизма современного Российского государства: 1. ..

Государство и право древних кыргызов по эпосу «Манас»

1.1 Эпос «Манас» и его значение в мировой культуре

Настоящее определяется отношением к прошлому и ориентированностью на будущее: смысл истории раскрывает свое содержание по мере углубления летописи общественного развития…

Деятельность управления по культуре, спорту и молодежной политике Усь-Катавского городского округа по развитию детского и юношеского спорта

2.2 Проблемы в работе Управления по культуре, спорту и молодежной политике Усь-Катавского Городского округа по развитию детского и юношеского спорта

В сфере спорта Усь-Катавского Городского округа имеется ряд факторов, отрицательно влияющих на его развитие в городского округа: · незначительное количество молодежи, занимающихся спортом в городском округе…

Договор коммерческой концессии

1) Экономический смысл договора.

Заключение Договора дает возможность правообладателю расширить свое влияние на рынке (вытеснить конкурирующую продукцию) без необходимости открывать филиалы или организовывать дочерние общества, нанимать дополнительных работников. ..

Исследование системы управления отдела по жилищной политике и ипотечному кредитованию Администрации г. Таганрога

2.2 Государственная поддержка граждан в приобретении жилья в рамках общегосударственного проекта «Жилище» реализуемого на основе региональной программы Молодая семья

Программа Молодая семья, инициированная федеральным правительством, также как и во многих регионах страны, действует в Ростовской области с 2006 года. Из-за положительных результатов, достигнутых за время ее осуществления…

Молодежный парламентаризм в Российской Федерации

1.1 Понятие и сущность молодежного парламентаризма в политической культуре России

Исходя из исторических данных, молодежный парламентаризм получил активное развитие в середине 90-х годов XX века. Идея создания Молодежных Парламентов разрабатывалась еще в СССР. Начиная с 1995 года…

Основы социальной концепции РПЦ: теоретико-правовой аспект

2.1 Возникновение хартии и ее смысл

Необходимость выработки всеобъемлющей концепции, которая отражала бы общецерковный взгляд на вопросы церковно-государственных отношений и проблемы современного общества в целом. ..

Преступления против общественной нравственности

3.2 Преступления, связанные с аморальным отношением к истории и культуре государства (ст.243, 244 УК РФ)

Уничтожение или повреждение памятников истории и культуры (ст. 243 УК РФ). Предметами преступления являются памятники истории и культуры, природные комплексы или объекты, взятые под охрану государства, а также предметы или документы…

Признаки и состав преступления

4. Смысл состава преступления

Состав преступления как совокупность объективных и субъективных признаков позволяет отграничить одно преступное деяние от другого. Если хотя бы один признак состава конкретного преступления отсутствует…

Принцип свободы договора

1.2 Философский смысл свободы в контексте договорных отношений

Исследователи феномена договора обращали внимание, прежде всего, на его роль в системе отношений, складывающихся в человеческом обществе в процессе удовлетворения жизненных потребностей людей. Определение договора. ..

Республика Казахстан — унитарное государство

1. Смысл и содержание унитаризма

Форма государственного устройства наиболее полно раскрывает и показывает внутреннюю структуру государства, как образования, имеющие черты, отличающие его от любого другого образования…

Система права и законодательства

1.1 Сущность системы права и ее смысл

Для адвокатов так сказать аксиомой является расположение о том, что право по своему содержанию должно не только соответствовать природе общественно-экономического строя…

Теологическая теория возникновения государства и права

3.2 Религиозный смысл Корана и Сунны

Важнейшим источником шариата считается Коран — священная книга мусульман, состоящая из притч, молитв и проповедей, приписываемых пророку Мухаммеду. Составление Корана растянулось на несколько десятилетий…

Аналитический и континентальный стили в философии

Про аналитическую и континентальную традиции сегодня говорят часто, но довольно редко речь заходит дальше стереотипов о точной и логической философии, которая борется с художественной и смутной. Такое упрощение не идёт на пользу ни представителям обеих традиций, ни читателям, которые лишаются удобного способа ориентироваться в философии на самом общем из уровней.

Чтобы исправить такое положение дел, Алексей Кардаш предлагает набор критериев, по которым можно узнавать аналитический и континентальный стили в философии.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

Аналитический и континентальный стили в философии

↓

Вопрос о природе аналитической и континентальной философии уникален тем, что он одновременно будоражит и представителей академической среды, и широкую интеллектуальную аудиторию. На мой взгляд, актуальность этого вопроса складывается из трёх факторов. Первый — это подъем интереса к проблеме природы философии, определения этой дисциплины и статуса различных направлений внутри неё.

Второй — это работа аналитический авторов в области построения собственной коллективной идентичности. Интересно, что на русском языке полемика недавно развернулась вокруг работы Аарона Престона «Аналитическая философия: история иллюзии», название которой ярко иллюстрирует позицию автора и существующий скепсис по отношению к попытке некоторой «идеологизации» и сплочения аналитического направления. Пожалуй, основной моделью идентификации аналитиков сейчас являются различные ревизионистские ходы — попытки связать аналитическую философию с классической. Вплоть до вписывания некоторых классиков в свою традицию задним числом.

За время своего существования аналитики скорее создали узнаваемый образ континентальной традиции как чего-то местами изрядно художественного, неточного и нередко плутающего в дебрях метафизических рассуждений. Из этого и проистекает третий момент — желание континенталов «отмыть» свою идентификацию от элементов аналитической критики. Здесь виднеются две расхожие стратегии: бóльшая работа с классическими проблемами (например, с онтологией) и определение своих уникальных предметных областей (например, изучения медиа и видеоигр).

Конечно, это во многом упрощенное описание ситуации, но оно помогает понять, почему деление на аналитических и континентальных философов всё ещё остаётся актуальным. Несмотря на то, что саму дихотомию достаточно нетрудно критиковать. Например, указывая на то, что это два имени собственных, которые не так уж и много сообщают о том, какая философия скрывается за ними. «Континенталы» и «аналитики» стали достаточно удобными словами для ориентации в мире философии на самом общем из уровней, а поэтому понимать тонкости и разницу направлений попросту полезно.

Что такое философия?

Чтобы не уходить в дебри о точном и реальном определении, я прибегну к предельно простому пониманию философии как совокупности определенных текстов, явно отличных от художественных, научных, религиозных и т.д. Устная философия — вещь достаточно экзотическая, а все важные обсуждения и фундаментальные идеи фиксируются на бумаге.

Зачастую можно обнаружить явный изоморфизм между тем, как философ пишет, и его способом философствования. Порой достаточно буквально пары страниц, чтобы распознать в авторе экзистенциалиста, постмодерниста, позитивиста или кого-то ещё. На мой взгляд, это не строгий, но существенный и неизбежный изоморфизм: образ философии в некоторой степени определяет то, как она будет выражена.

Сегодня аналитичность и континентальность — это стили в широком смысле слова, которые включают в себя образ мысли и письма, склонности к различным темам и способам убеждения читателей. Поэтому не нужно искать парадигмальных сходств между мыслью Рассела и Дэвидсона или Делёза и Бодрийяра, нужно смотреть на то, как они делают философию.

В целом, некоторые люди похожим образом понимают и философскую традицию, но я считаю нужным развести её со стилем. Как минимум ввиду того, что традиция неизбежно отсылает нас к характерным институциональным особенностям, признанным ориентирам и другим вещам, которые могут создавать впечатление, что аналитики и континенталы просто последователи различных догм.

На мой взгляд, это далеко не так. Оба направления не только трудно представимы, но, вероятно, никогда и не были лагерями сплоченных последователей единого подхода. Действительная же связь между различными философами наблюдается на наиболее общем уровне: на уровне стилистики. Естественно, не каждый мыслитель строго следует стилю, характерному для его направления. Просто за последние время стали явными тенденции, позволяющие эффективно разграничивать аналитическую и континентальную мысли и говорить про них. О критериях, по которым мы можем узнать эти направления, и пойдет речь в статье.

Интерпретативное и экзотерическое письмо

↓

Начнём с того, с чем читатель сталкивается в первую очередь — то, как написаны тексты. Аналитической традиции зачастую приписывают тенденцию к максимальной ясности и понятности. Естественно, речь идёт о ясности по меркам философии. Как показывает практика, для сторонних людей скорее Ницше и Шопенгауэр будут выглядеть философами, пишущими на простом языке, а не Витгенштейн с Муром.

Тем не менее, аналитики создали тенденцию к тому, что я бы назвал экзотерическим письмом. Это не попытка сделать так, чтобы текст читался просто и с лёгкостью воспринимался неподготовленным читателем. Всё дело в том, что аналитики стремятся писать так, чтобы можно было максимально точно понять, что же именно они имели ввиду. Это стремление к тому, чтобы в работе по возможности было как можно меньше двусмысленности, лакун и тайн, а если какие-то и есть, то о них должно сообщить напрямую. Конечно, иногда работа в русле экзотерического письма действительно оборачивается верой в то, что аналитический текст может быть четко понят без контекста и вовлечения в направление. Это не так, ведь аналитическому стилю свойственные и другие тенденции, которые укореняют принадлежащие ему тексты в философской традиции.

В этом плане континентальные авторы известны склонностью к написанию таких текстов, которые впоследствии обзаводятся множеством интерпретаций. Например, чего только стоят различные понимания Ницше, которых с каждым годом становится только больше. Хотя, на мой взгляд, показателен другой, вероятно, не самый парадигмальный пример: английское неогегельянство официально начинается с того, что Джеймс Хатчисон Стирлинг открывает соотечественникам «секрет Гегеля» в одноимённой книге. Как нетрудно догадаться, другие гегельянцы преимущественно не согласны с тем, что у Гегеля вообще был какой-то секрет.

В целом сюжет борьбы интерпретаций — это характерная черта континентальной истории философии. Кроме этого, с точки зрения психоаналитически-инспирированных авторов намеренно заложенные лакуны в текст — это способ создания прибавочного смысла для читателя. И речь не просто о намеренной недосказанности, а про экивоки и двусмысленности, как способы продолжения философии после того, как текст написан.

Получается, что в области письма аналитики склонны к созданию таких текстов, в которых всегда можно понять авторскую позиции или идею. По крайней мере на фоне знакомства с аналитическим стилем в общем. Континенталы же не против, чтобы их не понимали, а поэтому пользуются принципом sapienti sat наравне с намеренными созданием лакун, пространства для интерпретаций и неоднозначных моментов. Проиллюстрировать разницу можно на прямом сравнении. В среднем человеку будет легче и интересней читать «Генеалогию морали», а не «Принципы этики». Но по итогу прочтения скорее куда более ясной и однозначно трактуемой будет казаться позиция Мура насчёт устройства морали, а не Ницше.

У континенталов в среднем проще понять некую общую, порой, вполне себе жизненную позицию и настрой мысли (особенно у тех, кто близок к экзистенциализму), а у аналитиков куда более очевидны предлагаемые решения и позиции по конкретным вопросам.

Формальная и неформальная логика

Одно из ощутимых различий между направлениями удобно выразить на языке аналитиков. В теории аргументации существует разделение на формальную и неформальную логику. Грубо говоря, первая концентрируется на анализе логических форм, а вторая на изучении убеждения, как такового. Подробней об этом можно почитать в нашей статье про аргументацию.

Симпатия аналитиков к формальной логике — это известный стереотип, в целом верно выражающий тенденцию к формализации своих рассуждений. Причём, это в большинстве своём выражается не в использовании именно формально-логических средств записи, а в привычке достаточно подробно объяснять свои аргументы и предоставлять в конвенциональном, привычном для подготовленного читателя виде. Иными словами, формализм у аналитических философов — это чаще всего признак хорошего научного тона. Да и справедливости ради в реальных текстах он не такой радикальный, как может показаться.

Неформальная логика в общем-то никоим образом формальной не противостоит, включает её в себя и в современном виде также является частью аналитической тенденции (формализации различных способов философской аргументации и убеждения). Тем не менее, изначально с помощью термина «неформальная логика» Гилберт Райл обозначал фундаментальное устройство естественного языка, которое превосходит всевозможные формализации. С его точки зрения через обращение к обыденному языку философы неформально-логически концептуализируют доселе неизведанные окраины познания, которых невозможно достичь исключительно формально-логическими средствами. Отношения между формальной и неформальной логикой Райл проясняет через метафору отношения геометрии и картографии — картограф наносит на карту реальный ландшафт, опираясь на то, что он видит, но успех создания карты также зависит и от того, насколько хорошо он умеет применять абстрактные геометрические законы. Точно также и философ с помощью неформальной логики может определить и описать философскую проблему, но успех её решения будет зависеть от того, насколько хорошо он обращается с формальной аргументацией и анализом.

На мой взгляд многие значимые континентальные философы склонны к размышлениям в рамках неформальной логики по Райлу. То есть, речь не просто о свободном мыслетворчестве (которое, конечно, тоже есть), но о достаточно точном и полезном изъятии философской проблематики из логики организации окружающей действительности. К примеру, Жан Бодрийяр неформальным образом описал общество потребления, которое впоследствии формализовано начали изучать в социологии, психологии и других гуманитарных науках. Авторы вроде Хайдеггера и Гегеля полагались на саму стихию языка, надеясь, что она поддержит их теоретические полеты.

В этом же смысле можно говорить и о заметной проблеме континентального стиля. Схватывая интересную тематику или интуицию, континенталы, к сожалению, не всегда могут предъявить что-то большее. Продолжая метафору Райла, проблема здесь в том, что континентальный стиль располагает к тому, что картограф может внезапно начать рисовать на карте драконов, кентавров и других фантастических существ. В то же время проблема картографа-аналитика будет в том, что в какой-то момент он вообще ничего не будет наносить на карту, кроме и так уже известных территорий. В худшем случае вместо гор, рек и лесов у него будут изображены только символы.

Аргументативная и эвристическая убедительность

↓

Сразу обозначу, что аргументация присутствует в любой философии, иначе это попросту не философия, а что-то другое. Различие аналитической и континентальной аргументации во многом исчерпывается указанием на их формально- или неформально-логические ориентиры. Тем не менее, стоит отдельно заострить и уточнить важный момент, касающийся убедительности обоих стилей. Но перед этим надо обратить внимание на то, что у многих авторов континентального стиля нет привычки эксплицировать и представлять свои аргументы в удобной для читателя форме. Не лишним будет заметить, что доводы некоторых континентальных исследовательских программ традиционно строятся на спорных основаниях (психоанализ, диалектика, критическая теория). Справедливости ради, похожие проблемы есть и у некоторых аналитических направлений, вроде панпсихизма.

И всё же аналитики и континенталы склонны к принципиально различным способам убеждения. Как читателя убеждает типичный аналитический философ? Он подробно описывает проблему и последовательно излагает свою позицию. Предполагается, что убедительным должен быть аргумент или текст в целом. Грубо говоря, аналитики не стремятся к тому, чтобы читатель соглашался с ними с первых строк. Наоборот, существует тенденция сначала дать обзор имеющихся решений и позиций, и только после этого перейти к своим аргументам.

В чём состоит убедительность типичного континентального философа? Как мне видится, во многом в напоре ярких концептуализаций, интересных оборотов и нетривиальных мыслей. Континентал уделяет больше внимания тому, чтобы зацепить читателя наиболее интересными частями своих соображений даже если это предполагает непоследовательность и неясное проблемное поле. Не зря такие авторы, как Жан Бодрийяр и Славой Жижек, признавались, что пишут со значительной степенью импровизации вплоть до текстового аналога метода свободных ассоциаций. Интересен в этом контексте и пример Луи Альтюссера, ряд посмертных работ которого «сшивали» из прижизненных черновиков. Очевидно, что успешную компиляцию трудно сделать исходя из соображений последовательности текста (автор мог что-то попросту не успеть осветить), но куда проще ориентироваться на составление пёстрого ряда концептуализаций, который сможет захватить дух читателя.

Характерный для континентального стиля вид убеждения я бы назвал эвристическим. Причём в самом буквальном смысле. Многие континентальные тексты базируются на приёме мгновенной «эврики», в то время, как аналитические работы могут содержать столь подробно расписанную позицию автора, что по итогу она может казаться совсем неубедительный.

Хороший пример со стороны континентальной традиции — это эссе «Смерть автора» Ролана Барта. Несмотря на то, что в тексте достаточно ясная аргументационная линия, очевидно, что многие люди согласны с Бартом уже на том уровне, что он сформулировал словосочетание «смерть автора». Точно также на «следующим уровне чтения» многих может поразить яркий пример из Бальзака, вынесенный в начало текста. При этом, на мой взгляд, многих сторонников смерти автора вовсе не интересует, какие доводы использовал Барт и насколько обоснована его идея.

Что касается аналитиков, то если посмотреть на теорию дескрипций Рассела, то её эвристическая убедительность в виде полу-мема про лысого короля Франции вряд ли будет причиной, по которой кто-то ринется защищать эту идею от критики Стросона.

В этом плане куда менее ясно артикулированные и удачно названные языковые игры Витгенштейна оказались намного более живучими, ибо смогли быть спустя столетия убедительными не только аргументативно, но и эвристически. В пользу этого говорит и то, что «игры» в отличии от теории дескрипций явно заинтересовали и представителей континентального стиля (Лиотара, например). Хотя куда более примечательно доказательство внешнего мира от левой руки Мура. Похоже, это редкий случай удачного сочетания эвристической и аргументативной (хоть и в меньшей мере) убедительности.

Интересно заметить здесь и то, что аналитики склонны не брать в расчёт возможность предрасположенности или ангажированности автора. Подчеркнутая академическая нейтральность также может быть рассмотрена, как элемент убедительности их идей. У континенталов же всё совсем иначе. Наследие постструктурализма отчасти и состоит в особой внимательности к теме ангажированности. Причем, как в критических моментах, когда автор континентального стиля эффектно разоблачает интеллектуальную предвзятость оппонента, так и на уровне собственного письма. Многие из них настаивают на принципиальной невозможности нейтральности в философии, а единственный выход видят в честном признании наличия предпочтений у философа. И в этом также есть своя убедительность, когда мыслитель не стесняется признаться, что в его философии есть и что-то помимо этой самой философии.

Классификация и создание понятий

Важное различие можно провести в области работы с понятиями. Для аналитиков характерна классификация и подробное определение терминов. Тем самым у них сохраняется серьезный уровень терминологической умеренности, сочетающийся с широким признанием основных понятий, как действенных инструментов философского исследования. Это же способствует тому, что аналитические проблемы философии оказываются более живучими, так как за ними закрепляются конвенциональные словари понятий, в которые относительно просто включиться.

Континентальный стиль в противовес этому склонен к явному расширению терминологического словаря. Можно даже сказать, что типично котинентальный ход по отношению к «застоявшимся» проблемам — это отказаться от старых терминов и перейти к новым, которые иначе конституируют проблематику. Естественно, в следующем за этим «хаосом» философских языков почти ни один термин не оказывается общепризнанным в той же мере, что и у аналитиков. Точно также и некоторые континентальные проблемы философии живут немногим дольше срока, отведенного их создателю.

Как метко заметил Рорти, континентальная философия полезна тем, что она создаёт и пополняет языковые игры. Например, именно континентальное начало лежит в основании академического исследования игр, кино, сексуальности и так далее. Хочется лишь дополнить, что при этом и без аналитического жеста уточнения и отделения зерн от плевел хорошей языковой игры не получится.

Творение концепций и создание нового через уточнение идей

↓

Традиционно континентальные мыслители более склонны к созданию концепций, в то время, как аналитические к уточнению уже существующих идей. Можно заметить, что это напрямую связано с пунктом выше, ведь переда проблем от одного философа к другому подразумевает и передачу понятий, в которых она поставлена. Естественно, это не означает, что у аналитиков подолгу не возникает ничего нового. Просто это новое почти всегда создаётся в ходе анализа или критики уже существующих теорий. Например, идея моральной удачи формулируется Уильямсом в ходе анализа классических подходов к этике.

В противовес этому типовой континентальный философ скорее начинает размышлять над тем, что до него никому не приходило в голову. Или так, как это никто не делал. Как Латур, которому пришла идея изучать общество учёных как племя. Или Гуссерль, который особым образом воспринял идею интенциональности от Брентано. Или Гегель, который создал поистине грандиозную метафизическую систему вокруг своей оригинальной трактовки диалектики.

Иной вариант: континентал не стесняется творить концепты не будучи знакомым с изысканиями предшественников. Порой это приводит к интересным результатам, возникновению нового взгляда или даже поля для исследований. Но иногда из–за этого некоторые темы на время погружаются в состояние хаоса постоянного возникновения новых концептуализаций. Как например, современные континентальные исследования культуры, где авторы склонны скорее создавать свои теории того, что происходит после постмодерна, а не знакомиться с тем, что уже написали их коллеги. Очевидно, что эвристическое убеждение на коллег-конкурентов действует в куда меньшей мере, а поэтому возникает застой ввиду отсутствия интереса к аргументированным «схваткам» между различными концептами.

Справедливости ради здесь стоит сделать несколько уточнений. В традиционной континентальной истории западной философии всё-таки считается, что изучать стоит всех. Просто под влиянием постмодерна об этом многие мыслители забывают. Точно также и аналитики могут «грешить» незнанием предшественников, особенно тех, которых относят к идеалистам и «опровергнутым». Что же касается теоретической неразберихи в некоторых studies, то тут нужно понимать, что затянувшийся хаос концептуализаций может свидетельствовать о том, что направление уже и не принадлежит философии, а, например, является чем-то излишне идеологизированным или попросту пустым академическим курсом.

В принципе, беглого анализа содержания континентальных и аналитических журналов достаточно, чтобы ухватить различие в том, как у них появляются идеи. Хоть даже в карикатурном образе постоянных статей про очередную «теорию спекулятивной трансгрессии телесного» или текстов, в которых автор излагает сложносочиненный мысленный эксперимент, чтобы прояснить нюансы некой, как минимум в текущей момент, чисто теоретической ситуации (вроде телепортации в вопросе о тождестве личности).

Естественно, в большинстве случаев континентальное творение концептов — это не просто ad hoc и чистый креатив из головы. Хороший континентал старается нетривиально сочетать методы, тестировать необычные подходы и, что крайне важно, разрабатывать что-то своё. В некотором смысле — это работа более экспериментального характера, чем аналитическое уточнение идей.

К слову, иногда для простоты стили разделяют по методу. Дескать, аналитики — это про анализ (разложение целого на части), а континенталы — это про синтез (сбор частей в целое). В качестве упрощённой схемы такое разделение, наверно, позволяет уловить дух традиций, но как практический ориентир оно проблематично.

Фактически анализом занимаются и континенталы. Просто обычно, когда автор континентального стиля что-то анализирует — это называют деконструкцией. Даже если он и не следует Деррида. Вероятно, так происходит ввиду того, что анализ у континенталов зачастую сопровождается разоблачительными или критическими мотивами. Достаточно вспомнить несколько известных примеров, которые могут быть прочитаны таким образом: Барт и буржуазные мифы, Бодрийяр и общество потребления, Фуко и гувернаментальность, Жижек и идеология, Мейясу и корреляционизм.

Стоит лишь добавить, что и у аналитиков есть явно синтетические теории. Допустим, теория конструирования социальной реальности у Сёрла, которая претендует на объяснение того, как функционирует общество, а не на анализ его частных аспектов. Аналогичная ситуация и с различными подходами в исследовании сознания, которые объединяют разрозненные факты, объясняя их через центральную гипотезу (как тот же физикализм).

Субъективация и объективация интуиций

В основании многих философских работ лежат интуиции — авторские догадки и некоторые предварительные тезисы, которые делают возможным последующее рассуждение. Разница между стилями также проявляется в том, как его представители работают с этим общим и базовым инструментом философии. Континенталы чаще идут по пути субъективации своих интуиций. То есть, они стараются сохранить их в первозданном виде, выстроив вокруг некую авторскую теорию. Аналитики в противовес этому склонны к объективации своих интуиций. То есть, к попытке вписать собственные соображения в рамки уже существующей теории (например, как продолжение, уточнение или экзегетику).

Наверно, в этом аспекте граница между стилями как никогда тонка. Что, на мой взгляд, сильный момент, демонстрирующий, что в некоторой степени они не так сильно противоречат друг другу, как может показаться. Так, вполне очевидно, что Витгенштейн избирал для себя путь достаточно радикальной субъективации интуиций. Точно также, вполне ясно, что любое гегельянство — это попытка объективации интуиций, приведение их к согласованности с теорией Гегеля. То бишь, анти-субъективистский шаг.

Редуктивные и релятивные ходы

↓

Не лишним будет упомянуть и про разницу в стилях, которая уже отчасти стала штампом. Аналитические мыслители в целом склонны к редуктивным ходам — объяснению многих факторов через минимально возможное количество теорий, сведению многих сущностей к одной (физикализм), постулированию наличия объективных принципов (моральный реализм).

В то же время континентальная философия пронизана релятивными интуициями — возможность множества объясняющих теорий, несводимость сущностей друг к другу (Латур), относительность и укорененность одних принципов в отношениях к другим (трансэстетика у Бодрийяра).

Конечно же, эти склонности не делают аналитиков сплошь редукционистами, а континенталов релятивистами. Как можно заметить из вышеописанных критериев стилей, аналитическая формализация и теоретическая осторожность естественным образом ведёт к тому, что всевозможное обилие явлений будет объясняться через перевод их на язык уже продуманных и привычных теорий. Континентальный стиль же, наоборот, склоняет к восприятию новых фактов, как возможности для рассмотрения их в контексте отношения к другим, а в конечном счёте и создания новых концептов.

Отдельно стоит сказать про холистическую тенденцию, которая может быть рассмотрена, как некоторое общее поле и срединная позиция, учитывающая и редуктивные, и релятивные интуиции. В аналитической философии холистическая позиция сегодня обычно связывается с Уайтхедом и его последователями, а также неопрагматистами (которые в своём холизме наследуют прагматистам Джеймсу и Дьюи). У континенталов чаще говорят про Гегеля и Гуссерля, но, наверно, самый яркий пример континентального холизма — это классовая оптика у марксистов.

Широта и ограниченность философских вопросов

Существенное различие континентальной и аналитической традиции состоит в том, что они считают вопросами философии. Как описывают вотчину философского исследования, что включают в неё, а что исключают. Это же стало и характерной чертой стилистики философствования: выбора и широты затрагиваемых в тексте тем.

Аналитики склонны выделять ограниченный список фундаментальных философских вопросов. За рамки которого зачастую выносятся вещи, которые обычному человеку могут казаться чисто философскими. Либо же они признаются псевдопроблемами. Допустим, любой экзистенциальный вопрос (в чём смысл жизни? Жизнь — это страдание?) нередко будет рассмотрен в одной из этих оптик: либо как проблема из области психологии, либо как неправильное использование слова «смысл».

Естественно, какого-то буквального списка философских проблем нет, но это крайне заметная тенденция к ограничению области применения философии и предотвращения размытия специфики философского анализа. Исторически это проявляется в риторике сомнения: «А не является ли это псевдопроблемой?».

Например, для карикатурного аналитика невозможна такая вещь, как философия кино. С его точки зрения так можно ошибочно называть деятельность некоторых киноведов или кинокритиков. Ссылки на философские идеи и интерпретация фильмов через их призму — не делают критику или публицистику насчёт кино чем-то принципиально иным. Аналитик будет справедливо указывать на существенную долю авторской интерпретации и теоретической вольности в таких текстах, что для философа непозволительная роскошь. Подмечу, что имеются в виду именно карикатурный аналитик, ведь фактически существуют аналитические теоретики искусства (и кино в частности), вроде Кендела Волтона. Но, справедливости ради, надо отметить, что аналитический подход к теории искусства скорее не похож на то, какой нам эта сфера обычно представляется.

В противовес этому для континентальных авторов характерна обратная ситуация — буквально что-угодно может быть вопросом философии. Можно сказать, что многие континенталы интуитивно придерживаются позиции об универсальности философского метода. Конечно, трудно найти кого-нибудь, кто утверждал бы это напрямую, кроме Ричарда Рорти, которого принято считать представителем срединной позиции между аналитиками и континенталами. Тем не менее, чисто фактически континентальные методы применяются к огромному количеству областей, что выражается в россыпи всяческих studies (исследований), которые часто и выглядят, как применение концепций континентальных философов к определенной теме. Как я замечал выше, интересно здесь то, что в итоге некоторые studies могут выпадать из области философии, становясь отдельными академическими явлениями.

Несмотря на то, что такой подход позволяет континенталам быть вечно популярным направлением — это же играет с ними и злую шутку. Да, большинство людей скорее заинтересуются тем, как Жижек интерпретирует «Бегущего по лезвию», а не текстами про проблему тождества личности. Не из–за того, что второе менее интересно, а скорее из–за того, что первое содержит знакомый элемент (фильм) и обещает подарить читателю более глубокое понимание. Проблема здесь в том, что в таких текстах философия по сути приобретает некоторую вторичную роль по отношению к центральному объекту анализа. Аудитория же может и не двигаться дальше таких текстов (например, к тем книгам Жижека, которые считаются фундаментальными), что способствует формированию негативного стереотипа о континентальном стиле, как о некой интеллектуальной игре и не более того.

Широта не означает того, что буквально все рассматривается континенталами и, что очень важно, также не означает, что буквально со всем получается также хорошо, как с тем же кино. В конечном счёте, естественным образом одни исследовательские проекты отпадают и континентальный стиль также приводит к ограниченному списку разрабатываемых философских вопросов. Просто этот список чаще обновляется.

Специфические и общие идеи

↓

Этот пункт на первый взгляд может показаться контринтуитивным, но он является прямым следствием предыдущего. Не смотря на то, что аналитики склонны к работе с фундаментальными вопросами философии — у них также можно обнаружить тенденцию к разработке частных философских идей, специфических для определенных областей. Допустим, мысленные эксперименты вроде Китайской комнаты и мозгов в бочке претендуют на работу с конкретными претензиями на предметную область (возможность сильного ИИ и возможность референции к симуляции), не подразумевая, что эти же идеи актуальны для каких-то ещё. Точно также и многие аналитические позиции очевидно атрибутированы сферой своего философского применения: моральный реализм, когерентная теория истины, теория речевых актов и т. д. Не говоря уже о том, что ряд идей носит вообще буквальное название аргументов против или за что-то: аргумент руки Мура, аргумент удачи, аргумент философского зомби.

Теперь же взглянем на такие континентальные концепции, как деконструкция, ризома, интерпелляция, Другой, двойное кодирование и симулякр. Изначально все эти идеи возведены в рамках различных разделов философии, но особенность в том, что их одинаково успешно можно использовать и в онтологии, и в этике, и в эпистемологии, да и вообще применять к крайне широкому спектру вещей. Замечу больше, многие из этих концепций изначально ещё имеют и достаточно узкую тематизацию — например, двойное кодирование возникает в контексте архитектурно-эстетических изысканий Дженкса.

Получается, что несмотря на то, что континенталы разбираются со множеством частных вопросов — в то же время они склонны создавать концепции, которые легко вынести за границы их изначального контекста. И это можно понимать в двух смыслах. Кто-то может считать, что легкость переноса идей из одной области в другую свидетельствую об излишней обобщённости, иллюзорности понимания и абстрактности такого концепта. Вместе с тем, это же мы можем воспринимать и как признак качественной концептуализации, которая не противоречит языковым компетенциями и базовым интуициям представителей различных исследовательских направлений. Можно сказать, что континентальные разработки часто не просто междисциплинарны (способны решить вопросы на стыке дисциплин), а трансдисциплинарны (в принципе не замкнуты на неких конкретных дисциплинах).

Не лишним будет подчеркнуть, что некоторые аналитические идеи могут быть актуальны и для других областей, кроме тех, в которых они изначально были сформулированы. У многих из них есть прекрасный метафорический потенциал: например, вполне продуктивно и удачно сравнить с китайской комнатой поведение студента, который по существу не разбирается в предмете, но примерно знает, как говорить об этой дисциплине, чтобы получить на экзамене проходной балл. Но, как правило, аналитики не склонны к экстраполяции идей на различные области, так как это не идёт на пользу процессу классификации и уточнения понятий. Например, у континенталов существует много вариаций понимания идеи «другого», что ведет к тому, что когда мы это слово встречаем, то правильнее почти сразу же задаться вопросом об особенностях его использования автором. Аналитическая спецификация понятий — это способ противодействия подобной ситуации.

Мировоззрение в широком и узком смысле

Особенность аналитического стиля хорошо выражает одно из расхожих самоописаний, согласно которому (аналитическая) философия — это деятельность по прояснению фундаментальных понятий. По всей видимости такое понимание идёт от Морица Шлика, который считал, что философия направлена на выяснение значения предложений науки, а тем самым и наделения их смыслом.

Не смотря на то, что на первый взгляд аналитический стиль далек от того, что называют мировоззренческой функцией философии, в вышеописанном определение всё-таки есть работа с мировоззрением, но в узком смысле. В среднем аналитиков интересует не наделение смыслом жизни обычного человека, а скорее корректировка мировоззрения отдельных научных направлений. Как например, это делают философы сознания, разбираясь в терминологических и концептуальных нюансах нейронаучных изысканий.

Здесь, конечно, есть и свои исключения, вроде Дерка Перебума или Бернарда Уильямса, которые серьёзно взаимодействует с общими мировоззренческими категориями типа «жизненного проекта».

В противовес этому авторы континентального стиля зачастую даже напрямую подчеркивают, что продвигают определенное видение мира, которое может быть актуально для любого человека вообще. Так, например, существует критическая школа и философский неомарксизм, которые явно подразумевают за собой социо-политическую оптику, носящую характер ценностной подложки к теории. Нечто похожее, но оригинальное, можно встретить и у любого крупного континентального философа. Бодрийяр предлагает мировоззренческий акцент на культурно-медийной действительности. Лиотар — настроение поверженного модернизма. Делёз — невероятные формы организации. Барт — внимание к значению символических систем. Фуко — настороженность к неформальным проявлениям власти. Хайдеггер — особое отношение к бытию. Гегель — объективную историческую логику. Латур — указание на акторную природу неживых объектов. Этот список можно продолжать до бесконечности. И это то, что явно выделяет континентальных мыслителей — с ними можно быть согласными на мировоззренческом уровне. Быть солидарными в видении мира, что располагает не только к согласию, но и более нюансному пониманию и их частных позиций.

Эпистемологическая привилегия и скепсис

↓

Отдельно стоит сказать про различное отношение философских традиций к процедуре получения знания. Аналитический стиль зачастую нетрудно узнать по жесту эпистемологической привилегии, когда обязательным условием адекватного философствования считается согласование с данными наук. Например, сегодня чаще всего имеется ввиду естествознание в целом, и физика с биологией в частности. В различные исторические периоды и для разных мыслителей привилегированными в области добычи знания считались плюс-минус разные дисциплины. Допустим, та же лингвистика для философов обыденного языка. Тем не менее, характерен сам жест, в котором философия не претендует на одинаково успешное познание и объяснение всего (как минимум, только своими средствами).

В противовес этому континентальный стиль узнаваем по эпистемологическому скепсису — ситуации, когда вышеописанные привилегии ставятся под сомнение. Философия в такой оптике предстает занятием независимым от каких-либо иных сфер познания. За ней признается фундаментальная самостоятельность, не требующая согласования с наукой или чем-то ещё. Нередко этот скепсис распространяется и на философские традиции. Например, как это делал Ницше по отношению к античной философии.

Проще говоря, если аналитики видят некий единый главный исток (хоть и временный), из которого стоит черпать знания, то авторы континентального стиля скорее обращают внимание на исчерпаемость любых истоков, а поэтому и не советуют возлагать все свои надежды на что-то одно.

Классика и неклассика

Достаточно нетрудно заметить и то, что аналитики в большинстве своем наследуют традициям классической философии, в то время, как континенталы отличаются вниманием ко всякого рода неклассике. Не только рассмотрению неформатных мыслителей, вроде Ницше, Шопенгаэура или Штирнера, но и в принципе тенденции к тому, чтобы найти кого-то забытого и переоткрыть. А иногда и вовсе поместить в философский контекст идеи людей, которые скорее находятся вне философской традиции (например, Пруста, Арто, Кафку или де Сада).

Но с классикой у аналитической философии не всё так просто, ведь именно её зачастую справедливо описывают как революционную. В том смысле, что она родилась в оппозиции к значительной части классической философии — к идеализму. Причем, при желании можно настаивать на том, что критика ранних аналитиков ограничивается только британскими абсолютными идеалистами (англичане, прочитавшие Гегеля). Но нередко этот момент воспринимается, как применимый к гегельянству в целом. Здесь же совсем недалеко до того, чтобы отождествить гегельянство с всем идеализмом. И многие делают этот шаг.

В общем-то, у аналитиков, несомненно, получилось удивительное — масштабируемая революция, которая позволяет плюс-минус по-разному конституировать классику философии.

Что в итоге?

Стиль — это в конечном счёте более широкая и гибкая категория, чем традиция, понимаемая лишь как соблюдение некоторых догм. Нет ничего контринтуитивного в том, чтобы назвать некоторых аналитиков или континенталов нерепрезентабельными (нетрадиционными) относительно своего направления. Вместе с этим континентальность и аналитичность в стилистической оптике до некоторой степени сочетаемы, что позволяет лучше понимать смысловые игры современных философов.

Вместе с этим существуют и другие гуманитарные специалисты, которые напрямую философией не занимаются, но их достаточно явно отождествляют с ней. Например, Фредерик Джеймисон очевидно придерживается континентального стиля, но является скорее марксистом, литературным критиком и вдохновителем многих авторов направления cultural studies, а не классическим континентальным философом.

Немаловажно, что определённая стилистика характерна и для историков философии. Рэй Монк — яркий пример историка, который придерживается аналитического стиля. Делёз, естественно, и в своих историко-философских работах следует стилю континентальному.

Стилистическое понимание аналитической и континентальной традиций способно отчасти разрешить ревизионистский вопрос. Мы можем отметить элементы этих стилей у философов прошлого, не причисляя только из–за этого их к традиции. Например, более чем очевиден аналитический уклон Аристотеля, особенно в области уточнения идей Платона и создания формального логического аппарата. При том вполне понятно, что античная мысль — это также отдельный стиль, во многом несводимый к другим из–за привязки к греческому языку.

Тут же стоит заметить, что континентальный и аналитический — это не единственно возможные стили философствования. Даже сейчас некоторые аналитики с радостью поддержали бы выделение отдельного прагматического стиля, куда могли быть отнесены философы, занимающие срединные позиции по некоторым из вышеописанных критериев (Дэвидсон, Куайн). Зачастую очевиден и национальный стиль философствования, как в случае с русской интеллектуальной мыслью. Тот же ранний аналитический стиль — это вполне очевидно развитие англо-американского способа делать философию, а континентальный — экстраполяция стилистики немецких и французских мыслителей на мир. В пользу этого говорит то, что стилистически английские идеалисты сегодня покажутся ближе именно к аналитикам, а не к континентальным коллегам, с которыми они могли иметь схожие позиции. Да и не зря Мур писал, что строгость мышления ему привил учитель-идеалист Мак-Таггарт.

Вполне вероятно, что в будущем может появиться третий крупный международный стиль, а эти два исчезнут или станут его частями. Как бы то ни было, философии будет становится только больше, и нам уже нужны эффективные способы ориентации в ней на более глобальных уровнях. Поэтому отбрасывать «аналитиков» и «континенталов» только потому, что первые уже не только анализируют, а вторые находятся не только на континенте, сегодня не в наших интересах.

Автор текста: Алексей Кардаш.

В оформлении использованы работы Néstor Ramos.

философия математики — Согласно математическому структурализму, может ли чистая математическая теория иметь семантику, не замкнутую на изоморфизме?

Этот вопрос является философской стороной вопроса, который я недавно отправил в MathOverflow. Здесь я специально спрашиваю о результатах математического структурализма по этому вопросу, который я повторно опубликую здесь. Тем не менее, я включу краткий отчет об основных утверждениях математического структурализма, чтобы иметь четкое представление о том, о чем я буду здесь спрашивать, а также чтобы устранить путаницу в используемой терминологии.

Математический структурализм продвигает точку зрения, согласно которой чистые математические теории касаются того, что они называют «структурами». Здесь следует предупредить, что то, что они называют структурой, не имеет значения, обычно используемого в математической логике. Математические структуралисты определяют «систему » (также называемую «реляционной системой») как набор [ы] с отношениями на нем [них], это можно зафиксировать как кортеж общей формы (M_1, M_2, . .; R_1, R_2,..), где каждый R_i является отношением, домены и домены которого входят в наборы M_i. M_is’ следует называть областями системы, а R_is’ — это наборы отношений системы. Ясно, что то, что мы обычно называем «моделью» теории, может быть определено как «система».

Сейчас структура определяется как некая универсальная, распространяющаяся на все изоморфные системы. Моя личная попытка уловить это с точки зрения классов заключается в том, что структура является классом эквивалентности систем при системном изоморфизме . Где последнее — это биекция между доменами систем, сохраняющая наборы отношений между ними. Я думаю, что есть и другой способ уловить понятие структуры, а именно образ системы под действием функции из систем, чувствительных к изоморфизмам, т. е. отсылает изоморфные системы в своей области к общему образу. Однако я в основном буду придерживаться первого определения структур, то есть классов эквивалентности систем при изоморфизме.

Теперь все просто, если мы работаем с категориальной теорией, такой как, например, арифметика второго порядка при полной семантике. Здесь эта теория касается ЕДИНСТВЕННОЙ структуры, и, таким образом, согласно структурализму, это идеальная чисто математическая теория. Но проблема в том, что не все теории категоричны. Все теории первого порядка с бесконечными областями не являются категоричными. Таким образом, такая теория, как PA первого порядка, могла бы стать рецептом множества структур, скажем, СПЕКТРА структур. Однако это все еще можно согласовать с математическим структурализмом, поскольку речь идет все-таки о структурах, другими словами, ее семантика замкнута относительно системного изоморфизма, то есть, если PA говорит о некоторой системе A, то всякая система, системно изоморфная A, по-прежнему зачислен в его семантику, поэтому, хотя PA касается нескольких структур, все же речь идет о структурах, а не о чем-то еще.

Теперь, что если у нас есть формальная теория, которая использует ограничение на свою семантику, чтобы не быть замкнутой при системном изоморфизме, что эта теория по-прежнему может считаться чисто математической с точки зрения математического структурализма?

Примерами того, что я имею в виду, является теория, семантика которой замкнута относительно изоморфизма к системе А, но имеет среди своей семантики систему В, такую, что никакая система, изоморфная В, не является приемлемой среди ее семантики, или, что еще хуже, если ее семантика является собственный подкласс структуры. Тривиальным примером является теория, расширяющая теорию тождества, которая обуславливает существование двух различных объектов и запрещает существование других. Теперь, если мы ограничим модели этой теории, скажем, только набором {0, {0}}, тогда это будет строгим ограничением на семантику этой теории, которое сильно противоречит структурализму. Мы можем сказать, что эта теория не является чисто математической теорией, поскольку она касается особенности, которая вообще не имеет структурного жанра. Его можно рассматривать как прикладную формальную теорию к этой особенности или даже прикладную математическую теорию к этому ограничению, но не чисто математическую, поскольку ее семантика не проявляет уважения к структурам.

Мне кажется, что такие формальные системы нельзя считать чисто математическими с точки зрения математического структурализма, поскольку нельзя сказать, что они говорят о структуре[ах]?

Теперь мой вопрос: существуют ли примеры известных теорий, которые математический структурализм квалифицирует как чисто математические, но при этом использует ограничения на их семантику, чтобы класс всех приемлемых моделей не был замкнутым под модельным (системным) изоморфизмом?

У меня в голове есть пример, возьмите теорию, скажем, с аксиомами PA, но ограничьте ее семантику только стандартными моделями PA, которые, скажем, «наследственно < каппа» для некоторого фиксированного бесконечного кардинального каппа. Считается ли такая теория чисто математической теорией? Я имею в виду с точки зрения математического структурализма!

Вопрос касается способности математического структурализма охарактеризовать, что такое чистая математическая теория. Ожидаемый ответ состоит в том, что это теории, говорящие о структуре (структурах) так, как это определено выше. Но если у нас есть теория, которая видится чисто математической, но при этом ее семантика не замкнута относительно изоморфизма, то как это согласуется с программой структурализма? Как структурализм объяснил бы, что эта теория касается структур в смысле, используемом в структурализме. В этом смысл этого вопроса. Будут ли они, например, рассуждать о них как о частично иллюстрируемых структурах??? И как определить такое понятие?

Изоморфны ли изображения в «Трактате» фактам? | Carapezza

Главная > (2010) Документы 33-го IWS (под редакцией Э. Немета, Р. Хайнриха, В. Пихлера) > Carapezza

Изоморфны ли изображения в трактате фактам?

Изоморфны ли изображения в «Трактате» фактам?

Marco Carapezza

Abstract

Понятие изображения (Bild) является фундаментальным в «Трактате». Это понятие вводится в текст сразу же после краткого онтологического раздела, потому что оно служит для логического описания наших отношений с миром. Отношение между фактом и изображением обычно считается отношением, регулируемым формой изоморфизма. Здесь я хочу утверждать, что дело не в изоморфизме материи, а в гомоморфизме.

Содержание

• Литература

Понятие изображения (Bild) является фундаментальным в Трактате. Это понятие вводится в текст сразу же после краткого онтологического раздела, потому что оно служит для логического описания наших отношений с миром. Отношение между фактом и изображением обычно считается управляемым формой изоморфизма. Здесь я хочу утверждать, что дело не в изоморфизме, а в гомоморфизме.
Понятие Bild вводится образным образом:

T. 2.1 Wir machen Uns Bilder der Tatsachen,

или, как мы находим в ProtoTractatus:

PT. 2.1 Die Tatsachen begreifen wir в Бильдерне.

В немецком языке, как и во многих современных языках, понятие Bild имеет большое разнообразие значений, которые, однако, с пользой можно свести к 2 (+1 взрослая стадия насекомых, которая здесь нас не интересует). Репрезентативное значение (1), при котором определенная вещь является изображением другой, если в некоторых отношениях она сохраняет известное сходство с ней: фотография есть изображение, модель есть изображение и т. д.; или в другом математическом смысле (2) образ есть множество Y значений функции F(X) и одновременно значение y функции f(x) и называется образом x по отношению к Ф.

Хотя это может показаться плеонастическим, мы определяем функцию F как соответствие между двумя множествами X и Y, такое, что каждому элементу x из X соответствует только один элемент y из Y. Множество X называется областью определения функция, а множество Y называется со-областью или изображением функции F.

Каждое значение понятия изображения, как 1, так и 2, может быть связано с математическим значением термина, как это сделал Ло Пипаро (1998), показав, что если определенная конфигурация является образом чего-то, то существует функция, которая устанавливает соответствие. Очевидно, что математическое значение термина не учитывает всех характеристик образа, например репрезентативности или подобия, но в какой-то степени ограничивает его самые общие возможности.
В разговоре с Вайсманом в 1931 г. Витгенштейн говорит (WWK, 185):

Я унаследовал это понятие [образа] с двух сторон: во-первых, от нарисованного образа и, во-вторых, от образа математика, который уже является общая концепция.

Большинство ученых интерпретируют отношение, связывающее образ с представляемым фактом, как разновидность изоморфизма. Стремясь дать неформальное определение изоморфизма, Хофштадтер (1979) пишет: «Преобразование, сохраняющее всю информацию». Мы говорили, что отношение изоморфизма характеризует некоторые взаимно-однозначные соответствия, такие, что каждому элементу множества X соответствует только один элемент множества Y. Соответствие одновременно сюръективно и инъективно. Изоморфизм — это взаимно однозначное соответствие между двумя множествами, наделенными структурами, сохраняющими их структуры. В зависимости от характеристик соответствия определим функцию как взаимно-однозначную, если каждый элемент множества Y является образом только одного элемента множества X.

Если два множества управляются взаимно-однозначным соответствием, то существует функция, которую мы называем обратной функцией, так что каждому элементу y из Y соответствует только один элемент из X. Это функция через который из содомена я могу вернуться к исходному набору. Очевидно, что только в том случае, когда они находятся во взаимно однозначном соответствии, множества должны иметь одинаковое количество элементов, как это видно из рис. 3. Отношение структурного подобия, сохраняющее свойства и отношения, но не биединственность, является отношением гомоморфизма. Две структуры называются гомоморфными, если при рассмотрении двух непустых множеств X и Y, соответственно области и ко-области, элементы этих двух множеств находятся в таком отношении, что если n элементов множества X имеют определенное отношение с друг друга, их аналоги в Y будут иметь соответствующие отношения.

Примеры изоморфизма: Музыкальный канон, например, т. е. композиция, в которой одна и та же тема копируется и варьируется по высоте звуков при каждом входе голоса, как это происходит в Frère Jacques, является примером изоморфного трансформация. Каждая мелодическая строка канона сохраняет всю информацию предыдущей мелодической строки. Конечно не вариация. Две шахматные доски, различающиеся по размеру и материалу, имеют изоморфные отношения, потому что сетка шахматной доски одинакова, количество фигур и их функции одинаковы — правила игры одинаковы на обеих шахматных досках. Две изоморфные структуры также могут быть визуально менее похожи; топологическое преобразование пространства может регулироваться отношением изоморфизма.

Тезис об изоморфизме, однако, на первый взгляд кажется полным текстовых отголосков:

T. 2.13 Den Gegenständen entsprechen im Bilde die Elemente des Bildes.

T. 2.131 Die Elemente des Bildes vertreten im Bild die Gegenstände.

T. 2.15 Daß sich die Elemente des Bildes in bestimmter Art und Weise zu einander verhalten, stellt vor, daß sich die Sachen so zu einander verhalten.

Отношение изоморфизма, безусловно, совместимо с этими утверждениями, но оно кажется слишком сильным, чтобы объяснить другие утверждения философа:

T. 4.002 Der Mensch besitzt die Fähigkeit Sprachen zu bauen, womit sich jeder Sinn ausdrücken läßt, ohne eine Ahnung davon zu haben, wie und was jedes Wort bedeutet. — Wie man auch spricht, ohne zu wissen, wie die einzelnen Laute hervorgebracht werden.

Die Umgangssprache ist ein Teil des menschlichen Organismus, und nicht weniger kompliziert als dieser. Es ist menschenunmöglich, die Sprachlogik aus ihr unmittelbar zu entnehmen.
Die Sprache verkleidet den Gedanken. Und zwar so, daß man nach der außeren Form des Kleides, nicht auf die Form des bekleideten Gedankens schließen kann; weil die äußere Form des Kleides nach ganz anderen Zwecken geBildet ist, als danach, die Form des Körpers erkennen zu lassen. [курсив добавлен]

Этот образ очень силен и лишь внешне повторяет знаменитый портновский образ Фреге (1918, с. 60), существенно видоизмененный. Один автор использует глагол kleiden «носить», другой глагол verkleiden, «носить, маскировать, маскировать себя»:

Der an sich unsinnliche Gedanke kleidet sich in das sinnliche Gewand des Satzes und wird uns damit faßbarer.

Наиболее ярким примером гомоморфного применения является проекция: проекция сохраняет структурные взаимосвязи, но не обязательно сохраняет эквипотенциальность. В этом случае обратной функции не существует. Я не всегда могу вернуться от результата проекции к оригиналу, как это можно заключить из примера, где мы ясно видим разнообразие фигур, которые может принимать проекция: проекция совместима с разными образами, и действительно начиная с результат проекции мы не можем сделать вывод о спроецированном факте. Ибо отношение, которое связывает объекты с началом проекции и результатом, является отношением гомоморфным, а не изоморфным: дело в том, что между двумя наборами точек, составляющих фигуры, не обязательно существует однозначное соответствие. .

Витгенштейн часто прибегает к понятию проекции в Tractatus:

T. 3.11 Wir benützen das sinnlich wahrnehmbare Zeichen (Lautoder Schriftzeichen и т. д.) des Satzes als Projektion der möglichen Sachlage.

Die Projektionsmethode ist das Denken des Satz-Sinnes.

T. 3.12 … Und der Satz ist das Satzzeichen in seiner projektiven Beziehung zur Welt.

Как видите, несмотря на точку C ² является проекцией B ² , точка C ¹ является проекцией обеих точек B и B ¹ .

Указание на то, что метафора проекции в «Трактате» преднамеренно используется, чтобы показать неустранимую деформацию между уровнем фактов и уровнем образов, приходит к нам из эссе 1929 года «Некоторые замечания о логической форме» (стр. 30):

Представим две параллельные плоскости I и II. На плоскости I рисуются фигуры, скажем, эллипсы и прямоугольники разной величины и формы, и наша задача — произвести изображения этих фигур на плоскости II. Тогда мы можем представить себе два способа, среди прочего, сделать это. Мы можем, во-первых, установить закон проецирования […] и затем перейти к проецированию всех фигур из I в II в соответствии с этим законом. Или, во-вторых, мы могли бы поступить так: мы установили правило, согласно которому каждый эллипс на плоскости I должен казаться кругом на плоскости II, а каждый прямоугольник — квадратом на плоскости II. […]. Мы можем только заключить из них, что оригинал был эллипсом или прямоугольником. […] Случай обычного языка совершенно аналогичен. Если фактом реальности являются эллипсы и прямоугольники на плане I, то субъектно-предикатные и реляционные формы соответствуют кругам и квадратам на плане II. [курсив добавлен]

Хотя через более поздний текст, но мне кажется, что важная характеристика отношения проекции, выявленная Витгенштейном, состоит в том факте, что из того, что представлено, невозможно сделать вывод о том, что должно было быть представлено, если я не точно знать метод проецирования. А также в этом случае не может существовать обратная функция.

В языке, в частности, на каждом уровне реализации мы сталкиваемся с разного рода деформациями, и отношение между плоскостями, реализуемыми этими уровнями, никогда не характеризуется двуединственностью и изоморфизмом, а чаще всего не-двойственностью.

Отношение, связывающее письменный язык с устным, является гомоморфным отношением, а не изоморфным; дело в том, что в письменном языке есть знаки, которые не соответствуют ни одному звуку, как знаки препинания или буквы, которые принимают разные звуки в зависимости от их положения: например, в итальянском языке буква «с» в слове cicca в первом употреблении — глухая преднебная аффриката, а во втором — глухой велярный взрывной звук, или еще есть буква «h», которая в английском языке часто не соответствует ни одному звуку, например, в восьмерке.
(Также неизоморфны отношения между международным фонетическим алфавитом — хотя он был задуман как однозначное соответствие между звуками и письменными знаками, так что каждому звуку соответствовала бы только одна буква — и в любом разговорном языке Например, в итальянском языке каждому звуку не соответствует графема фонетического алфавита. знак /tS/ для одного звука.)
В языке не существует изоморфных соответствий.
Дело в том, что каждый план языка регулируется автономными схемами самоорганизации, изменяющими количество присутствующих элементов.

T 4.014 Grammophonplatte, der musikalische Gedanke, die Notenschrift, die Schallwellen, stehen alle in jener abBildenden internen Beziehung zueinander, die zwischen Sprache und Welt besteht.

Ihnen allen ist der logische Bau gemeinsam. (Wie im Märchen die zwei Jünglinge, ihre zwei Pferde und ihre Lilien. Sie sind alle in gewissem Sinne Eins.)

Этот раздел играет особую роль в экономии труда; весь раздел представляет собой длинную и настойчивую иллюстрацию идеи о том, что для представления факта образ должен иметь с ним общую структуру или логическую форму, а это не сразу распознается. То же самое происходит с музыкальной темой, живущей в партитуре, как в исполнении, или в самой записи, оставаясь каждый раз самой собой, хотя музыкальный отрывок в партитуре содержит некоторые обозначения, которые исполнение не может воспроизвести; например система обозначений. А вместо этого можно реконструировать партитуру, начиная с записи на диске (так было сделано, например, с «Кёльнским концертом» (1975) Кита Джарретта), и кажется, что реконструированная таким образом партитура весьма точна. Чего не может содержать традиционная партитура, так это метрономных скоростей, которые выбирает каждый исполнитель, хотя и в определенных пределах. Спектакль Артуро Тосканини и Вильгельма Фуртвенглера являются образами одной и той же партитуры, но имеют разную метрономную скорость, так что исполнение итальянского дирижера, известного своим ускоренным темпом, будет иметь заметно меньшую продолжительность, чем исполнение немецкого дирижера. проводник. Исполнение вынуждает музыканта придавать точное значение темпу, а также указаниям, относящимся к интенсивности (фортепиано и форте), которые не могут быть записаны в партитуре, но играют фундаментальную роль в интерпретации произведения. Каждый уровень репрезентации имеет свои характеристики, которые делают образ несводимым к представляемому факту.

Но музыкальная тема не существует вне ее воплощения в знаках. Наоборот, внутри образа репрезентативные модальности самого образа порождают объекты, которые выступают как таковые в рассказе: не лошади, дети или лилии существуют независимо от самого образа, а вместо этого все вместе составляют и артикулируют образ. В самом деле, когда образ понят во всей его полноте, уже не имеет большого значения, какова природа отдельных составляющих образа, то есть являются ли они детьми, лошадьми или лилиями; все они являются частью одного и того же образа, и понимается именно этот образ в его единстве.

Кроме того, у нас есть еще один признак того, что гомоморфизм — это отношение, установленное Витгенштейном.

T.4.01 Der Satz ist ein Bild der Wirklichkeit.

Der Satz ist ein Modell der Wirklichkeit, поэтому wie wir sie uns denken.

Это общепринято как ссылка на Герца, который является истинным предшественником идеи изображения, выраженной в «Трактате», не обязательно принимая все наблюдения Тулмина относительно идеи о том, что Bild следует рассматривать как «Модель»; то, что Витгенштейн имеет здесь в виду Герца, подтверждается предложением 4. 04, которое прямо цитирует немецкого физика.

Следуя этому предложению, в Prinzipien der Mechanik (§418) мы находим определение динамических моделей: материальная система называется динамической моделью второй системы, если связи первой могут быть представлены через координаты, удовлетворяющие следующие условия:

• 1) количество координат первой системы равно количеству координат второй.
• 2) при соответствующей перестановке координат для обеих систем выполняются одни и те же уравнения условий.
• 3) при такой перестановке координат выражение модуля смещения совпадает для обеих систем.

На языке классической физики системные уравнения — это уравнения, описывающие состояние системы через соответствующие координаты. Координаты, о которых здесь идет речь, — это размеры или степени свободы, необходимые для описания системы. Твердое тело не может быть описано системой двух декартовых осей, которая вместо этого идеально описывает плоскую фигуру. Геометрическая система требует трех измерений плоскости, в то время как для описания физической системы может потребоваться рассмотрение температуры, гравитационных полей или давления, как в случае, когда рассматривается система жидкостей. Физические модели (в отличие от математических) обычно подчиняются гомоморфным соотношениям (количество частиц в модели очень мало по сравнению с количеством молекул в жидкости).

Логическая множественность, на которую ссылается Витгенштейн, — это понятие, тесно связанное с понятием степеней свободы физической системы. Действительно, логическая множественность задается характеристиками, относящимися к описанию системы. Модель может описывать определенную систему, если она разделяет ее логическую множественность. Следовательно, требуется гомоморфизм, а не изоморфизм.

Литература

1. Carapezza Marco 2005, Segno e simbolo in Wittgenstein, Acireale (CT): Bonanno;

2. Фреге Готтлоб, 1918, Logische Untersuchungen, Геттинген: Vandenhoeck & Ruprecht, 1993;

3. Ло Пипаро Франко, 1998, «Образ — это правило. Замечания о Витгенштейне», Lingua e stile, XXXIII n.3;

4. Витгенштейн Людвиг, Т., Logisch-philosophische Abhandlung / Tractatus Logico-Philosophicus, Kritische Edition von B. McGuinness und J. Schulte, Frankfurt am Main: Surkamp, ​​2001;

5. –––1929, «Некоторые замечания о логической форме» (1929), в Философских случаях, Индианаполис-Кембридж: Hackett, 1993, стр. 29-35.

Рефбеки

• На данный момент рефбеков нет.

Изоморфизм и пропорциональность – Институт Лонергана

Опубликовано 29 сентября 2008 г.

от Бр. Dunstan Robidoux OSB

Томизм философии и теологии Лонергана принимается одними и отвергается другими. С одной стороны, Лонерган говорит о себе, что он провел одиннадцать лет, «достигая ума Аквинского». Некоторые из его сочинений изобилуют ссылками на Аквинского. Но, в то же время, другие утверждают, что что-то очень не так с лонергановским исследованием человеческого познания (его анализом интенциональности). Поэтому Лонергана часто называют кантианцем. Его считают пропагандистом субъективизма, и поэтому, как кантианцу, говорят, что у Лонергана не существует соединения между субъективностью и объективностью. От субъективности Лонергана нельзя перейти к объективности. Метафизика не имеет основания.

Теперь, отвечая на этот вопрос, нужно признать, что полноценная дискуссия — непростая задача. Прежде чем приступать к подобному изучению Фомы Аквинского и Лонергана, а также к тому, как соотносятся мысли всех этих мыслителей, нужно было бы досконально понять собственную позицию Канта. Такой проект не может быть предпринят здесь. Однако для того, чтобы поднять несколько вопросов и предположить, где можно обнаружить линии сходства, я хотел бы поговорить об Аквинате и Лонергане в терминах ряда ограниченных вопросов и тем. Моей предпосылкой будет тезис о том, что мысль Лонергана не так оригинальна, как некоторые думают. Чтобы понять мысль Лонергана, лучше всего начать с Фомы Аквинского. В то время как некоторые, по общему признанию, утверждают, что для понимания Аквинского лучше всего начинать с Лонергана, я буду утверждать обратное. Читая Аквината, лучше всего создаются условия, которые приведут к лучшему пониманию мысли Лонергана и постижению ее истинного значения.

В книге Лонергана Insight: A Study of Human Understanding, главным образом в контексте дискуссии о метафизике как науке, утверждается, что между знанием и бытием существует изоморфная структура. Или, говоря словами более традиционного языка, между порядком человеческого знания, с одной стороны, и порядком бытия или реальности, с другой, существует естественное отношение. Для каждого элемента, который можно выделить в структуре человеческого познания, можно выделить корреляционный элемент в структуре известного (известное, которое Лонерган называет «соразмерным бытием»). Каждый метафизический элемент основан на соответствующем элементе или действии, которое как индивидуальное частично конституирует знание, принадлежащее человеческому познанию. В Insight (и в других местах) Лонерган выступает против теории познания, которая утверждает, что человеческое знание представляет собой своего рода простой единичный акт (т. е. разновидность интуиции). Наоборот, человеческое знание сложно и порой громоздко. Он состоит из ряда или ряда различных действий, каждое из которых имеет разную природу и все связаны друг с другом в самособирающемся паттерне, который является нормативным для человека. Там, где Лонерган говорит о переживании, понимании и суждении как о трех уровнях, которые сменяют друг друга и снимают друг друга в структуре человеческого знания, можно выделить три коррелятивных метафизических компонента с точки зрения потенции, формы и действия. Критическая метафизика основывается или устанавливается на основе критического понимания человеческого познания — понимания, которое достигается через очень личную форму исследования, подчеркивающую важность самопонимания. Начните исследование метафизики, сначала разработав стратегию исследования, ведущую к самопониманию. более изощренным способом, чем то, что дано здесь), давайте посмотрим на понятие пропорциональности Аквината, поскольку оно относится к тому, что он должен сказать о том, как человеческое знание связано с тем, что человеческое знание способно познать. Поняв это понятие пропорциональности (так, как Аквинат понял его через свои собственные акты понимания), можно затем подумать о нем, обдумать его и спросить, существует ли естественная связь между ним и теорией изоморфных отношений Лонергана. Является ли теория изоморфизма Лонергана развитием идеи Аквината о пропорциональности?

Что касается понятия пропорциональности Аквината, то следует отметить, что Аквинат начинает с понимания, которое было у Аристотеля. «Так же смешно говорить, что одна душа понимает, как и говорить, что одна она строит или ткет». См. Де Веритате, кв. 19, а. 1. Знание — это совместное усилие. Оно включает в себя как душу, так и тело, поскольку человеческое познание происходит в существе, образованном двумя принципами. Душа (анима) соединяется с телом (corpus), посредством чего душа берет тело, а затем превращает его в тело определенного типа, которое живет и функционирует в результате причинности души. См. Сумма теологии, 1а, кв. 75, а. 1. Тело необходимо душе, чтобы происходили интеллектуальные операции души. См. Сумма теологии, 1а, кв. 84, а. 4. Следовательно, люди существуют как воплощенные духи. Анима означает не эго. «Моя душа — это не я». См. Expositio et Lectura super Epistolas Pauli Apostoli, In II ad I Cor., 15, lect. 2, нет. 924. Душа придает форму или структуру материальности тела, чтобы упорядочить тело душе, и из этой формы или структуры познание человеческой души получает свою характерную форму или структуру. См. Summa Contra Gentiles, 2, 83, 26. Человеческое знание возникает как функция структурирования человеческой души с точки зрения того, как люди существуют как воплощенные существа.

Следовательно, учитывая структуру или природу человеческого познания, Аквинский утверждает, что можно правильно сделать определенные выводы об отношении или соотношении, которое существует между знанием и бытием. Как отмечает Аквинский в Summa Theologiae, 1a, q. 12, а. 4:

Вещь познается, поскольку она присутствует в знающем, но то, как она присутствует, определяется способом существования знающего. То, как что-то знает, зависит от того, как оно существует. Следовательно, если способ бытия вещи, которую нужно познать, выходит за пределы того, что принадлежит знающему, познание такой вещи было бы за пределами естественной силы [или естественной потенции] знающего.

Познавательная деятельность, осуществляемая человеческими существами, имеет свой собственный объект (определенный как умопостигаемость, существующая в материи). «Способ познания вещи зависит от ее способа бытия. Но наша душа, пока мы живем в этой жизни, находится в телесной материи; следовательно, естественно, оно знает только то, что имеет форму в материи, или то, что может быть познано посредством такой формы». См. Сумма теологии, 1а, кв. 12, а. 11. Между модусом бытия и модусом познания может быть обнаружена пропорция, пропорция или соотношение, и эта пропорция между модусом бытия субъекта и модусом его познания переходит в пропорцию, которая отражается в порядке бытия или реальности, которая является предметом онтологии или метафизики.

В разных текстах Аквинат говорит о пропорциональности в структуре познания. В одном тексте Summa Contra Gentiles, 2, 96, 5 прямо говорится о пропорциональности, когда говорится, что «способ надлежащего действия вещи соответствует пропорционально модусу ее субстанции и природы». Курсив мой. И затем, что касается пропорции, которая существует между порядком познания и порядком или структурой в том, что известно, в In 4 Scriptum super libros sententiarum. д. 49, кв. 2, а. 1, объявление 6, более ранний текст, Аквинат указывает на пропорцию, которая должна существовать между порядком или структурой познания и подобным порядком, который должен существовать в порядке того, что может быть познано собственно и естественно. «Потенциал того, кто знает, должен быть на одном уровне с познаваемостью того, что известно». В Super Boetium De Trinitate, q. 1, а. 2, объявление 3, тот же самый пункт повторяется, когда говорится, что «необходима какая-то пропорция между познающей силой, которая существует в познающем, и тем, что известно как познаваемый объект». Приведенная причина заключается в том, что «познаваемый объект существует как своего рода действительность в пределах познающей силы познающего». Более поздние тексты в Summa Theologiae, 1a, q. 84, а. 7; а. 8; кв. 85, а. 1; и а. 8 определяют, как должно пониматься естественное, пропорциональное отношение, существующее между человеческим знанием и тем, что знает человек-знающий. Соотношение или корреляция естественно и должным образом существует между воплощением человеческой души (душой, наполняющей тело) и существованием встроенных в материю форм, которые являются надлежащим объектом человеческого познания. Как отмечает Фома Аквинский в Summa Theologiae, 1a, q. 88, а. 1, «наш интеллект в его нынешнем состоянии жизни имеет естественное отношение к природе материальных вещей», или, точнее, как утверждает Фома Аквинский в Summa Theologiae, 1a, q. 108, а. 5: «Говорят, что что-то находится в определенной вещи надлежащим способом, когда оно адекватно и пропорционально его природе». См. Фредерик Э. Кроу в « Трех томистских исследованиях» , изд. Фред Лоуренс, с. 223, пп. 51-52.

Таким образом, по отношению к людям, а также по отношению к ангелам и Богу существует четкая строгая пропорция между знанием субъекта определенного типа, с одной стороны, и тем, что познается тем же субъектом, с другой. другая рука. В контексте, например, строгой пропорции, которая существует между сотворенным разумом и сотворенной формой, сотворенный разум, возможно, может прийти к исчерпывающему пониманию сотворенной формы, но по отношению к нетварной форме это невозможно. См. Lectura super Ioannem 1, 18, lect. 11, пп. 208-21, цитируется Жан-Пьером Торреллом, Святой Фома Аквинский, том 2, духовный учитель, с. 51, н. 69. Несотворенные формы могут быть правильно и адекватно поняты только посредством несотворенных актов понимания.

На основании воплощения, которое собственно относится к характеру воплощенного человеческого существования, учитывая то, что Аквинат говорит о человеческом чувственном опыте и первых и вторых операциях человеческого разума, Аквинат различает объекты чувств и объекты интеллекта в способ, который указывает, что для каждого элемента, существующего в познавательном порядке, соответствующий элемент может быть постулирован в онтологическом или метафизическом порядке. См. Кроу, с. 212. В то время как, например, объект человеческого чувственного опыта есть объект, существующий в телесной материи (представляющий себя в виде формы, существующей в телесной материи; Summa Theologiae, 1a, q. 85, a. 1: forma prout in materia corporali existsit; [forma] prout est in tali materia), объект человеческого понимания есть форма, схваченная как quiddity, сущность или «что-есть», существующая в телесной материи (ср. Summa Theologiae, 1a, кв. 84, д. 7; Super I Sententiarum, д. 19, кв. 5, а. 1, объявление 7). В контексте исследования чувственная или материальная форма, присутствующая в образе или воображении, сначала схватывается актом чувств, но схватывается таким образом, который затем, как мы надеемся, запускает акт понимания, который затем постигает значение объекта. понятная форма, которая указывает, что что-то есть. См. Sententia libri Ethicorum, 6, 9, 1239. Ощутимую форму следует отличать от умопостигаемой формы. И затем, в-третьих, когда вторая операция ума начинает спрашивать о возможной истинности или действительности данной сущности или формы, в рефлексивном понимании, которое происходит в суждении, термин ее есть полагание существования или бытия: esse или действительность . См. Super I Sententiarum, d. 19, кв. 5, а. 1, объявление 7; Де Веритате, кв. 4, а. 2; кв. 3, а. 2; кв. 14, а. 1, стр. 208-9; Sententia super Metaphysicam, 6, 4, 1232. Как Аквинский резюмирует свой тезис в Super Boetium De Trinitate, q. 5, а. 3:

У интеллекта есть две операции… которые соответствуют двум принципам в вещах. Первая операция касается самой природы вещи, в силу которой познанная вещь занимает определенное место среди сущего, будь то полная вещь, как некоторое целое, или неполная вещь, как часть или акциденция. Вторая операция касается акта существования вещи (esse), который возникает в результате соединения начал вещи в сложных субстанциях или, как в случае с простыми субстанциями, сопровождает простую природу вещи.

В виде пропорции, говорящей о соотношении порядка познания и порядка бытия, акты чувств соотносятся с потенцией (обнаруживают потенцию), акты понимания с формой (обнаруживают форму), а акты суждения с действием (они раскрывают действие или действительность).

Однако, поскольку упорядоченность, существующая в познании, также обнаруживает подобную упорядоченность в структуре реальности, можно конкретно выделить взаимную или реципрокную форму пропорции. Оно сообщает видам пропорциональности, которые у Аквината соотносят каждый познавательный акт с соответствующим метафизическим принципом или элементом. В этой спецификации действия или элементы в наборе не могут быть поняты отдельно друг от друга и того, как каждый относится к другому. Так как каждый акт чувств упорядочивается в соответствии с первыми актами понимания, которые, в свою очередь, упорядочиваются вторые акты понимания, присутствующие в суждении, то и их метафизические корреляты также упорядочиваются подобным образом. Силе приказано формироваться, а форма действовать. См. Сумма теологии, 1а, кв. 54, а. 3. Все, что существует в материальных вещах, существует как совокупность силы, формы и действия, и, наоборот, всякий акт познания представляет собой совокупность переживания, понимания и суждения. Каждое действие или элемент существует как есть, потому что каждое из них взаимно упорядочено по отношению ко всем другим действиям или элементам. Цитируя некоторые собственные слова Фомы Аквинского, «то, что внутренне подчинено чему-то другому, не может быть понято отдельно от этого другого». См. Super Boetium De Trinitate, кв. 5, а. 3.

Обращаясь затем к тому, как Фома Аквинский продолжает говорить об этом упорядочении, в Sententia super Metaphysicam, 9, 5, 1827–1829, он отмечает, что можно обнаружить отношения взаимной пропорции между метафизическими принципами через соотносительные отношения взаимной пропорции, которые также существуют как дифференциации внутри структуры и процесса человеческого познания. Различие, например, между потенцией и действием иллюстрируется и сравнивается с различием между сном и бодрствованием. Способность или потенциальность отличаются от акта или операции, которые относятся к реализованному состоянию бытия. Так как, например, с познавательной точки зрения форма материальной вещи может быть понята (или схвачена) только в том случае, если она отделена от материальной вещи через акт абстракции, функционирующий посредством взаимодействия между чувством и интеллектом, форма материальная вещь (как метафизическое начало) понимается как нечто такое, что не может существовать вне своего соединения с материей (хотя форма нематериальной вещи может быть понята вне всякого соединения с материей). См. Сумма теологии, 1а, кв. 79, а. 7. Осознание переходов в человеческом познании раскрывает метафизический принцип, говорящий о переходах, которые движутся от потенции к действию. Следовательно, в порядке применения в метафизике можно сказать, что потенция должна образоваться как органическое тело к душе, воля к привычной праведности, возможный интеллект к привычному знанию, уши к слуху и глаз к зрению. См. Де Потенция, кв. 1, а. 1, Sententia super Metaphysicam, 9, 5, 1827–1829; Лонерган, Воплощенное Слово, с. 140, неопубликованная рукопись переведена 1989 Чарльза К. Хефлинга-младшего с латыни De Verbo Incarnato. Форма есть действие (первый акт) по отношению к потенции, но по отношению к акту бытия или операции (второй акт) она есть второй вид потенции. Первый акт формы не следует путать со вторым актом бытия или действия. Расширяя отношение, которое существует между формой и действием, можно сказать, что «поскольку зрение относится к действительному видению, [способность] слышать к действительному слышанию, привычное знание к действительному пониманию, привычная праведность к действительному правильному желанию, душа к реальной жизни… форма должна действовать». См. Воплощенное Слово, с. 140. Через рефлексию, основанную на познавательном самосознании, можно идентифицировать метафизические принципы и все они могут быть поняты с точки зрения того, как они все упорядочены друг к другу.

Таким образом, в качестве заключения, понятие пропорциональности Аквината происходит от опыта Аквината самого себя как мыслящего, знающего субъекта. Субъективность его понимания совершенно естественным образом участвует в объективности, на которую естественно направлено его понимание. Между субъективностью, с одной стороны, и объективностью, с другой, не обязательно существует неотъемлемая непреодолимая пропасть. Субъективность мыслящего, познающего существа соединяется с объективностью того, что может быть познано через субъективность человека. Человеческий дух движется к объективности посредством своих самотрансцендирующих операций. Благодаря нашим первоначальным желаниям и устремлениям мы сразу присоединяемся к миру, который больше, чем мы сами. И тогда благодаря нашей деятельности, которая возникает как реакция на то, чего мы хотим и желаем, мы можем еще теснее приобщиться к тому же самому большому миру, который превосходит наше ограниченное человеческое существование.