Примеры настроений и соответствующих им эмоций: приведите примеры настроений и соответствующих им эмоций.

Опубликовано 28.03.199830.09.2022 автором alexxlab

Содержание

вызовы и перспективы / Хабр

Анализ тональности успешно применяется для социальных сетей, отзывов, новостей и даже учебников. На основе ключевых исследований для русского языка, описанных в предыдущей статье, здесь мы рассмотрим основные вызовы, с которыми сталкиваются исследователи, а также перспективные направления на будущее. В отличие от предыдущих работ я сосредоточился на прикладном применении, а не на самих подходах и их качестве классификации.

NB: Статья писалась для научного журнала, поэтому будет много ссылок на источники.

1. Текущие вызовы

На основе анализа исследовательских статей были выявлены десять общих проблем. В целом, исследователи обычно сталкиваются с многочисленными трудностями, включая доступ к репрезентативным историческим данным и к обучающим данным, а также включая аннотирование эмоций, исчерпывающее описание ограничений исследования и извлечение тем из текстов.

1.

1. Доступ к репрезентативным историческим данным в анализируемых источниках

Исторические данные — например, публикации и обзоры, — собранные с помощью API источников или агрегирующих платформ, часто используются и анализируются в исследованиях тональности. Иногда разработчики API предоставляют только частичный доступ к опубликованным данным. Например, базовый API Twitter следует политике, согласно которой доступ ко всем открытым сообщениям предоставляет только исторический API Twitter. А что касается агрегирующих платформ, то даже если они заявляют, что у них есть полный доступ к данным конкретного источника, проверить это невозможно. Поэтому есть лишь два способа убедиться в репрезентативности данных для исследования:

Тщательно изучить описание API и выбрать опции, дающие полный доступ к историческим данным. В случае с агрегирующими платформами нужно убедиться, что они используют опции API для полного доступа к историческим данным.
Запросить прямой доступ к историческим данным выбранного источника. Например, через OK Data Science Lab можно запросить доступ к историческим данным Одноклассников [98].

1.2. Доступ к обучающим данным по интересующей теме

Хотя русский язык и является одним из самых распространённых в интернете, количество источников на нём значительно меньше, чем на английском, особенно в сфере анализа тональности. Хотя классификации эмоций в русскоязычных текстах посвящено немало исследований, но лишь авторы некоторых из них выложили свои наборы данных в открытый доступ. Если для темы исследования нельзя применить ни один из доступных наборов, тогда авторы вручную размечают обучающие наборы. Проанализировав литературные источники и научные работы [142], [173], я выявил и описал 14 публично доступных набора данных для анализа тональности русскоязычных текстов (см. Таблицу 2). Я рассматривал лишь те наборы, доступ к которым можно получить в соответствии с инструкциями, описанными в соответствующих научных работах или на официальных сайтах.

В связи с этим в список не попали, к примеру, наборы ROMIP [174], [175], потому что через их официальный сайт получить доступ к данным не удалось.

Таблица 2. Русскоязычные наборы данных для анализа тональности.

Датасет	Описание	Аннотирование	Классы	Доступ
RuReviews [143]	Набор с примерами настроений из обзоров товаров категории «Женская одежда и аксессуары» в крупном российском интернет-магазине.	Автоматическое	3	Страница на GitHub
RuSentiment [142]	Открытый набор с примерами настроений из публикаций в соцсети ВКонтакте.	Ручное	5	Страница проекта
Russian Hotel Reviews Dataset [171]	Аспектный набор с примерами настроений из 50 329 русскоязычных обзоров отелей.	Автоматическое	5	Google Drive
RuSentRel [172]	Набор с аналитическими статьями с сайта ИноСМИ, в которых представлено авторское мнение об освещаемой теме и многочисленные ссылки, упоминаемые участниками описанных ситуаций.	Ручное	2	Страница на GitHub
LINIS Crowd [26]	Открытый набор с примерами настроений, собранный из социальных и политических статей на сайтах различных СМИ.	Ручное	5	Страница проекта
Twitter Sentiment for 15 European Languages [173]	Набор с примерами настроений, содержащий больше 1,6 млн Twitter-сообщений (их ID) на 15 языках, в том числе русском.	Ручное	3	Страница проекта
SemEval-2016 Task 5: Russian [49]	Открытый аспектный набор с примерами настроений, содержащий тексты, относящиеся к ресторанному делу. Основан на SentiRuEval-2015 [2017].	Ручное	3	Страница проекта
SentuRuEval-2016 [18]	Открытый аспектный набор с примерами настроений, содержащий результаты анализа тональности русскоязычных Twitter-сообщений о телекоммуникационных компаниях и банках.	Ручное	3	Страница проекта
SentuRuEval-2015 [17]	Открытый аспектный набор с примерами настроений, содержащий результаты анализа пользовательских обзоров ресторанов и автомобилей.	Ручное	4	Страница проекта
RuTweetCorp [141]	Крупнейший, автоматически аннотируемый, открытый корпус текстов с небольшим ручным фильтрованием. Собран автоматически из русскоязычного Twitter с помощью стратегии [144].	Автоматическое	3	Страница проекта
Kaggle Russian News Dataset	Открытый набор с примерами настроений из российских новостей.	не указано	3	Страница на Kaggle
Kaggle Sentiment Analysis Dataset	Набор с примерами настроений из российских новостей.	не указано	3	Страница на Kaggle
Kaggle IS161AIDAY	Набор с примерами настроений, опубликованный Alem Research.	не указано	3	Страница на Kaggle
Kaggle Russian_twitter_sentiment	Набор с примерами настроений из русскоязычных Twitter-сообщений.	не указано	2	Страница на Kaggle

1.3. Отсутствие тестовых данных для расчета метрик классификации при использовании сторонних систем анализа тональности.

Используя сторонние системы анализа, такие как SentiStrength [22], алгоритмы Медиалогии или POLYARNIK [107], авторы обычно не пишут о качестве классификации на анализируемых текстах, поэтому становится сложно проверить точность результатов исследования. Я предполагаю, что использование сторонних решений также связано с тем, что исследователи не аннотировали тестовые наборы текстов для вычисления метрик классификации. Однако кажется, что внедрение этого этапа значительно повысит научную ценность работы. Поэтому очень рекомендую авторам вручную аннотировать образцы целевых данных, чтобы измерять метрики классификации при анализе тональности.

1.4. Извлечение тем из текстов

Для извлечения тем в большинстве исследований используются методы тематического моделирования. Но если доля текстов, относящихся к интересующей теме, значительно ниже 1 %, тогда тематическое моделирование не позволит работать с извлечением темы [54]. Более того, тематическое моделирование демонстрирует низкую точность при анализе коротких текстов, особенно если они представляют собой повседневную речь [54]. Поэтому нужно разрабатывать более точные и менее зависящие от шума подходы.

1.5. Руководства по аннотированию тональности для ручной разметки.

Поскольку русскоязычные релевантные обучающие наборы по интересующей тематике не всегда доступны, исследователи обычно аннотируют тексты вручную. Без описания руководства и других подробностей процесса аннотации сложно проверить качество разметки для набора данных. Четкие и простые пошаговые инструкции крайне важны для получения высококачественных аннотаций как от сертифицированных лингвистов, так и от асессоров, не имеющих лингвистической подготовки [176]. Некоторые типы текстов особенно сложны для аннотирования тональности, например, эмоциональное состояние говорящего, нейтральное сообщение ценной информации, сарказм, насмешки и другие [162].

В качестве примера руководства по аннотированию настроений для русского языка в дальнейших исследованиях могут быть использованы руководства, разработанные при аннотации RuSentiment [142]. Если у вас нет сертифицированных лингвистов для аннотирования, тогда вы можете воспользоваться помощью асессоров из Яндекс.Толоки — это краудсорсинговая платформа для ручного аннотирования данных. Она уже использовалась в нескольких академических исследованиях русскоязычных текстов [177]—[180]. Также настоятельно рекомендуется публиковать соглашения между аннотаторами, например, каппу Фляйса (Fleiss’ kappa) [181] или альфу Криппендорфа (Krippendorff’s alpha) [182], а также другие подробности процесса аннотирования.

1.6 Исчерпывающее описание ограничений

В большинстве проанализированных работы приведены неполные списки ограничений. Кроме технических и методологических ограничений настоятельно рекомендуется описывать:

Уровень распространённости интернета в стране. Одно из критических ограничений, потому что определённые группы людей не будут охвачены исследованием. Согласно результатам опросов Omnibus GFK в декабре 2018-го [9], распространённость интернета в России достигла 75,4 %, им пользуется 90 млн россиян в возрасте от 16 лет. Использование интернета молодёжью (16—29 лет) и людьми среднего возраста (20—54 года) близко к уровню насыщения — 99 % и 88 % соответственно. Но несмотря на значительный рост распространённости, интернетом пользуется лишь 36 % людей старше 55 лет.
Репрезентативность аудитории источника данных. При анализе содержимого соцсетей одним из источников неопределённости является тот факт, что аудитория определённых сайтов может быть в целом нерепрезентативна с точки зрения общества [183]. Более того, разные соцсети могут иметь совершенно разную аудиторию. Однако нерепрезентативность по отношению к обществу ещё не означает, что к этим группам нельзя применять выводы обо всём обществе. Например, можно повысить веса информации о настроениях, собранной из нерепрезентативных возрастных групп анализируемой соцсети, таким образом математически смоделировав ситуацию, при которой аудитория соцсети более репрезентативна по отношению к населению страны.
Свобода СМИ. В России, как и в многих других странах, существуют ограничительные меры по распространению определённой информации. Поскольку негативные заявления могут содержать нападки с использованием личных данных, а также оскорбления и ненавистнические высказывания, они могут быть подвергнуты цензуре в соответствии с пользовательским соглашением соцсети и законодательства. Например, пропаганда, возбуждающая социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду; реабилитация нацизма; богохульство; клевета, оскорбления, пропаганда наркотиков, пропаганда гомосексуализма, использование нецензурной лексики в СМИ; распространение информации о частной жизни человека без его согласия и прочее. Таким образом, ограничительные меры призваны уменьшить количество ярко выраженных негативных заявлений в сети и традиционных СМИ. Этот нюанс нужно явно описать в списке ограничений, особенно в исследованиях конфликтных ситуаций.
Цензура в интернете. Согласно рейтингу Freedom House за 2018-й [184], с точки зрения свободы в интернете Россия находится на 53 месте из 65. Начиная с 2012-го Роскомнадзор поддерживает централизованный чёрный список, который используется для цензурирования отдельных IP-адресов, доменных имён и URL. В апреле 2019-го Дума приняла закон об устойчивости интернета в России. Помимо прочих мер, закон предписывает обмениваться трафиком внутри страны только через шлюзы, которые одобрены властями и внесены в соответствующий реестр. Таким образом, регулирующие политики могут повлиять на количество доступных для исследования сайтов, что снизит разнообразие анализируемых точек зрения.

1.7. Межтематический анализ тональности.

Поскольку люди могут выражать свои мнения по огромному количеству тем, анализ всех этих мнений может потребовать большого количества ресурсов, потому что обучающие наборы должны быть аннотированы для каждой темы [186]. Отсутствие аннотированных коллекций текстов для обучения всетематических моделей анализа тональности приводит к снижению точности анализа. Согласно исследованию [187], у межтематического анализа есть три важные проблемы. Мнения, выраженные в контексте одной темы, могут иметь обратное значение в контексте другой темы. Вторая проблема связана с различиями между словарями эмоций для разных тем, которые нужно учитывать при анализе. И последнее — каждому токену в словаре эмоций разумно присвоить маркер силы эмоции.

1.8. Определение сарказма и иронии

Онлайн-общение часто содержит саркастические и иронические фразы [188], которые даже людям не всегда легко распознать, не то что алгоритмам обработки естественного языка. Пока что очень мало исследований [189] посвящено определению иронии и сарказма в русском языке. Поэтому для корректной обработки широкого диапазона мнений требуется разработать и применять больше подходов с автоматической классификацией сложных речевых приемов.

1.9. Определение ботов

Боты сильно влияют на различные аспекты соцсетей, особенно когда они составляют большую часть пользователей. Их могут использовать для разных вредоносных задач, связанных с общественным мнением. Например, для раздувания популярности знаменитостей или распространения фальшивой информации о политиках [190]. Как следствие, необходимо разрабатывать и применять в исследованиях тональности методы определения ботов.

1.10. Эффективность результатов анализа

По-прежнему существуют значительные разногласия по поводу эффективности измерения реакций посредством автоматического анализа данных в сети. Авторы некоторых исследований [191], [192] считают, что подходы с использованием соцсетей менее точны, чем традиционные исследования. Другие заявляют [193], что эти подходы демонстрируют более высокую производительность по сравнению с традиционными методами. Поэтому настоятельно рекомендуется по возможности сравнивать результаты исследования с результатами, полученными с помощью других методик.

2. Перспективные направления исследований

Проанализировав литературные источники, я выявил семь возможностей для будущих исследований.

В целом, в будущих исследованиях необходимо тщательно изучить представленные в этой статье подходы к мониторингу настроений, чтобы выявить потенциальную синергию между отдельными подходами для более полного анализа настроений, выраженных в различных текстовых источниках.

2.1 Обучение с переносом знаний языковых моделей

В большинстве работ применяются подходы на основе правил или простых методов машинного обучения. Только в двух исследованиях [69], [72] применялись нейросети. Однако недавние работы доказали, что обучение с переносом знаний от заранее обученных языковых моделей позволяет эффективно решать задачи классификации эмоций, уверенно добиваясь хороших результатов [43], [194]—[198].

Таким образом, использование тонко настроенных языковых моделей может существенно повысить качество анализа тональности, а следовательно, улучшить точность результатов мониторинга тональности. Начальное исследование было проведено в работе [199], авторы которого обучили shallow-and-wide свёрточную нейросеть с ELMo-эмбеддингами [42] и получили новые рекордные метрики классификации на наборе данных RuSentiment [142], превзойдя все прежние подходы на основе нейросетей. В качестве первого шага в этом направлении исследователи могли бы обучить и опубликовать исходные показатели переноса обучения для разных русскоязычных наборов текстов.

2.2. Анализ тональности многоязычных текстов

Россия — многонациональная страна, а следовательно и многоязычная. Поэтому разные люди и группы людей могут выражать свои мнения на разных языках. Лингвисты насчитывают в России более 150 языков, начиная с русского, на котором говорит 96,25 % населения, и заканчивая негидальским, на котором говорят несколько сотен человек в Приамурье. В нескольких исследованиях анализировались тексты на нескольких языках, что позволило авторам охватить более широкий набор источников и сравнить выражение мнений по одной теме на разных языках.

Для классификации эмоций в разных языках некоторые исследователи переводили все тексты на один язык и проводили моноязычный анализ тональности (например, [72]). Другие разрабатывали многоязычные модели классификации (например, [79]). В качестве развития последнего подхода исследователи могут использовать заранее обученные языковые модели, например, Bidirectional Encoder Representations из Transformers [43] и Multilingual Universal Sentence Encoder [198].

2.3. Извлечение из текстов общепредметных тем

В большинстве исследований, посвящённых тематическому моделированию, авторы выбирали только несколько тем для извлечения и будущего анализа. Однако этот подход не позволяет извлекать релевантные темы из больших наборов текста, например, когда доля текста, относящегося к интересующим темам, сильно меньше 1 % [54]. Более того, тематическое моделирование демонстрирует низкую точность анализа коротких текстов, особенно если это повседневная речь [54]. Задача извлечения тем может быть сужена не только до тематического моделирования, но и до задачи классификации текстов, если доступен обширный набор обучающих данных по извлечению общепредметных тем.

Создание такого набора данных представляется трудоемким и ресурсоемким процессом в случае базового подхода с аннотированием с помощью группы лингвистов или краудсорсинга. Однако некоторые соцсети предоставляют пользователям возможность указывать соответствующие теги для своих сообщений, например Reddit и Pikabu. Это означает, что пользователи таких социальных сетей берут на себя процесс аннотирования, следовательно, с дополнительной проверкой эти данные потенциально могут быть использованы для создания обучающего набора по извлечения из сообщений общепредметных тем.

2.4. Лайки и другие виды реакции на содержимое как опосредованный способ выражения эмоций

В большинстве исследований выражение мнений оценивалось только по содержимому публикаций. Однако лайки и другие виды реакций на публикации могут быть источником выражаемых читателями эмоций. Поэтому эту информацию можно учитывать при мониторинге тональности. В исследовании [200] была проведена предварительная работа по изучению связи между выставлением лайков и эмоциями по поводу публикации: исследователи изучили роль содержимого публикаций, связь между автором публикации и личностью пользователя. Основываясь на онлайн-исследовании, авторы утверждают, что публикациям с позитивными эмоциями лайки обычно ставят автоматически, без внимательного чтения. Также отмечено, что позитивность публикаций коррелирует с относительными и буквальными мотивами. В качестве дополнения к простой кнопке Like в некоторых социальных сетях была введена функциональность реагирования, позволяющая пользователям легко показывать свою эмоциональную реакцию на сообщение. Например, набор реакций в Facebook состоит из Like, Love, Wow, Haha, Angry и Sad.

В своем исследовании эмоциональных стимулов в реакционном поведении русскоязычных пользователей Facebook, Смолярова и др. [201] показывают, что реакция Love обычно используется прямолинейно, становясь альтернативой традиционному Like. И наоборот, публикация, вызывающая реакцию Wow, с определенной вероятностью может быть отмечена и другими эмоциями. Такие реакции, как Love, Haha и Wow, как правило, препятствуют желанию дополнительно взаимодействовать с публикациями посредством комментариев или кнопки «поделиться» [202]. Таким образом, потенциально значимым направлением исследований является связь между реакцией, настроением людей и настроением публикации, что может быть использовано в дальнейшем в мониторинге настроений.

2.5. Контекстуальная классификация эмоций

Эмоциональная реакция пользователя в тексте может сильно зависеть от контекста: один и тот же текст в одном контексте может выражать положительную тональность, а в другом — отрицательную [203]. Поэтому при анализе тональности бесед, например, ответов в комментариях, очень важно фиксировать и контекст беседы в дополнение к самим эмоциональным реакциям. Исследователям стоит уделить внимание контекстуальной классификации эмоций, когда они анализируют беседы.

2.6. Анализ содержимого менее исследованных источников

Значительная доля исследований оперирует данными из ВКонтакте, Twitter, LiveJournal и YouTube, хотя есть и другие популярные соцсети, которые можно использовать как источник данных, например, Одноклассники, Мой Мир и RuTube. Таким образом, исследователи могут уделить внимание Одноклассникам, потому что это вторая по размеру российская соцсеть, которой пользуется 42 % населения страны [98]. Платформа популярна среди пользователей от 35 лет, поэтому она может быть полезным источником мнений старших поколений. Более того, доступ к репрезентативной статистике Одноклассников можно получить через OK Data Science Lab, платформу, разработанной Одноклассниками для исследования.

2.7. Автоматический анализ содержимого соцсетей в качестве альтернативы традиционным опросам

В настоящее время результаты анализа онлайн-текстов не могут рассматриваться как полноценная альтернатива классическим подходам к оценке мнений на основе массовых опросов [204]. Для преодоления этого препятствия нужна теоретическая база по обобщению данных до уровня более крупных групп населения [205]. Традиционный массовый опрос предполагает ассоциирование мнений с социально-демографическими группами, а в соцсетях достоверная демографическая информация, как правило, недоступна. Для сравнения полученных результатов с традиционными опросами общественного мнения исследователи могут использовать геолокационную информацию, данные из профилей пользователей, а также системы прогнозирования пола и возраста [206]—[211].

2.8. Мониторинг индекса настроений русскоязычного cегмента соцсетей

В передовой работе 2010 года [212], Мислов и др. исследовали динамику настроений в течение дня, проанализировав с помощью подхода на основе словаря больше 300 млн Twitter-сообщений из США с привязкой к местности. Были отмечены некоторые интересные тенденции, например, уровень счастья выше всего ранним утром и поздним вечером. Выходные дни были намного счастливее, чем будни. Выявленные закономерности были подтверждены исследованием настроения бразильцев в Twitter [213], в котором применялась наивная байесова классификация настроений [30]. Дзоганг также исследовал циркадные закономерности в изменении настроения [214]. Если для многих языков такие исследования уже проводились, то русскоязычные тексты пока исследованы мало [93], [137]. Их можно исследовать шире и глубже с точки зрения объёма анализируемых данных, качества моделей классификации эмоций и методов вычисления социальных индексов.

Также некоторые исследования были посвящены разработке систем мониторинга эмоций в русскоязычных соцсетях, но авторы обычно не сообщают о результатах мониторинга. Например, исследователи из Университета ИТМО описали подход к оценке эмоциональной тональности общественного мнения [215], авторы работы [216] рассматривали общий принцип мониторинга соцсетей с помощью интеллектуального анализа текстовых сообщений, а в статье [148] авторы описали разработку ПО для мониторинга общественных настроений через русскоязычные Twitter-сообщения.

3. Заключение

Как мы видим, для русского языка уже есть хорошая база исследований, охватывающая широкий круг целей исследования и анализируемых источников. Однако также есть и ряд сложностей и перспективных направлений, которые следует учитывать при проведении новых исследований.

4. Источники

Полный список источников можно найти здесь.

Аффективное переживание: золотая нить в клиническом взаимодействии

Комментарий: Глава из книги Д. Лихтенберга, Ф. Лачманна и Д. Фосседжа «Клиническое взаимодействие: теоретические и практические аспекты концепции мотивационных систем», вышедшей в свет в издательстве Когито-Центр

Каждая интервенция, совершенная аналитиком, содержит в себе скрытый вопрос пациенту: «Это то, что вы пытаетесь сказать о своих чувствах?»
(Boesky, 1990, p. 577).

Аффекты усиливают переживание. Они делают то, что хорошо, еще лучше, а то, что плохо, еще хуже
(Tomkins, 1962, 1964).

Объектная любовь укрепляет самость, точно так же, как укрепляет самость любое другое интенсивное переживание, даже то, которое обеспечивается активными физическими упражнениями. Кроме того… сильная самость позволяет нам более интенсивно переживать любовь и желания
(Kohut, 1984, p. 53).

Эти три цитаты отражают различные подходы к аффективным переживаниям, возникающим в ходе психоаналитической терапии. Они послужат для нас каркасом последующего обсуждения. Бески (Boesky, 1990) считает, что любая аналитическая интервенция относится к чувствам, выражаемым пациентом, и воспринимаемым, понимаемым и сообщаемым аналитиком. Мы развиваем идею Бески, полагая, что изучение того, что «чувствует» пациент, включает в себя исследование континуума в диапазоне от кратковременных «категориальных» аффектов и настроений до всепоглощающих состояний интенсивного аффективного переживания.

Любое аффективное переживание включает чувство, физиогномическое выражение и, кроме того, реакции со стороны автономной нервной системы. «Категориальными аффектами» мы называем переживания наслаждения, счастья, удовольствия, гнева, страха, печали, стыда, унижения, смущения, вины, горя, неуважения и презрения. Эти аффективные переживания относительно легко распознать и охарактеризовать как тем, кто их испытывает, так и тем, кто их наблюдает. Обычно их источник известен. Так, например, когда Нэнси испытывала гнев на своего консультанта, помогавшего ей в написании диссертации, из-за его неспособности ответить надлежащим образом, и она, и аналитик могли распознать источник и легко понять форму аффективной реакции. Используемый нами термин «настроения» относится к более длительным и устойчивым и аффективным переживаниям. Например, гнев Нэнси, вызванный отказом отца Рокко ответить на телефонный звонок, рассеялся после того, как он позвонил днем позже. Но после постоянных фрустраций, критических высказываний и проявлений недовольства у нее возникло устойчивое настроение сдерживаемого негодования и разочарования. Из-за возникших связей с прошлыми аналогичными переживаниями и трансферентных ассоциаций ее настроение стало более стойким и запутанным. Под аффективными состояниями мы понимаем более интенсивные, всепоглощающие аффективные переживания, которые являются настолько сильными, что когнитивные способности оказываются ослабленными и ограниченными, как у ребенка, закатывающего истерику. В таком случае когнитивное значение имеет только непосредственное ощущение аффекта. Аффективные состояния могут быть кратковременными или длительными, например, состояние ненависти и злобы, возникающее в ответ на получение нарциссической травмы. Описание Нэнси состояний опустошительной депрессии в выходные дни является примером переживания, выводящего человека из строя. Она не могла работать, ей было трудно следовать намеченным планам, писать письма или общаться с друзьями.

Аналитики обнаруживают, что их интервенции согласуются или не согласуются с определенным типом реакций, которые способствуют дальнейшему исследованию сообщений пациентов — каждая позиция на континууме требует соответствующих ответов. Далее, мы предполагаем, что интервенции, воздействуя на аффективное переживание обоих участников, включают в себя аспекты переноса и контрпереноса. При этом в исследовании мотивов, лежащих в основе клинического взаимодействия, центральное место занимают эмоции.

Любое клиническое взаимодействие представляет собой реальный жизненный опыт как для анализанда, так и для аналитика. Согласно Томкинсу (Tomkins, 1962), если аналитик подкрепляет позитивные эмоции пациента, то расширяется и позитивный опыт последнего; если же аналитик вовлекается в аффективное состояние гнева, стыда или безнадежности, то тучи становятся еще более черными. Значение этого процесса амплификации становится очевидным, если детально рассмотреть континуум позитивных и негативных аффектов, настроений и аффективных состояний. Определяя значение аффективного переживания, мы занимаем удобную позицию для обсуждения терапевтической роли аналитика в поддержке и понимании пациента, в усилении его позитивных и негативных эмоций и управлении эмоциональным аспектом всего клинического взаимодействия.

Кохут (Kohut, 1984) говорит о реципрокных отношениях между переживанием эмоции и восприятием человека самого себя. Чувство самости усиливается благодаря вселяющим энергию интенсивным позитивным эмоциям. В свою очередь усилившееся чувство самости позволяет человеку более интенсивно переживать аффекты. В таком случае упрочившаяся самость имеет возможность более четко реагировать на аффекты и сообщать о них другому. В результате собственные эмоциональные переживания человека могут более четко осознаваться благодаря рефлексии и, следовательно, оказываются более доступными для совместного их осмысления в процессе клинического взаимодействия.

Континуум эмоциональных переживаний, выведенный на основе непосредственного клинического наблюдения

Психоаналитические представления о значении эмоций, после того как вначале им приписывалась главная роль в отреагировании защемленного аффекта, вызванного травмирующими событиями, с течением времени изменились. После того как акцент сместился на влечения, интерес к аффектам значительно уменьшился. В то время аффекты рассматривались как производные или побочные продукты влечений. Большее внимание уделялось тогда тревоге в рамках структурной гипотезы, в соответствии с которой, выступая в качестве сигнала о потенциальной опасности для Эго, тревога является основой для автоматического введения защитных мер. В рамках этой фундаментальной для Эго-психологии гипотезы теоретики обсуждали роль эмоций (Rapaport, 1953; Spitz, 1957). Современная эпоха теории аффектов началась с исследований Томкинса (Tomkins, 1962, 1964). Наряду с многочисленными последующими работами, в которых развиваются идеи Томкинса (Stern, 1985; Emde, 1988a, b), существует также целый ряд всесторонних обзоров и ценных новых формулировок современной концепции (Schore, 1994; Jones, 1995). Мы считаем, что наши собственные идеи находятся в русле этого современного направления исследований, основанных на изучении поведения младенцев, нейрофизиологии и клинических наблюдениях. Однако в данной работе мы решили следовать иным курсом. Мы рассмотрим «наивный» подход, основанный на общем переживании, чтобы выделить особый момент, который является важным в нашем понимании клинического взаимодействия. Мы представим наш тезис, согласно которому дискретные, или категориальные, аффекты, настроения и аффективные состояния оказывают разное воздействие как на пациента, так и на терапевта. Это предположение необходимо для доказательства нашего мнения, что любое клиническое переживание следует рассматривать не только с традиционных интрапсихических и интерсубъективных позиций, но и с точки зрения аффективно-когнитивного состояния.

Хотя мы признаем, что по своей сложности аффективные переживания варьируют от переживаний, которые являются врожденными и непосредственно возникают в жизни ребенка, до тонких сцеплений чувств с символическими когнитивными представлениями и оценками, мы выбрали для обозначения аффективных переживаний обычные слова, которые в повседневной жизни употребляются взрослыми. То есть мы используем термины, которые использовали бы пациенты для описания своих внутренних переживаний и которые мы бы использовали, чтобы привлечь внимание к их и нашим собственным аффективным переживаниям. Мы выбрали их не для того, чтобы следовать тем или иным имеющимся попыткам провести различие между аффектом, чувством и эмоцией (Basch, 1976), врожденными, вспомогательными и регулирующими аффектами (Tomkins, 1962, 1964), примитивными аффектами и производными эмоциями и чувствами (Kernberg, 1992) или аффектами в схематизированных формах, такими, как сигнальная тревога и бессознательное чувство вины (Freud, 1926), аффективное ядро (Emde, 1983), организмический дистресс (Mahler, 1968) или базальная тревога (Sullivan, 1953).

Мы признаем правомерность линейного эмпирического подхода, лежащего в основе каждой из этих попыток научной классификации. Разрабатываемый нами подход основывается на нашем убеждении в том, что аффективные переживания и их проявления у взрослых людей индивидуальны. Например, то, что у одного человека выглядит как чувство вины, у другого будет больше походить на чувство стыда. Поэтому приводимые нами сочетания и диаграммы в своих специфических особенностях неизбежно являются произвольными. Вполне можно было бы выбрать другие группы и парные сочетания, которые мы представляем в качестве примеров, иллюстрирующих нашу главную цель, — обратить внимание на различия между дискретными аффектами, настроениями и аффективно-когнитивными состояниями.

Аффективные переживания обычно подразделяются на позитивные и негативные, или гедонические и ангедонические, как это показано ниже.

======================================
Симпатия            - гнев
Удовлетворенность   - зависть
Гордость            - чувство стыда
Счастье             - грусть
Храбрость           - страх
Нравственность      - чувство вины
Энергичность        - усталость
Уверенность в себе  - неуверенность
Компетентность      - неэффективность
======================================

Когда пациент заявляет, что он опечален, то это чувство пациент и аналитик могут объединить в паре со словом «счастливый»; при этом, разумеется, слово «печаль» подразумевает, что пациент чувствует себя несчастным.

Между основными парами можно провести воображаемую линию, отображающую нейтральный аффект (схема 1). Позитивные аффекты, которые обычно стремятся испытывать люди, расположены над этой воображаемой линией, а те, которые для человека, как правило, являются неприятными, — под ней.

============================================================================
 Схема 1.
 --------------------------------------------------------------------------
 Симпатия-      Доброжелательность    Гордость-         Смелость  Оптимизм-
 доверие        Удовлетворенность     уважение к себе             надежда
 --------------------------------------------------------------------------
 Гнев-недо-     Зависть               Чувство сты-      Страх     Печаль
 верие          Ревность              да, унижения,
                                      смущения
 Нравствен-     Энергичность-         Уверенность в       Эффективность-
 ность          активность            себе                компетентность
 --------------------------------------------------------------------------
 Чувство вины   Усталость-            Неуверенность       Неэффективность-
                пассивность                               нерешительность
============================================================================

Другую воображаемую линию можно провести выше и ниже линии, отображающей нейтральный аффект, чтобы указать диапазон, включающий переживания дискретных аффектов и настроения (схема 2). Верхняя и нижняя линии обозначают границы, отделяющие аффекты, которые иногда переживаются как менее интенсивные и менее стойкие и которые чувствительны к изменению ситуации (они расположены вблизи нейтральной линии), а иногда как более интенсивные и более стойкие и которые являются более резистентными к изменению ситуации (они расположены вдали от нейтральной линии). На аффективные переживания или настроения, расположенные далеко от нейтральной линии, нередко оказывают влияние характерологические особенности (например, застенчивость и склонность к переживанию чувства стыда), и их часто рассматривают в аспекте индивидуальности или личности.

============================================================
 Схема 2.
 ----------------------------------------------------------
 Аффекты или    Более интенсивные, более стойкие, более 
 настроения	    резистентные к изменениям ситуации
               --------------------------------------------
                           Позитивные аффекты
Нейтральная     Менее интенсивные, недолговечные, чувстви-
линия	          тельные к изменениям ситуации
               --------------------------------------------
                Менее интенсивные, недолговечные, чувстви-
                тельные к изменениям ситуации
	
                           Негативные аффекты
Аффекты или     Более интенсивные, более стойкие, более 
настроения      резистентные к изменениям ситуации
               --------------------------------------------
============================================================

В процессе клинического взаимодействия чувства, относящиеся к дискретным аффектам или настроениям аналитика и анализанда, в целом доступны осознанию. Если аффект человека не допускается в сознание из-за его аверсивности (например, подавляется или вытесняется гнев из-за чувства стыда), осознание чувства стыда и его значения позволит ему испытывать чувство стыда и гнев на сознательном уровне. Эмоции, которые располагаются на линии между дискретными аффектами и настроениями, в целом доступны для свободных ассоциаций, рефлексивного понимания и достижения инсайтов. Те аффективные переживания, которые расположены за пределами этих линий, то есть представляют собой изменения состояния, создают серьезные сложности для аналитической работы (схема 3).

===========================================================
 Схема 3.
 ----------------------------------------------------------
 Состояние   Восторг,     Спокойная       Представление о 
             идеализация  удовлетворен-   своем совершен-
                          ность собой     стве
                          Навязчивая      Идеализация
                          доброжелатель-
                          ность
 ----------------------------------------------------------
 Аффект или  Любовь       Удовлетворен-   Гордость, ува-
 настроение  доверие      ность           жение к себе
             симпатия     Великодушие
 ----------------------------------------------------------
 Нейтраль-
 ная линия
 ----------------------------------------------------------
 Аффект или  Гнев         Зависть         Чувство стыда, 
 настроение  Недоверие    Ревность        унижения    
                                          Смущение
 ----------------------------------------------------------
             Злость, по-  Озлобленность   Состояние стыда, 
             дозритель-   Постоянное      избегание 
 Состояние   ность        недовольство    Замкнутость
             Ненависть
             Мститель-
             ность
 ----------------------------------------------------------
                             			   
 Опрометчивый       Воодушевление    Оправданное высокомерие
 отказ                               Моральное превосходство
 ----------------------------------------------------------
 Уверенность        Оптимизм,        Нравственность
 Смелость           надежда	
 ----------------------------------------------------------
 Страх              Печаль           Чувство вины
 Беспокойство
 ----------------------------------------------------------
 Ужас               Пессимизм        Униженность
 Паника             Подавленность
                    Жалость к себе
 ----------------------------------------------------------
 Лихорадочное       Высокомерие,     Всеведение,
 возбуждение	      грандиозность    всемогущество
 ----------------------------------------------------------
 Энергичность,      Уверенность в 	 Эффективность, 
 активность         себе             компетентность
 ----------------------------------------------------------
 Усталость,         Неуверенность    Неэффективность, 
 пассивность                         нерешительность
 ----------------------------------------------------------
 Опустошенность     Деморализация    Неумелость, 
 Апатия             Беспомощность    неадекватность
                    Ощущение себя 
                    жертвой
===========================================================

Какие реакции вызывают у аналитика дискретные аффекты, настроения и аффективные состояния?

Как правило, аффективные переживания, расположенные над нейтральной линией (симпатия, удовлетворенность, гордость, храбрость, оптимизм, доброта, энергичность, уверенность, эффективность), позволяют пациенту ощущать себя в безопасности, когда он рассказывает аналитику о своих мыслях. И наоборот, недоверие, зависть, чувство стыда, страх, печаль, чувство вины, пассивность, ощущение небезопасности и своей неумелости обычно становятся причиной защитных мер и не позволяют пациенту раскрыться. Поскольку дискретные аффекты и настроения чувствительны к ситуации и открыты для рефлексии, часто бывает нетрудно понять, насколько они соответствуют реальным условиям.

Прямой подтверждающий ответ, как правило, подкрепляет позитивный аффект или позитивное настроение пациента. Негативные аффекты и настроения могут усиливаться (или ослабевать) в качестве соответствующего ответа на расспросы и проявление интереса со стороны аналитика (схема 4). В таком случае характер ожидания, которое может стать причиной дискретного позитивного или негативного аффекта или настроения, можно сравнительно легко довести до сознания пациента, раскрывая разные по своей интенсивности и длительности трансферентные конфигурации.

===========================================================
 Схема 4. 
 ----------------------------------------------------------
 Позитивный аффект    Безопасность     Возможность проверки
 и настроение                          на соответствие 
                                       условиям
 Негативный аффект    Защищенность
 и настроение
===========================================================

Интенсивные аффективные состояния также могут сопровождаться чувством безопасности или защищенности. Восторг, спокойная удовлетворенность собой, представление о своем совершенстве, опрометчивый отказ, воодушевление, высокомерие, ярость, грандиозность и всемогущество подкрепляют у пациента мысли и способы поведения, которые он не стремится ни обсуждать, ни ставить под сомнение. Ощущение безопасности воспринимается пациентом как зависящее от сохранения его состояния. Интервенции, нацеленные на ослабление самовозвеличения пациента или устранение опасных аспектов состояния, приводят к тому, что как опасность расценивается аналитик, а не эмоциональное состояние как таковое. Постоянная и/или интенсивная подозрительность, ненависть, неудовлетворенность, невыносимое чувство стыда, ужас, депрессия, жалость к себе, униженность, апатия, ощущение себя жертвой и чувство неадекватности, как правило, в качестве общего ориентира нацелены на достижение чувства защищенности. Оспаривание их обоснованности или даже выяснение их источников часто чревато тем, что по отношению к аналитику возникают аверсивные чувства.

Аффективные состояния, выражающие ощущения безопасности и защищенности, как это ни парадоксально, сходны в том, что они являются источниками сопротивления исследованию и изменению. Пациент, который испытывает состояние восторга, гиперидеализации и самовозвеличения в разных формах, будет чрезвычайно сопротивляться его осмыслению и исследованию или утрате временного ощущения защищенности. Многие поступки, продиктованные этими состояниями, часто объединяемыми термином «грандиозность», является защитными или следствием дефицитов. Мы считаем необходимым подчеркнуть крайне важные в клиническом отношении факты: 1) их источниками обычно является сочетание предшествующих тяжелых или травматических переживаний, 2) в их развитии неизменно играют определенную роль конфликты и 3) каждый случай требует исследования его значения. Нежелание изменяться является обязательным атрибутом; поэтому неспособность аналитика распознать настойчивое стремление пациента сохранить ощущение безопасности может быть расценено как недостаток эмпатии. В свою очередь ощущение пациентом недостатка эмпатии ведет к усилению его защит — теперь иатрогенному по своему происхождению — и часто к возникновению аверсивного состояния. Аверсивное состояние гнева, унижения, страха, бессилия, беспомощной зависимости, жалости к себе и неприспособленности можно связать с отчаянием человека, всеми силами цепляющегося за свое прошлое ощущение безопасности. Эти состояния действительно являются дистонными и аверсивными, но пациент может расценивать их как знакомые, как аспект идентичности и как надежную защиту от нового переживания надежды, разочарования и фрустрации. Аналитик способен помочь, если он понял мотив пациента цепляться за свое состояние и внушает ему уверенность, оставаясь с пациентом, находящимся в таком состоянии (сдерживание аффекта). Расспросы, касающиеся «реальности» аверсивных аффектов и обесценивание серьезности нынешней ситуации путем интерпретации «реальной» причины в прошлом часто воспринимается как недостаток эмпатии и усиливает потребность пациента защищаться.

Линейные и нелинейные аспекты аффективного переживания в процессе клинического взаимодействия

До сих пор мы описывали дискретные аффекты, настроения и состояния в соответствии с линейной моделью действия, вызывающего реакцию: аналитик не может что-то вспомнить из того, что сказал пациент. Пациент чувствует обиду и раздражение. Аналитик осознает ошибку и реакцию, которую она вызвала. Чувства симпатии и доверия у пациента восстановлены. Или пациент рассказывает о событии, которого он стыдится. Аналитик, чтобы стимулировать осознание пациентом паттерна таких событий, обращает внимание на несколько случаев, включая те, что произошли в процессе клинического взаимодействия. Пациент воспринимает это как погружение себя в чувства стыда и унижения. Пациент не может воспринять намерение аналитика и в настоящий момент не получает никакого понимания — он лишь испытывает страдание, которого ему хочется избежать. Понимание аналитиком разрыва и признание своей роли в нем может ограничить интенсивность реакции пациента, проявляющейся в чувстве стыда. Тем не менее пациент может на несколько дней замкнуться в себе, а аналитик своим присутствием помогает сделать чувство униженности менее интенсивным. Эти линейные описания последовательностей разрыва и восстановления обеспечивают аналитиков превосходными руководствами, чтобы понять общие переживания, возникающие в процессе лечения. Но они не способны объяснить качества аффективного переживания или едва уловимую аффективную диадическую коммуникацию (Beebe, Jaffe, Lachmann, 1992), происходящую между партнерами, которые близко общаются между собой (аналитик-анализанд, родитель-ребенок, жена-муж). «Мать и младенец совместно создают правила социальных отношений. Эти правила управляют вниманием, участием в беседе и эмоциональным взаимодействием» (Beebe, Jaffe, Lachmann, 1992, p. 73). После того как позднее устанавливаются диадические отношения в паре супругов или в паре аналитик-анализанд, каждый партнер начинает ожидать и предсказывать чувства, мысли и уловки другого. Это ведет к появлению знакомого чувства того, что один из партнеров может «закончить» высказывание другого, едва тот начинает говорить.

До сих пор мы говорили об аффективных переживаниях как дискретных единицах, для описания которых в каждой культуре имеются свои обозначения. Любое аффективное переживание включает в себя чувство, физиогномическое выражение и реакцию со стороны автономной нервной системы. Аффективные переживания не «включаются» или «выключаются» подобно электрической лампочке; они имеют качества, которые Стерн (Stern, 1985) описал как нарастание и убывание, вспышка и затухание, усиление и ослабление, взрыв и успокоение. Эти качества присоединяются к жизненности всего самовосприятия, согласующегося с эмоцией; то есть усиление и ослабление эмоций создает, когда это необходимо, ощущение бодрости или, когда это необходимо, чувство расслабленности и спокойствия. Результатом является чувство жизненности и связности самости.

Стерн выявил также еще один факт, который позволяет нам сделать важный вывод, касающийся клинической ситуации. Если родители были настроены в унисон с активностью младенцев, малыши — по всей видимости, бессознательно — реагировали на это усилением своих эмоций. В психоанализе, когда пациент ощущает эмпатическую восприимчивость аналитика, а также его настроенность на себя, чувство жизненности в процессе достижения как личной, так и общей цели исследования усиливается. Воссоздание этого переживания жизненности и связности — именно это мы и называем самостно-объектным переживанием (Lichtenberg, Lachmann, Fosshage, 1992) — становится затем целью совместной работы пациента и аналитика. Например, после завершения начальной стадии анализа Нэнси из-за чувства стыда противилась переживанию и выражению своей симпатии к аналитику. Пока она боролась со своими чувствами, то есть с более полным осознанием чувства стыда и симпатии, эти сеансы носили характер тяжеловесности и скуки. Нэнси снова почувствовала больший интерес к жизни лишь после того, как проблема сместилась в сферу работы и учебных занятий. После этого на протяжении нескольких сеансов она вместе с аналитиком могла заниматься интерпретацией сновидения и сконструировать модельную сцену, включавшую нынешние и прошлые ожидания, а именно что ее будут считать глупой девчонкой, без памяти влюбляющейся в мужчину, который был слишком равнодушен или даже бесчувственен, чтобы заметить ее растущую любовь. Когда она ощущала и выражала свое унижение из-за предполагаемого отвержения, ее голос становился живым, страдание осязаемым, а реакции аналитика сразу же находили живой отклик в признании и подтверждении интенсивности других нахлынувших чувств. Она с вызовом воскликнула, что опять рискует, испытывая любовь и признательность к аналитику, и выразила свой гнев на него за то, что он недоступен. В этой серии сеансов открытость к своим чувствам, переход от вспышки эмоций к их постепенному ослаблению, от бурного проявления чувств к более спокойному выражению симпатии позволили Нэнси и аналитику испытать ощущение собственной жизненности и жизненности друг друга.

Пациенты, способные полно более переживать свои аффекты и настроения — как позитивные и негативные, — приобретают чувство собственной аутентичности, чувство того, что они находятся в контакте со своими потребностями, желаниями и стремлениями, и как следствие у них становится более интенсивным ощущение своей целостности. Аналитики, которые во всей полноте эмпатически воспринимают эмоциональные проявления своих пациентов, усиление и ослабление их аффектов, приобретают чувство интерсубъективного участия в живом и оживляющем переживании и, таким образом, в усилении связности самости. Чтобы успешно оказывать помощь пациентам в расширении их сознания и в выражении позитивных и негативных эмоций — дискретных аффектов до настроений, — аналитик должен эмпатически слушать и быть вовлеченным в процесс в такой степени, которая позволяет ему сравнительно легко включаться в переживания анализанда и отвлекаться от них, быть настроенным на пациента и вместе с тем понимать его на более абстрактном уровне.

Настроенность одного человека на аффект другого никогда не бывает абсолютно точной. Матери могут управлять ритмическими аффективными реакциями младенцев, слегка ускоряя или замедляя их темп и течение благодаря интуитивному восприятию общих для матери и ребенка потребностей. Тщательное наблюдение за реакциями аналитика, когда он правильно эмпатически воспринимает своего пациента, может показать, что интонации аналитика и его действия в целом соответствуют всплескам и ослаблениям эмоций у пациента. Такое наблюдение может также показать, что аналитик использует успокаивающие интонации, когда пациент возбужден, и, наоборот, говорит более оживленно, чтобы интуитивно поддержать пациента, когда тот подавлен.

Аффективно-когнитивное взаимодействие: аффективные переживания как провоцирующие факторы ролевого поведения

Помимо того, что дискретные аффекты и настроения позволяют настроиться на пациента, они оказывают на аналитика провоцирующее влияние, заставляя его реагировать непосредственно — например, отвечать раздражением на раздражение, критикой — на зависть или надменность, сочувствием — на печаль и т. д. Возможные реакции одного человека на эмоции другого разнообразны. Когда пациент сознательно и бессознательно реагирует определенным образом, аналитик в силу своих собственных имеющихся в данный момент или характерологических наклонностей может ответить на его эмоции или выбрать одно из множества других возможных направлений. По сравнению с относительной легкостью, с которой аналитики могут оставаться эмпатически настроенными к проявлению у пациентов дискретных аффектов и настроений, интенсивные аффективные состояния требуют от аналитика большей включенности. Нередко эта включенность принимает форму специфических аффективных и ролевых ответов, которые пациент ожидает обнаружить у аналитика. Восторженный пациент не хочет, чтобы аналитик вмешался и помог ему скорректировать его состояние или осознать возникшие у него иллюзии; скорее такой пациент нуждается в том, чтобы аналитик был включен в его переживание либо в роли человека, которого любят — объекта восторженной привязанности, — либо в роли покровителя, вдохновителя, соратника в достижении цели, если любимым человеком является кто-то другой. Пациенту нужно, чтобы аналитик был включен, а не просто слушал и интерпретировал: был рядом, реагировал, сопереживал, соглашался, спорил — словом, тем или иным способом интенсифицировал состояние пациента и присоединялся к нему. Следуя своим представлениям о том, как обрести или сохранить чувство жизненности или связности — каким бы неадаптивным или непостоянным оно ни было, — пациент стремится сделать так, чтобы аналитик отвечал из роли, согласующейся с его аффективным состоянием или его дополняющей. Сталкиваясь с ожиданиями пациента, аналитик должен совершить сложный акт эмоционального балансирования — найти золотую середину между аффективными и когнитивными процессами. Аналитик должен быть достаточно эмоционально задействованным, чтобы воспринимать любые согласующиеся или дополняющие реакции, которые возникают в результате ролевого взаимодействия — раздражение, возмущение, симпатию, ревность, скуку, сексуальное возбуждение, сонливость и т. д. (Racker, 1968).

Иногда аналитик может реагировать с непосредственностью, которая удивляет как его самого, так и пациента. Один пациент, подвергавшийся в детстве эмоциональной фрустрации со стороны родителей, рассказывал, как хватал своего сына и изо всех сил его тряс всякий раз, когда тот его провоцировал. На протяжении долгого времени аналитик боролся с своей нетерпимостью и фрустрацией, когда из-за сильнейших чувств стыда и вины пациент становился словно глухим, а затем сонливым, в результате чего было невозможно обсудить ни один эпизод. В дальнейшем, после того как было проработано нежелание пациента обсуждать свое агрессивное поведение, он начал постепенно осознавать проблемы и прорабатывать их — то обращаясь к тому, как к нему плохо относились родители, то к своим нынешним вспышкам гнева. То, что он тряс сына, было для него эквивалентом того, как он тряс перекладины своей детской кроватки, отчаянно пытаясь заставить подойти к себе страдавшую депрессией спящую мать. Когда последний сеанс недели приближался к концу, аналитик подумал, что, хотя, как ему казалось, пациент в целом был добрым и благожелательным человеком, иногда ему было трудно испытывать к нему дружелюбные чувства. В состоянии отчаяния, которое редко проявлялось вовне, пациент спросил аналитика, обратившись к нему по имени: «Но что же мне делать?» Аналитик без какой-либо рефлексии ответил смесью раздражения, властности и настойчивости: «Быть его другом». Сеанс закончился тем, что пациент стоял и ошеломленно смотрел на такого же ошеломленного аналитика, а затем сказал: «О, именно это я должен делать. Быть его другом». Эта фраза стала лейтмотивом ассоциаций в течение нескольких месяцев дальнейшей работы.

В данном случае аналитик был эмоционально включен и в состояние гнева и фрустрации пациента, и в его состояние «эмоционально фрустрированного ребенка». Этим фрустрированным ребенком был как сам пациент, так и его сын. В двух модельных сценах были систематизированы трансферентные и контртрансферентные конфигурации, проявлявшиеся в ходе терапии. Одна из них относилась к переживанию эмоционально фрустрированного ребенка в детской кроватке, отчаянно пытающего привлечь к себе внимание своей матери. Другая сцена отображала то, как органически слабослышащий отец становился глухим, когда его сыну было плохо. Перенос повторял первоначальные взаимодействия матери и отца с сыном; при этом аналитик оказывался в позиции фрустрированного, обескураженного и/или раздраженного человека, когда пациент сначала «становился глухим», а затем сонливым. То есть аналитик ввергался в эмоциональное состояние отчаявшегося ребенка, который не мог привлечь к себе внимание глухого отца и спящей матери. Лечение сдвинулось с мертвой точки, когда после продолжительной аналитической работы пациент стал способным выдерживать колебания между двумя состояниями, вызванными чувствами вины и стыда, то есть между состояниями нетерпимого, фрустрирующего взрослого и беспомощного, оставленного, фрустрированного ребенка. Смещение эмоционального состояния пациента от «глухого» и спящего (как его родители) к фрустрированному и отвергнутому (каким он воспринимал себя в детстве) позволили аналитику наладить контакты с пациентом как фрустрированным ребенком. Этот переход произошел в результате того, что пациент мог теперь выносить воспоминания о том, как он был фрустрирован, раздражен и подавлен и в роли жертвы, и в роли мучителя. Прежде в тех случаях, когда пациент «сбегал» в глухоту и сонливость, аналитику приходилось оставлять попытки помочь пациенту справляться с болезненными переживаниями фрустрации и разочарования, чтобы содействовать продвижению анализа посредством исследования или же рефлексивного понимания происходившего. Единственная цель, возможная для них обоих, была обусловлена мотивацией пациента, сводившейся к его желанию ощущать спокойствие, вернувшись в активное состояние контакта.

Задав вопрос «Что же мне делать?», пациент указал не только на восстановление контакта, но и на переход от состояния беспомощного отчаяния к вере в то, что что-то можно сделать. Ответ аналитика «Быть его другом» отразил основанное на его собственном опыте позитивных контактов с пациентом понимание аналитиком того, что тот являлся человеком, способным к установлению отношений дружеской привязанности, а не ограничиваться взаимодействиями по типу жертва-мучитель.

Задавая вопрос, пациент отказался от своего пессимистического убеждения в том, что он был обречен переживать ту или другую сторону аверсивных отношений со своими недоступными, нерефлексивными родителями, а также сумел осознать и выдержать свое чувство стыда, унижение и фрустрацию. Спонтанный ответ аналитика отразил то, что было нужно фрустрированному ребенку-пациенту от своих родителей и что было нужно сыну пациента от своего отца. Но еще важнее то, что, достигнув успеха после многочисленных обескураживающих нарушений клинического взаимодействия, пациент мог теперь испытывать дружеские чувства к стремящемуся ему помочь аналитику и уважение к самому себе (а также к своему сыну).

В других случаях реакция аналитика на интенсивное аффективное состояние пациента может быть интенсивной, но сдержанной. Одна молодая женщина, испытывавшая тяжелые душевные страдания, на одном из сеансов в начале лечения истерически плакала из-за несущественного происшествия, которое, однако, явно ее расстроило. К своему удивлению, аналитик едва сумел подавить садистскую усмешку. Анализируя ассоциации, связанные с этим аффектом, аналитик вспомнил, что пациентка упомянула, что в семье ее часто провоцировали и дразнили. Аналитик вспомнил также, как он вместе с другими детьми издевался над своей одноклассницей, а позднее очень сожалел об этом, узнав, что у девушки возникло психическое заболевание. Аналитик снова обрел спокойствие и произнес слова, в которых проявил достаточную эмпатию к душевным страданиям пациентки, на что она почти никак не прореагировала. Когда сеанс близился к завершению и аналитик задался вопросом, когда этот крайне медленно развивающийся терапевтический процесс получит хоть какое-то ускорение, пациентка высказала свое сомнение в эффективности лечения. Аналитик согласился с сомнениями пациентки, сказал, что и ему самому тоже интересно узнать, в чем причины проблем, возникающих между ними, и поинтересовался, нет ли у нее каких-либо предположений по поводу того, что им мешает. После некоторых колебаний она сказала, что, по ее мнению, проблема связана с ее страхом стать объектом насмешек. Аналитик почувствовал, насколько сильной была их эмоциональная связь в форме комплементарной диадической коммуникации в ролях садиста-насмешника и провоцирующей жертвы. После этого аналитик оптимистически расценил их способность к взаимному реагированию и шансы на успешную терапию. Следующие несколько сеансов были потрачены на исследование ее страха насмешек в настоящем и в прошлом, благодаря чему она стала более открыто проявлять свои эмоции во время сеансов.

Эти примеры иллюстрируют открытость аналитика к спонтанным реакциям и эмоциональным проявлениям. Оба ответа аналитика помогли добиться прогресса в лечении, причем в обоих случаях по-разному. Садистская усмешка, которую аналитик сумел сдержать, дала ему информацию о комплементарной аффективной реакции и помогла установить некоторые свои прошлые переживания и переживания пациентки, воссозданные в аналитической ситуации. Аналитик ограничил свою реакцию внутренним диалогом. По его мнению, рабочий альянс еще не был установлен, и пока они не были подготовлены к совместному использованию информации.

Ситуация с пациентом-мужчиной существенно отличалась. Пациент и аналитик работали вместе в течение долгого времени и постоянно делились информацией. Несмотря на нарушение открытости по отношению к друг другу, из-за которого была заблокирована способность пациента к рефлексии собственных переживаний, основа для успешной интервенции была заложена многочисленными переживаниями совместно расширяющегося понимания. С одной стороны, весь предыдущий опыт взаимодействия делал относительно «безопасным» проявление спонтанности аналитика; с другой стороны, ощущение фрустрации и тревога за пациента и его сына, а также ощущение аналитиком необходимости что-то сделать привели к тому, что аффективное состояние дистресса и тупика стало невыносимым. Все это дало стимул к дисциплинированному спонтанному вмешательству, однако успешный результат был подготовлен прочным интерсубъективным контактом между пациентом и аналитиком в процессе взаимодействия.

Аффективные состояния, подталкивающие пациента и аналитика скорее к действию, чем к исследованию, возникают, как правило, при определенных предсказуемых обстоятельствах. В главе 6 мы приводим пример из анализа Нэнси, когда аналитик, испытывая раздражение на Нэнси из-за ее пассивности и рационализаций в ответ на оскорбительное обращение с ней ее тети, был втянут в ролевое отыгрывание. Аналитик выразил требование пациентки, чтобы с ней лучше обращались, а не анализировали ее несостоятельность. В этом случае воздействие заключалось в подтверждении ее права ожидать большего от членов ее семьи. Это не было воспринято как оскорбление или стимулирование зависимости от аналитика, но мы должны сознавать, что, когда мы вступаем во взаимодействие, результат непредсказуем. Но какой бы ни была реакция пациента, она может дать новый материал для проведения дальнейшего исследования.

Некоторые аффективные состояния могут развиваться незаметно, формироваться тогда, когда темы, мотивы и чувства либо не осознаются, либо их значение недооценивается. В других случаях аффективное состояние может быть вызвано кризисом в жизни пациента или аналитика, например, разводом, болезнью (Schwartz, Silver, 1990), потерей работы или ожидаемого продвижения по службе, смертью родных или прерыванием беременности (Lazar, 1990; Gerson, 1994). Пациенты, которым часто ставят диагноз «пограничные состояния», особенно те из них, которые когда-то перенесли тяжелую психическую травму, могут оказаться неспособными выносить иллюзорное пространство без потери чувства аутентичности в клиническом взаимодействии. Эти пациенты могут требовать, чтобы аналитик непосредственно реагировал на их невыносимые аффективные состояния, которыми они целиком поглощены. Главная особенность аффективных состояний состоит в том, что независимо от причины их возникновения (неспособности аналитика понять аффективные потребности пациента, или свои собственные обусловленные кризисом изменения состояния самости, или требования, продиктованные ожиданиями пациента при интенсивном патологическом переносе) в интерсубъективной сфере воздействие будет восприниматься как давление с целью вызвать более интенсивные непосредственные реакции. В этом случае обычные ролевые позиции аналитика по отношению к пациенту и пациента по отношению к аналитику поддерживать гораздо труднее, и, как правило, усиливается тенденция к взаимному самораскрытию. В процессе успешно протекающей терапии, в которой доминируют мотивы исследования и утверждения, взаимодействие и самораскрытие часто оказываются весьма благотворными.

Мы можем ожидать, что в процессе аффективно-когнитивного взаимодействия аналитик «без падений» будет эквилибрировать и «передвигаться по канату» в направлении различной степени непосредственной эмоциональной включенности. Мы знаем, что иногда такая эквилибристика невольно приводит аналитика к таким действиям, как забывание о назначенных встречах, назначение встречи двум пациентам на одно время, ошибки при выставлении счета и т. п. Хотя поведенческие реакции подобного рода неизбежно омрачают интерсубъективную атмосферу лечения, причина данного действия не всегда связана с теми или иными установками и чувствами аналитика по отношению к данному пациенту. Это может быть реакцией на чувства аналитика по поводу своей практики в целом, своей финансовой ситуации или какой-то другой проблемы, вызывающей у него негативные чувства и тем самым временно отвлекающей его внимание. В любом случае, чтобы восстановить эмоциональное равновесие, аналитик должен задаться вопросом, какое аффективное состояние он не сумел распознать и испытать непосредственно. Если перенести этот тезис на клиническое взаимодействие с пациентом как таковое, то аналитик с помощью эмпатического восприятия (экстра- и интроспекции) должен выявить признаки нераспознанного провоцирующего сигнала, вызвавшего его реакцию, например, сочувствие, сексуальное возбуждение, агрессивный выпад или отстройку и отключение. «Падение с каната» происходит в очевидной форме, когда совершаемые аналитиком действия выходят за рамки профессионально допустимого поведения, и в менее очевидных формах — когда аналитик не может восстановить эмпатический способ восприятия себя самого и пациента. Другая опасность связана с формированием у аналитика непроверенного предположения, что все, что он чувствует или делает, отражает только непосредственное вовлечение в роль или ловушку, которую пациент сознательно или бессознательно для него поставил.

При переходе на другую сторону «каната» аналитик ограничивает свою собственную аффективную включенность, чтобы оставаться как можно ближе к нейтральной линии. Он становится немногословным, отстраненным, холодным, «неудовлетворяющим» аналитиком, которого так часто изображали в карикатурном виде как «классического» аналитика 50-х и 60-х годов и поведение которого было раскритиковано Стоуном (Stone, 1961). Хотя споры чаще всего касались верных или неверных интерпретаций того, что понималось под нейтральностью и воздержанием, главный результат неудач в этот период заключался в недостаточных аффективных контактах, возникавших между пациентом и аналитиком. В спорах о том, нужно ли подвергать пациентов оптимальной фрустрации, чтобы они были мотивированными, или им нужна оптимальная настроенность, чтобы восполнить имеющийся дефицит, аналитики упускали тот факт, что мотивационная система исследования и самоутверждения всегда потенциально доступна для исследования интерсубъективных переживаний, однако чопорность и ригидность аналитика может препятствовать развитию необходимых аффективных контактов. Переход по «канату» к аффективно обедненному клиническому взаимодействию может произойти совершенно незаметно и оказаться осознанным лишь после того, как произошло падение — прерывание или несвоевременное завершение анализа.

Характеристики аффективных переживаний пяти мотивационных систем

До сих пор мы использовали феноменологический подход к описанию дискретных аффектов, настроений и аффективных состояний, а также того, как мы работаем с ними в процессе лечения. В качестве примеров мы использовали девять пар противоположных аффектов. Очевидно, что список может быть значительно более длинным. Каковы ограничения используемой нами модели аффективных переживаний, расположенных выше и ниже нейтральной линии? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны вернуться к теории пяти мотивационных систем.

Основным аффективным переживанием, относящимся к системе привязанности, является чувство близости. Это чувство возникает и в диадических отношениях с матерью и отцом (а также любым другим человеком или домашним животным) и — в более сложных формах — в триадических отношениях, при которых смещение желаний и соперничество обостряют стремление к близости. Таким образом, симпатия, доверие, любовь, удовлетворенность, великодушие, гордость, уважение, смелость, оптимизм и ценные моральные качества являются аффективными переживаниями, которые возникают в процессе позитивного переживания привязанности. Аналогичным образом дополняющие эти чувства переживания гнева, сомнения, зависти, ревности, опасения, стыда и вины усиливают переживание привязанности. Чувства эффективности и компетентности являются самыми важными в мотивационной системе исследования и самоутверждения. Целая группа негативных аффектов, настроений и состояний являются переживаниями, которые отражают преобладание аверсивной мотивационной системы в дискретных или комбинированных формах враждебности и ухода в себя. Когда человек энергичен и уверен в себе, то это скорее отражает состояние самости, чем какую-либо другую систему.

Аффективные переживания, связанные с системами, в основе которых лежит регуляция физиологических потребностей и потребность в чувственном удовольствии и сексуальном возбуждении, несколько отличаются от представленных нами схем (схемы 1, 2 и 3). Аффективные переживания, относящиеся к двум этим системам, включают в себя гораздо больше телесных ощущений, возникающих вследствие ритмического усиления физиологических потребностей и напряжения, обусловленного выработкой гормонов.

Мы описали (Lichtenberg, 1989) физиологические потребности, которые подвергаются психической регуляции на протяжении всей жизни: принятие пищи, выделение, дыхание, тактильная и проприоцептивная стимуляция, температурная регуляция, равновесие, сон и общее физическое здоровье. Мы отделяем эти физиологические потребности и психическую регуляцию, в которой они нуждаются, от незаметных телесных процессов, таких, как функция селезенки, печени и т. д., которые не доступны для осознания. Мы предположили, что базисная врожденная схема питания такова: потребность в принятии пищи > ощущение голода, формирующее аффект дистресса (плач) > переживания сосания и поглощения пищи (происходящее с разной быстротой устранение дистресса = облегчение) > ощущение удовольствия и чувство насыщенности (сопровождающееся состоянием перехода к другой мотивационной потребности). Успешность психической регуляции этого паттерна измеряется достижением младенцем осознания чувств голода и насыщения в качестве самостоятельно идентифицируемых аффектов и ощущений. Осознание чувств голода и насыщения достигается лишь в результате сенситивной диадической коммуникации между матерью и младенцем, когда мать улавливает сигналы младенца. В клинической работе со многими взрослыми мы и не можем, и не должны улавливать тонкости этих формирующих диадических взаимодействий. Паттерн «голод-принятие пищи-облегчение и насыщение», если он является сформированным и устойчивым, едва ли нуждается в исследовании. Однако при нарушениях, относящихся к функции принятия пищи (отсутствие аппетита, переедание и рвота), возникает спектр аффективных расстройств, которые могут заставить нас вновь обратиться к базисной схеме, приведшей к развитию заболевания (см. Lichtenberg et al., 1992, pp. 138-145).

Другим примером аффективных паттернов, связанных с регуляцией физиологических потребностей, является дыхание. Как правило, в процессе клинического взаимодействия ощущение дыхания остается вне поля сознания обоих партнеров, то есть в нейтральной зоне. Возможным исключением являются свойства дыхания, влияющие на речь пациента, который испытывает тот или иной аффект. В некоторых специфических ситуациях, возникающих в процессе лечения, дыхание прямо или косвенно становится предметом осознания. В состояниях волнения, радостного возбуждения, страха или гнева дыхание заметно учащается. В состояниях сниженного возбуждения, избегания и подавления аффекта или сонливости дыхание замедляется. В ситуациях, в которых дыхание затрудняется простудой, инфекциями пазухи и астматическими приступами, угроза блокады поступления воздуха вызывает дискомфорт с потенциальной возможностью возникновения паники, вызываемой чувством удушья. Если в жизни пациента происходили травматические события, связанные с ощущением удушья, например, когда пациент однажды едва не утонул, или, как в случае Нэнси, когда Мэтт зажимал ей своей рукой нос и рот, воспоминания о них могут оживлять это ощущение, и тогда оно сопровождается приступом паники. Наша гипотеза заключается в том, что в процессе анализа, даже тогда, когда пациент дышит незаметно, частота и глубина дыхания наряду с постуральными изменениями и урчанием живота включаются в незаметную и нерефлексивную диадическую коммуникацию. Воспринимаемые над подпороговом уровне, эти менее непосредственные индикаторы аффекта обеспечивают фоновый источник информации, которая способствует оживлению преобладающего вербально-аффективного потока или указывает на уплощенное, лишенное жизненности состояние пациента — «слова без музыки».

По нашему мнению, аффективные цели «сексуальности» гораздо более разнообразны, чем это постулируется теорией либидо. В данной теории модель оргазмической разрядки такова: постепенное возрастание (прелюдия), затем более быстрое усиление состояния возбуждения (коитус), выливающегося в оргазмическую разрядку (удовольствие), и резкое убывание ощущений, сопровождающееся расслаблением (удовлетворением). Наблюдение за «сексуальной» жизнью маленьких детей и взрослых показывает, что примерно с девятимесячного возраста открыты два пути: (1) потребность в чувственном удовольствии, проявляющаяся в виде общего дистресса и беспокойства или специфического ощущения в чувственной целевой зоне > успокоение, поглаживание, ритмичные фрикции > или ослабление дистресса и беспокойства и специфических ощущений удовольствия, сопровождающееся снижением общего напряжения или (2) ослабление дистресса и беспокойства и специфических ощущений удовольствия, сопровождающееся возрастанием фокальных и генерализованных ощущений сексуального возбуждения. Один путь включает в себя чувственные ощущения, интенсивность которых может усиливаться либо ослабевать при достижении удовольствия. Другой путь включает в себя сексуальное возбуждение, интенсивность которого усиливается до достижения высшей точки. Путь, связанный с чувственным удовольствием, может включать в себя ощущения, распределенные по всему телу (рот, кожа, анус и гениталии) и по сенсорным модальностям (зрение, слух, вкус и осязание). Путь, связанный с сексуальным возбуждением, может включать в себя все остальные источники стимуляции, но главной зоной является пенис или вульво-клиторально-перинеальная область. Чувственное удовольствие нередко сопровождается чувствами нежности к себе или к другим людям, тогда как сексуальное возбуждение — ощущениями власти и агрессивного нападения как у мужчины, так и у женщины, причем они часто усиливаются из-за ощущения боли. Ощущения и аффекты, включающие в себя полное переживание как чувственности, так и сексуальности, могут быть «аутоэротическими» в качестве паттерна, но не по своему происхождению или психическому содержанию. Яркое переживание чувственности и сексуальности возникает в результате интерсубъективного взаимодействия родителей и ребенка. Поэтому пред- и постсимволические репрезентации этих переживаний носят печать их диадических и триадических источников в образных формах, в которых пассивные и активные роли легко могут меняться. Чувственные и сексуальные переживания часто содержат неуловимое качество расплывчатости и мечтательности, которое способствует взаимозаменяемости субъектно-объектных репрезентаций. Изменчивость качеств «активный-пассивный», «мужской-женский» предоставляет этим переживаниям большие возможности для проникновения в разнообразные сферы диадических и триадических отношений. Однако у пациентов, связность самости которых уязвима, изменчивость репрезентаций часто является причиной страха, а также защитных мер, направленных против потери границ, и, следовательно, избегания, ограничивающего близкие отношения (Mitchell, 1993).

Аффективные паттерны, которые характеризуют переживания, связанные с психической регуляцией физиологических потребностей и чувственно-сексуальной мотивационной системой, являются особенно богатыми источниками метафорического выражения. Мы предполагаем, что пересечение богатого ощущениями переживания ребенка, не освоившего пока еще символы, и последующее символическое использование вербальной кодировки придает особую остроту основанным на ощущениях метафорам, таким, как: «Я тебя сожру», «Не будь такой толстой задницей», «Ты не даешь мне вздохнуть», «Какие тошнотворные вещи ты говоришь», «Ты пытаешься взобраться на головокружительную высоту», «Остынь», «Раскаленная докрасна», «Он словно аршин проглотил».

Значение для клинического взаимодействия такого преобладания языка «ощущений» в метафорах каждой мотивационной системы заключается в двух моментах. Во-первых, метафоры ориентируют нас на богатый в аффективном отношении потенциал того, о чем говорится. Во вторых, метафоры часто позволяют пациенту делать отклоняющиеся от темы замечания, которые могут понадобиться для того, чтобы подойти ближе к реальному переживанию. Пациент может сказать, что его «затронуло» то, о чем говорил аналитик, не развертывая значения своих слов в специфической аффективной форме — например, что он чувствовал симпатию или поддержку или что ему помогли пережить печаль, которую он подавлял, и т. д.

В завершение нашего обзора аффектов, аффективных ощущений, настроений и аффективных состояний каждой из мотивационных систем рассмотрим теперь связь аффектов между собой. На наших диаграммах мы представили пары позитивных и негативных дискретных аффектов, настроений и состояний как континуум соответствующих эмоциональных переживаний. Раздражение, на которое нет ответа, нередко превращается в гнев, но раздраженный человек, не сумевший преодолеть фрустрирующую ситуацию, может отреагировать тем, что переживает чувство стыда или становится подавленным.

Точно так же раздраженный человек может искать успокоения в чрезмерном потреблении пищи и/или в поиске чувственных впечатлений. Аналогичным образом попытка установить взаимную симпатию, которая остается без ответа, может вылиться в восторженную озабоченность, чувство собственной грандиозности и безразличие к другим людям или в гнев, депрессию, чувство униженности, крайнюю жалость к себе, в нервную анорексию или навязчивый поиск сексуального возбуждения. Какой вывод мы можем сделать из этого утверждения о сложности эмоциональных реакций, из идеи о том, что при определенных условиях стрелки на диаграмме могут быть направлены от того или иного аффекта или настроения в сторону того или иного позитивного или негативного аффективного состояния? Каждый человек в силу своего жизненного опыта склонен усиливать или ослаблять свое аффективное состояние, когда определенный аффект воспринимается как оставшийся без необходимого или желательного ответа. Мы должны следовать за всеми сообщениями пациента, чтобы проследить трансформации его эмоций, чувства, испытываемые пациентом, когда терапевту удается или не удается правильно его понять и ему ответить, а также потенциальные возможности и механизмы усиления аффектов и превращения и в состояния. Мы согласны с Фридмэном, что, «если аналитик научится классифицировать аффекты по нескольким отдельным мотивационным осям, то вполне вероятно, что у него разовьется особая чувствительность к тонким проявлениям намерений и чувств» (Friedman, 1995, p. 444).

Техники, содействующие обретению чувства безопасности

Какие технические подходы позволяют анализанду почувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы воссоздать аффективные состояния, отображающие важные жизненные переживания, которые необходимо исследовать, а также чтобы не допустить возникновения барьеров, препятствующих рефлексивному пониманию состояний? Ключом ко всему является эмпатический способ восприятия. По мере того как аналитик достигает успехов в выявлении аффектов и настроений анализанда и в понимании соответствующих мотиваций, аффекты, как правило, остаются гибкими, происходит расширение сознания и появляется чувство безопасности. По словам Фридмэна, «любовь или иллюзия любви проявляется тогда, когда кто-то подкрепляет субъективно переживаемое человеком чувство опоры» (Friedman, 1995, p. 446). Когда аналитик совершает неизбежные ошибки в выявлении аффекта, настроения и/или мотивации, представляемой с позиции пациента, вслед за этим часто возникает аффективное состояние, вызванное такой неудачей. Характерной особенностью многих таких ошибок является ощущение, возникающее у пациента, что к нему относятся как к «объекту», а его субъективные качества игнорируются или не замечаются (объектификация, Broucek, 1991). Если пациенту и аналитику удается сдержать аффективное состояние и начать исследовать его возникновение, вызванное эмпатической ошибкой, пациент получает возможность скорректировать восприятие аналитиком источника разрушительного состояния. Своей открытостью к восприятию анализанда аналитик подкрепляет его способность делать рефлексивные наблюдения и оказывать влияние. Такое утверждение пациентом себя помогает уменьшить асимметрию между собой и «экспертом», пробуждая аффекты эффективности и компетентности, создающие противовес разрушительному состоянию. Часто может присутствовать дополнительный фактор. Пациент со своих позиций может определить роль аналитика в разрыве контакта (Hoffman, 1983), и часто эта атрибуция делается в терминах аффектов и аффективных состояний: «Вы замолкаете и лелеете свои чувства обиды, когда я не принимаю того, что вы мне говорите». Или: «Вы говорите так, словно вам все известно, а я ничего не знаю». Или: «Вы слишком уверены в своей привлекательности, чтобы понять, что я чувствую». Эти атрибуции обиды, всеведения и самосовершенства предоставляют возможности для исследования влияния состояния одного человека на другого, если аналитик позволяет себе «примерить» атрибуцию. Будучи открытым для предположений и позволяя себе вчувствоваться в состояние, иногда распознавая смутно воспринимаемые аспекты самости, на которые было оказано влияние в интерсубъективной сфере, аналитик может моделировать готовность к исследованию воздействия аффективного состояния, которое неизбежно оказывает влияние на диадические отношения.

Как эмоции влияют на мышление — Нож

Дождь, магическая комната и удовлетворенность жизнью

…Представьте себе, что вам предложили принять участие в опросе в рамках анкетирования по телефону, которое проводится исследовательским центром из другого города. Все вопросы, задаваемые интервьюером, так или иначе призваны оценить удовлетворенность вашей жизнью и уровень счастья. Предположим, что на текущий момент вы находитесь под гнетом рабочих дедлайнов, вчера обнаружили, что ваш единственный цветок увял, и в целом настроение не лучшее, — поэтому по десятибалльной шкале вы оцениваете свое состояние на 5 баллов.

Теперь представьте ту же ситуацию, но с небольшим отличием: звонящий вам интервьюер отличается словоохотливостью и перед непосредственным анкетированием между делом спрашивает вас о том, какая сейчас в вашем городе погода. Вы бросаете взгляд в сторону и видите, как капли дождя уныло стекают по оконному стеклу. После того как вы сообщаете звонящему, что в вашем городе дождь, вам задают те же самые вопросы, что и в первой ситуации, и при прочих равных условиях — дедлайнах, увядшем цветке и т. д. — вы отвечаете, что счастливы на 7 баллов из 10.

Что же произошло? Норберт Шварц и Джеральд Клор, осуществив подобное исследование в солнечные или дождливые весенние дни с привлечением 93 респондентов, объясняют данный эффект опосредованным влиянием текущего настроения на суждения опрашиваемых. Особенностью обнаруженного эффекта является то, что если человек находит объяснение своему плохому настроению во внешней среде, которая не имеет отношения к его персональной жизни, то настроение утрачивает свое влияние на его суждения о собственной жизни. То есть, пребывая в плохом настроении, во втором описанном случае человек приписывает его дождливой погоде, а не дедлайнам и прочим факторам, которые характеризуют его жизнь как не вполне приятную, и поэтому удовольствие от жизни оценивает выше, чем в ситуации, когда интервьюер не обращает его внимания на погоду.

В солнечные дни у опрашиваемых оценка собственной жизни была в среднем выше независимо от того, спрашивали их о погоде или нет.

Это свидетельствует о том, что хорошее настроение использовалось респондентами как основа для суждения о жизни независимо от доступности дополнительных объяснений их настроению.

Более тщательно контролируемые условия наблюдения описываемого эффекта обеспечивались в эксперименте с «магической комнатой». Участникам предлагалось дать детальные описания радостных или грустных событий недавнего прошлого. Чтобы исключить влияние естественного настроения, участники помещались в изолированную звуконепроницаемую комнату. Одной группе участников сообщалось, что «магическая комната» будет повышать их настроение, а второй — что снижать. Третьей же группе информация о возможном влиянии комнаты не давалась. В результате комбинации описанных условий участники, описывающие радостные события, оценивали удовольствие от жизни выше, чем те, кто описывал грустные моменты. При этом, если описывающим грустные события предварительно сообщалось о негативном влиянии «магической комнаты», их оценки удовольствия от жизни оказывались выше, чем у контрольной группы. Напротив, если этим участникам сообщалось о положительном влиянии комнаты, они оценивали свою жизнь хуже.

Таким образом, мы можем убедиться, что знание о возможных причинах того или иного настроения в текущий момент времени способно изменить наши суждения о собственной жизни в целом, если эти причины не относятся к сфере нашего непосредственного влияния или индивидуального опыта. Это наблюдение легло в основу так называемой теории аффекта как информации (affect-as-information theory). Она предполагает, что аффект (в широком понимании) — будь то настроение, эмоция или чувство — может служить источником информации, на основе которой мы выстраиваем наши суждения. Более того, помимо информативной функции аффект обладает и директивной: наше внимание становится избирательным к определенным классам информации в попытке найти наиболее правдоподобные объяснения испытываемым ощущениям.

Аффективный прогноз и депрессия

Положения теории аффекта как информации закладывают объяснение психологическим тенденциям, наблюдаемым в условиях депрессии. В целом, помимо непосредственной оценки вероятности того или иного события в будущем, люди формируют проекции относительно того, как эти события проявятся в субъективном опыте, какие эмоции или переживания их будут сопровождать. Эти проекции обозначаются как аффективный прогноз. Среди людей, не страдающих депрессией, наблюдается склонность завышать оценку того, насколько положительными окажутся эмоции в результате позитивных событий и отрицательными — в результате негативных.

Люди с депрессией сталкиваются со сложностями в понимании собственных эмоций и вовлекаются в руминации в целях поиска причин собственного негативного аффекта (например, «Почему я всегда реагирую таким образом?» и «Почему я не могу справляться с этим лучше?»).

Также им свойственен ряд когнитивных искажений, ориентирующих их на негативные аспекты информации, в том числе относительно ожиданий. Указанные нюансы обуславливают то, что люди с депрессией используют аффект как информацию несколько иным способом, нежели люди, не страдающие депрессией.

В рамках исследования с привлечением респондентов с депрессией и без участники заполняли опросник, оценивая вероятность положительных грядущих событий (например, получение награды за достижение) или отрицательных (например, разрыв с возлюбленными). Затем участникам предлагалось представить, что через месяц с ними произойдет то или иное положительное или отрицательное событие (например, «Группа ваших друзей планирует выезд за город и не приглашает вас»), и указать, насколько хорошим или плохим будет их эмоциональное состояние.

В результате исследования было установлено, что участники с депрессией не только прогнозировали большее количество негативных событий в будущем, но и в сравнении с контрольной группой давали более низкую оценку своему потенциальному настроению даже в ситуации, если бы с ними произошло что-то позитивное. Значит, пессимистичный взгляд на будущее у людей с депрессией является следствием того, что они больше опираются на отрицательные эмоции как источник информации и меньше — на положительные. При этом данный эффект не зависел от уровня ангедонии — утраты способности получать удовольствие. То есть сопровождающая депрессию подавленность положительных эмоций не является исключительным фактором, лежащим в основе заниженного аффективного прогноза относительно позитивных событий.

Описанный механизм объясняет, почему люди с депрессией могут избирать стратегию избегания или признания собственного поражения даже в ситуациях, предполагающих позитивный контекст. Завышенный аффективный прогноз относительно положительных эмоций у людей, не страдающих депрессией, напротив, играет адаптивную роль и поощряет стремление к потенциально позитивным событиям.

С учетом указанных особенностей несбалансированной опоры на отрицательные и положительные эмоции при депрессии в рамках психотерапии важным оказывается фокус на эмоциональной регуляции, в частности повышение уровня осознания собственных эмоций, облегчающее создание новых нарративов для объяснения своего опыта; трансформация неадаптивных аффективных состояний в адаптивные и т. д.

Страх и трепет у реки Капилано

В рамках обсуждения теории аффекта как информации необходимо упомянуть существование условий, при которых не все компоненты аффекта служат источником информации, а в зависимости от обнаруженных объяснений оставшиеся компоненты могут интерпретироваться по-новому.

Рассмотрим взаимодействие двух компонентов аффекта — валентности (положительной или отрицательной) и уровня возбуждения (интенсивности) — на конкретном экспериментальном примере, в котором участники мужского пола пересекали один из мостов в Северном Ванкувере. Первый мост длиной в 450 футов (138 метров) располагался над глубоким каньоном реки Капилано на высоте 230 футов (70 метров), часто раскачивался, а его перила были настолько низкими, что пересечение моста сопровождалось чувствами тревоги и ужаса, характеризующимися высоким уровнем возбуждения. Второй, «контрольный», мост был крепким, широким, с высокими перилами и располагался на высоте всего лишь 10 футов (3 метров), так что минующие его участники не испытывали ярко выраженного аффекта.

Висячий мост Капилано, используемый для экспериментального условия. Источник

В конце моста участников ожидала интервьюер женского пола. Она сообщала участникам, что выполняет проект для своего курса по психологии, и предлагала заполнить несколько опросников, среди которых был ТАТ-тест (Thematic Apperception Test Manual), используемый для оценки личностных качеств, внутренних конфликтов, мотивов и интересов человека с помощью интерпретации черно-белых рисунков. По заданию участники писали короткую драматичную историю на основе изображения молодой женщины, которая закрывает лицо одной рукой и протягивает другую в сторону двери. Затем истории оценивались по степени содержания в них эротического контекста. Примечательно, что само изображение этого контекста не подразумевало.

Изображение, фигурирующее в ТАТ-тесте.

Источник

Когда участник завершал выполнение теста, интервьюер сообщала ему, что готова объяснить ему суть проведенного эксперимента, когда у нее появится время, и оставляла на листе бумаги свои имя и номер телефона, предлагая позвонить ей позже.

Результаты эксперимента показали, что участники, минующие опасный мост, сочиняли эротически более насыщенные истории и с большей вероятностью перезванивали интервьюеру, чем участники из контрольной группы.

В случае когда в качестве интервьюера выступал мужчина, данные эффекты не воспроизводились.

Описанный эксперимент показывает, что интенсивность аффекта запускала реализацию директивной функции и атрибутировалась к присутствию девушки, несмотря на то что истинной причиной являлось пересечение опасного моста. Валентность же аффекта игнорировалась и, возможно, корректировалась, поскольку реакции, сопутствующие чувствам тревоги и страха, интерпретировались как результат романтической заинтересованности.

Гипотеза когнитивной настройки

В предыдущих разделах мы рассмотрели взаимодействие аффекта и суждений. Какова степень влияния аффекта на более сложные аспекты мышления, в частности на когнитивные стили?

Из теории аффекта как информации напрямую следует гипотеза когнитивной настройки (cognitive tuning hypothesis), подтвержденная рядом исследований. Эта гипотеза предполагает, что наше настроение или эмоциональное состояние сигнализирует о свойствах окружающей среды или задачи, которую нам следует решить, и, как следствие, когнитивные процессы настраиваются в соответствии с особенностями этого сигнала. Отрицательные эмоции сигнализируют о том, что ситуация проблематична и требует тщательного и осторожного подхода в решении, в результате чего активизируются узкий фокус внимания и мышления, акцент на деталях, систематичный подход и аналитическое мышление, то есть обработка информации «снизу вверх». Положительные эмоции, напротив, сигнализируют о безопасности ситуации, что способствует упрощению используемых стратегий, более широкому фокусу внимания, творческому подходу или использованию готовых эвристик и алгоритмов решения — обработке информации «сверху вниз».

Аналогичные принципы объясняют, почему в одних ситуациях мы придерживаемся постоянной стратегии в решении задачи, а в других предпочитаем менять свое поведение и искать новые стратегии. Положительные эмоции сигнализируют о том, что текущие поведенческие паттерны и когнитивные стили обеспечивают благоприятность ситуации, поэтому их и не следует менять. Отрицательные же эмоции могут сигнализировать о необходимости смены подхода, поскольку ситуация не становится благоприятной.

Наконец, еще одна пара стратегий-антагонистов, которые модулируют влияние аффекта на решение задач, — это удовлетворяющий (satisficing) и оптимизирующий (optimizing) подходы. Первый, сопряженный с переживанием положительного аффекта, предполагает, что поиск решения осуществляется до тех пор, пока не превышается допустимый порог оценки точности решения. То есть в качестве финального принимается первое удовлетворительное решение. При втором подходе, который может катализироваться отрицательным настроением или эмоциями, осуществляется поиск наилучшего решения из всех возможных, а критерии оказываются более строгими.

Ага-подсказки и формирование инсайта

В контексте обсуждения взаимосвязи аффекта и мышления нельзя не упомянуть феномен инсайта (озарения), когда решение задачи возникает внезапно и словно из ниоткуда. Инсайтным решениям нередко противопоставляются алгоритмические подходы, реализуемые постепенно (например, именно так мы решаем математические задачи). Особенностью инсайта является то, что он сопровождается ага-переживанием (моментом «Эврика!»), которое является примером метакогнитивных чувств — сознательных переживаний, отражающих состояние решения задачи. К иным метакогнитивным чувствам относятся, в частности, чувство близости к решению или чувство знакомости, и при этом ага-переживание является едва ли не самым эмоционально окрашенным метакогнитивным чувством.

Играет ли ага-переживание функциональную роль в формировании инсайта или же оно является лишь пассивным эпифеноменом, который постфактум отражает радость и ликование от найденного решения? Для рассмотрения возможного ответа на этот вопрос коснемся двухсистемного подхода к изучению мышления. В рамках этого подхода постулируется существование двух основных систем мышления — Системы 1 и Системы 2, разделение которых изначально предложили психологи Кейт Станович и Ричард Уэст, что затем легло в основу положений известной книги «Думай медленно… решай быстро» Даниэля Канемана. Система 1 характеризует беглые автоматические, по большей мере неосознаваемые процессы, которые не требуют намеренного контроля со стороны человека. Система 2, напротив, относится к сознательной и контролируемой индивидом умственной активности.

Суть ряда теорий, объясняющих функцию ага-переживания, можно сформулировать в терминах двухсистемного подхода следующим образом. Ага-переживание выступает в роли сигнала, поступающего от Системы 1 к Системе 2. Это сигнал о том, что в Системе 1 была актуализирована информация, адекватная решению. Получив сигнал («Ага!»), Система 2 «сличает» конструкт актуализированной в Системе 1 информации с задачей, которая на текущий момент может быть даже не релевантной. Это, в частности, объясняет те случаи инсайта, которые происходят при отвлечении от задачи.

На базе описанной модели возможно выделить феномен ага-подсказки. Перед представлением экспериментальных условий, в которых этот феномен проявляется, обратимся к реальному случаю, описанному гроссмейстером Николаем Крогиусом. Выступая ассистентом шахматиста Бориса Спасского в матче на первенство мира, Крогиус и второй ассистент Игорь Бондаревский вместе анализировали отложенную позицию. Внезапно Крогиус обнаружил возможный сильный ход: «Я едва начал фразу „А если…“, как понял, что И. Бондаревский тоже всё увидел. Его папироса вылетела в окно, и мы начали лихорадочный поиск спасения…»

Именно логика описанного случая была позаимствована в экспериментах, которые в лабораторных условиях «навязывали» извне чувство инсайта (ага-переживание) посредством кратковременного внешнего воздействия, не связанного с настроением участника, возникающими у него в процессе решения эмоциями и не имеющего отношения к решаемой задаче. В первом эксперименте испытуемые решали анаграммы, параллельно прослушивая нейтральные тексты. Для экспериментальной группы в определенный момент один из героев нарратива издавал эмоциональный возглас, например «О! Понял!». Эти возгласы, имитирующие состояние инсайта, и выступали в роли ага-подсказок. Во втором эксперименте подсказки предъявлялись визуально. Через полторы секунды после предъявления анаграммы демонстрировался либо пустой экран, либо случайный набор символов, либо подсказка («А!», «Ага!», «О!»). В обоих случаях как аудиальное, так и визуальное предъявление ага-подсказки повышало вероятность решения анаграммы. Полученные результаты могут являться частичным свидетельством того, что ага-подсказка выступает сигналом активации элементов решения анаграммы в Системе 1 и облегчает извлечение этих элементов для сознательного доступа к ним.

Творческое настроение

Обсуждаемый в предыдущем разделе феномен инсайта является частным примером творческого мышления. К иной модальности такого вида относится дивергентное мышление, подразумевающее, что решение достигается в ходе изучения всех возможных альтернатив, спонтанно и посредством свободного поиска. Именно такой тип мышления, опирающийся в основном на Систему 1, активизируется во время мозговых штурмов, применения техник свободного письма или построения ментальных карт.

В одном из исследований участников вводили в положительное, отрицательное или нейтральное эмоциональное состояние посредством просмотра коротких видео. Затем участники выполняли задание на когнитивную гибкость. Сначала им нужно было в каждой паре предъявляемых чисел оценивать четность зеленого числа и игнорировать фиолетовое. В середине эксперимента правило менялось, и испытуемым нужно было оценивать четность серого числа и игнорировать зеленое. В результате смены правила время ответов испытуемых неизбежно увеличивалось в силу необходимости совершить когнитивную перестройку с одного правила на другое. После задания на когнитивную гибкость испытуемые решали десять инсайтных задач. Классическим примером инсайтной задачи является «задача со свечой» Карла Дункера, по условиям которой необходимо зажечь свечу и разместить ее на стене так, чтобы воск не запачкал ни стену, ни пол.

Условие и решение задачи со свечой. Источник

Наконец, финальной стадией эксперимента было выполнение теста Торренса на дивергентное мышление (например, в одном из заданий теста участникам предлагалось придумать как можно больше необычных способов применения кирпичей или стаканов).

Результаты показали, что положительный аффект снижал время перестройки с одного правила на другое в первом задании, что указывает на обеспечение более высокого уровня когнитивной гибкости. Это, в свою очередь, повлияло на увеличение пропорции верно решенных инсайтных задач. При этом пребывание в положительном аффекте также повлияло на успешность выполнения теста на дивергентное мышление, но без посредничества повышения когнитивной гибкости, поскольку индекс когнитивной гибкости и успешность выполнения теста Торренса не коррелировали.

Аффект и принятие решений

В сфере принятия решений классическими являются следующие составляющие: (a) варианты и направления действий; (b) установки и ожидания относительно доступных опций достижения цели; © ожидания относительно результата (отрицательные или положительные). В соответствии с этим классическим подходом целью принятия решения является максимизация «прибыли» в широком смысле. Это предполагает тщательный сбор и взвешивание доступной информации для формирования логических суждений, позволяющих достичь цели. Однако классический подход игнорирует вовлеченность множества дополнительных когнитивных факторов в процесс принятия решений, в частности эмоции и настроение.

Зачастую в общественном сознании эмоции и настроение воспринимаются как факторы, препятствующие формированию адекватного и рационального решения, и этому можно найти экспериментальные подтверждения. Так, в одном из исследований участников просили запомнить одно из двух чисел — короткое двузначное или длинное семизначное, — и пройти по коридору в другую комнату для интервью. По дороге в комнату им предлагалось взять тележку и выбрать одну из закусок — вкусный шоколадный торт или полезный фруктовый салат.

Результаты показали, что участники, которые запоминали семизначное число, предпочитали шоколадный торт, а участники, запоминавшие двузначное, выбирали торт и салат с равной вероятностью.

Данный результат объясняется тем, что запоминание семизначного числа занимало немалую часть ресурсов, что ослабляло когнитивный контроль, и, как следствие, критерием решения становился ожидаемый положительный аффект от грядущего употребления шоколадного торта. Запоминание двузначного числа, напротив, не занимало много когнитивных ресурсов, так что у человека оставалась возможность принять решение аналитически и, в частности, использовать критерий пользы, предпочитая фруктовый салат.

Иной пример принятия решения, в котором критерием выступает аффект, фигурирует в игре «Ультиматум», известной в экспериментальной экономике. Перед двумя игроками ставится задача деления суммы денег между собой. Первому игроку предлагается поделить деньги в любой пропорции и предложить долю второму игроку. Второй игрок может принять долю или отказаться от нее. Если второй игрок принимает долю, деньги остаются у участников в предложенной пропорции, иначе же, в случае отказа, оба игрока остаются ни с чем. Аналитическим критерием решения данной задачи является принятие доли вторым игроком, какая бы сумма ни была предложена, поскольку обладание даже малой суммой объективно выгоднее, чем отсутствие денег. Однако результаты исследований показывают, что если второму участнику предлагают менее 20% всей суммы, то вероятность отказа повышается. Когда игроки давали обратную связь, они отмечали возникновение злобы (негативный аффект) в ответ на несправедливое предложение, что создавало переключение с когнитивных мотивов на эмоциональные и приводило к невыгодному отказу от денег.

Аффект может выступать немаловажным модулятором принятия решения в ситуациях неопределенности и риска. В отличие от неопределенности ситуация риска предполагает, что вероятности исходов известны и часть исходов может привести к неблагоприятным последствиям. Неопределенность же, в частности в силу недостатка информации, не позволяет человеку оценить вероятность того или иного исхода. В экспериментальных условиях участникам, которым предварительно выплачивали 10 долларов, предлагали выбрать между безопасной опцией с гарантированной выплатой 5 долларов или принять участие в лотерее, в результате которой участник мог получить от 5 до 125 долларов или не выиграть ничего. В ситуации риска участникам предоставлялась информация о вероятности выигрыша конкретной суммы в виде соотношений, представленных на рисунке ниже. В ситуации неопределенности визуальная информация о вероятности выигрыша скрывалась посредством серого блока разной высоты в зависимости от уровня неопределенности.

Примеры визуального представления информации о вероятности выигрыша для условия (A) риска, (B) неопределенности и © разных уровней проявления этих условий. Источник

Выбирая лотерею, участники неизбежно оказывались в аффективном состоянии, которое изменяло уровень их возбуждения, измеряемый посредством регистрации кожно-гальванической реакции. Результаты показали, что в среднем участники чаще выбирали лотерею в условиях риска, а не в условиях неопределенности. При этом более высокий уровень возбуждения сопровождал предпочтение выбрать безопасную опцию в условиях риска, но исключительно в тех случаях, когда шанс выигрыша был невелик. В условиях неопределенности, когда вероятность выигрыша неизвестна, повышенное возбуждение приводило к предпочтению лотереи, а не безопасной опции. Различие в тенденциях указывает на то, что аффективное возбуждение в условиях высокого риска позволяет адаптировать поведение таким образом, чтобы исход оказался оптимальным (в частности, выбрать безопасную стратегию). В ситуации неопределенности, напротив, человек не обладает информацией для взвешенного решения, возбуждение утрачивает свою адаптивную функцию и, в частности, может приводить к завышенной оценке вероятности выигрыша.

Гармония разума и чувств

Приведенные выше примеры показывают, насколько велика роль аффекта в тех когнитивных доменах, которые в привычном понимании относятся к сфере рацио. Зачастую это влияние носит адаптивный характер или позволяет решить задачу непредсказуемым и эффективным образом. Тем не менее нередко аффект может переплетаться с аналитической оценкой ситуации, катализировать когнитивные искажения и приводить к не самым оптимальным решениям. Ниже представлен ряд рекомендаций для поддержания баланса между аффектом и остальными когнитивными доменами.

Аффект не бывает плохим или хорошим. Несомненно, эмоции или настроение могут обладать положительной или отрицательной валентностью, позволяя нам исполняться энергии ликования или заставляя нас испытывать опустошающее отчаяние. Однако следует помнить, что в обоих случаях аффект может служить источником информации о текущей ситуации и, как следствие, сигнализировать о необходимости того или иного поведенческого паттерна (например, чувство страха сопутствует активации организма, достаточной для бегства от хищника, и т. д.) Подавление аффекта может привести к отрицательным психическим и соматическим последствиям. Поэтому сознательное признание и принятие протекающего аффекта («Я зол», «Мне грустно», «Мне страшно», «Я счастлив», «Мне интересно») является первым шагом, позволяющим предпринять дальнейшие действия по эмоциональной регуляции (в частности, техники релаксации с помощью дыхательных упражнений для нейтрализации тревоги и т. д.)

Некоторые ситуации могут порождать выраженную эмоциональную реакцию, приводящую к сильным искажениям в суждениях. Этому соответствует феномен эмоциональной аргументации (emotional reasoning), в соответствии с которым эмоциональная реакция выступает критерием истинности какого-либо суждения вопреки иным эмпирическим свидетельствам.

Классическим примером эмоциональной аргументации может являться следующий тезис: «Я испытываю ревность, значит, мой партнер мне не верен».

Иногда это может приводить к самоисполняющимся пророчествам: например, боязнь не сдать экзамен порождает допущение о том, что студент не до конца понимает материал, что приводит к недоверию собственным знаниям и более случайному выбору ответов в тесте, что, в свою очередь, снижает оценку.

Очевидно, что в подобных ситуациях эмоциональное содержание переживаний следует несколько видоизменить. Осуществить это можно, в частности, с помощью техник когнитивной переоценки (cognitive reappraisal). Эти техники предполагают, что аффект (например, отрицательный) сопровождается типичными паттернами автоматических мыслей, которые чаще всего не соответствуют объективной реальности. Признание наличия этих мыслей и их переоценка позволяют изменить интенсивность или валентность аффекта посредством обратной связи. Например, вы можете опаздывать на вечеринку к друзьям и испытывать сильные переживания, которые сопровождаются следующими мыслями: «Я тревожусь. Если я опоздаю на вечеринку, все будут злиться на меня и не будут со мной разговаривать». Когнитивная переоценка предполагает, что вы заметите некоторое преувеличение возможных последствий и, например, поймете, что обычно вы не опаздываете и единичное опоздание ни к чему плохому не приведет, а даже если бы вы опаздывали часто, то ваши друзья в любом случае будут рады вас видеть и вы весело проведете время. Трансформация мыслей в этой ситуации может привести к нейтрализации возникшего напряжения и тревоги. Важно подчеркнуть, что когнитивная переоценка не эквивалентна так называемому позитивному мышлению. Она базируется на интерпретации ситуации с другой точки зрения, и эта точка зрения может предполагать и уклон в сторону отрицательной валентности (в частности, это может быть полезно при предупреждении последствий от завышенных ожиданий, если те рискуют не оправдаться).

Таким образом, наблюдение за собственными аффективными состояниями позволяет предположить потенциальные поведенческие реакции, к которым эти состояния призывают или от которых изолируют, и, не обесценивая собственные эмоции или настроение, при необходимости скорректировать когнитивные установки или убеждения таким образом, чтобы пребывать в оптимальном состоянии и помнить, что разум и чувства не должны находиться в противоборстве и что именно их единение и обеспечивает всё то загадочное многообразие механизмов мышления, на которые способна наша психика.

Эмоции и профессиональное сознание архитектора

0 При самом первом знакомстве с вопросом о роли эмоций в архитектуре, ее теории и истории бросается в глаза кажущееся отсутствие интереса к эмоциональному воздействию архитектуры во многих профессиональных трудах.

Особенно редко касаются эмоций работы по истории и теории архитектуры.
Создается впечатление, что чем серьезнее работа, тем меньше места в ней уделено чувствам.
Напрасно было бы искать учение об эмоциях в архитектуре у Витрувия. Он замечает, правда, что «мужество» Минервы, Марса и Геркулеса требует, чтобы посвященные им храмы были «без прикрас», тогда как «нежность» Венеры, Флоры, Прозерпины и нимф требует «форм более стройных, цветистых, украшенных листьями и завитками», но этим дело и ограничивается /12/. В весьма авторитетном труде М.Красовского по истории русского деревянного зодчества /31/ мы не найдем и этого,что, конечно, не значит, что деревянные сооружения русского Севера лишены эмоциональной окраски. Однако очевидно, что очень многое можно сказать об архитектуре и без обращения к эмоциям.

Может показаться, что эмоциональность вообще не входит в круг интересов зодчего или историка архитектуры, тогда как в текстах публицистических, обращенных к массовому читателю, путеводителях и т. п. описания чувств и настроений, вызываемых архитектурными сооружениями, встречаются довольно часто.(1)

Но было бы преждевременным утверждать, что эмоциональная сторона архитектуры интересует лишь публицистику. И в трудах по истории и теории архитектуры, и в текстах, принадлежащих знаменитым зодчим, мы находим весьма эмоциональные описания архитектурных переживаний. Вот какими словами характеризует, например, Вельфлин итальянскую архитектоничность: «В Италии изолированная фигура, изолированное строение, даже отдельная колонна в здании обладают не известной нам степенью свободы, которая нас поражает как определенность решения. И нам начинает казаться, что достаточно сбросить принесенные с собой оковы, чтобы принять участие в этой свободе, но это заблуждение. «Пластический» идеал только на время утоляет тоску, и наша жизненная настроенность снова требует, чтобы мы погрузились в стихию неограниченного, не получившего совершенной самостоятельности бытия, сопряженного с бесконечными зависимостями» /11. С.68/. И вот что удивительно: в приведенном отрывке речь идет не о каких-либо конкретных сооружениях, например Микеланджело, которые подвигали Вельфлина и на более экспрессивные поэтические описания, а об архитектурной форме «вообще», т.е. перед нами теоретическое рассуждение. Эмоциональность теоретической мысли Вельфлина позволяет понять, почему свою докторскую диссертацию, написанную в 1866г., он посвятил именно «психологии архитектуры» /68/. Однако эмоциональную восприимчивость Вельфлина нельзя объяснять особенностью искусствоведческого подхода к архитектуре. Удивительные по эмоциональной насыщенности описания можно найти в трудах М.Гинзбурга, К.Мельникова, Ф.-Л.Райта и Ле Корбюзье. (2)

Современные работы по психологии архитектуры /46,47,55/, содержащие множество полезных сведений и понятий, чаще всего далеки от эмоциональной приподнятости тона и исследуют, как правило, стандартные эмоциональные реакции, хорошо укладывающиеся в анкеты и тесты. (3)

Вопрос о месте эмоций в профессиональном сознании оказывается сложным и противоречивым. Мы вынуждены судить об архитектурных эмоциях не только по собственным переживаниям или анкетным данным, но и по текстам, выражающим противоречивые мнения разных людей. Нам, воспитанным на безусловном восхищении зодчеством Ренессанса, трудно понять, например, Джона Рескина, тратившего свой незаурядный талант на доказательство того, что архитектура эпохи Возрождения была постыдным падением вкуса, предательством мужественных идеалов средневековья и выражением роскошной изнеженности, моральной деградации и бессилия. Читая страстные периоды Рескина, невольно задумываешься не только об относительности суждений, основанных на чувствах, но и об относительности чувств, основанных на суждениях.

Конечно, легче всего было бы ограничиться описанием собственных чувств, забыв об их ограниченности. Имея дело с зафиксированными противоречивыми человеческими страстями, так поступать уже нельзя. Однако сама эта противоречивость дает ключ к конструктивному обсуждению проблемы. Можно попытаться собрать различные доводы «за» и «против» эмоционального подхода к архитектуре, чтобы в дальнейшем попытаться объяснить их. Пусть наша попытка будет гипотетичной или даже ошибочной, — действуя так, мы не избежим односторонности чистой апологетики или чистого отрицания в этом непростом вопросе.

Критика «эмоционального подхода» к
архитектуре

Начать этот раздел кажется уместным с аргументов «отрицающих», чтобы естественнее кончить «утверждением» эмоций в архитектуре.

Одним из веских доводов против увлечения эмоциональными реакциями, такими, как «восторг», «уныние», «радость», «бодрость» и пр., оказывается то простое соображение, что эти психические состояния не исчерпывают действительного значения произведения архитектуры и по сути дела ничего о нем не говорят. Если бы произведения искусства стремились лишь вызвать то или иное «настроение», было бы вполне резонно обсуждать вопрос о постепенной замене искусства более дешевым и надежным способом вызывать психические реакции, например химическим, основанным на приеме наркотиков, или просто раздражая участки мозга, ответственные за возбуждение тех или иных эмоциональных состояний. (4) Быть может в таком случае, удалось бы избежать противоречивости психических реакций на одни и те же раздражители, как то происходит с произведениями искусства и архитектуры.

В какой-то мере эти идеи давно обсуждаются и даже реализуются. Достаточно вспомнить фантастические сеансы сенситивных фильмов в романе-антиутопии Олдоса Хаксли «Прекрасный Новый Мир» /57/, в котором низшим сословиям вменяется принятие наркотиков или просмотр аудио-визуально-обонятельных фильмов, вызывающих все виды наслаждения, и сопоставить эти литературные фантазии с такими реальными формами современной культуры, как наркомания, фильмы ужасов или порно-представления. Причины, по которым они считаются ущербными, заключается вовсе не в том, что они эмоционально неэффективны, а в том, что воздействуя на чувства в обход мышления и бесконечно сужая спектр человеческих чувств, они ведут к деградации культуры.

Нельзя сказать, что в архитектуре нет попыток действовать в том же направлении. Существует архитектура, создающая иллюзорные эффекты с помощью подчеркнуто изобразительных пластических форм или суперграфики, вызывающих эйфорию. Правда, пока такие произведения составляют редкие исключения и воспринимаются с большей долей иронии, но если представить себе, что эти «сильнодействующие» приемы станут употребляться широко, жизненная среда станет мало отличаться от сюрреалистического кошмара. Можно надеяться, что этого не произойдет никогда и нигде, но в теории приходится учитывать и такую возможность.

Другое соображение исходит из критического отношения к попыткам найти «исчисления» архитектурных эмоций эмпирически и последовательно «внедрять» соответствующие закономерности в жизнь. Помимо нежелательности подобного «манипулирования чувствами», критика указывает и на трудности в реализации этих программ. Архитектурная среда достаточно разнородна, и в ней далеко не все компоненты направлены на программное возбуждение тех или иных эмоций. Даже такой стилистически единый ансамбль, Как Театральная улица в Ленинграде, производит то или иное конкретное впечатление, в зависимости от массы привходящих обстоятельств: состояния погоды, времени суток, количества людей на улице и т. п. Если же взять обычный фрагмент городской среды, в котором соседствуют здания разных стилей, а архитектура смешивается с рекламой, видом транспорта, толпой и т.п., станет ясно, сколь трудно выделить «архитектурную составляющую» из этого разноголосья.

Эмоциональная реакция целостна и отражает не только внешнюю, но и «внутреннюю» среду человека, его самочувствие, настроение и многое, что не зависит от облика архитектурного сооружения, находящегося в данный момент в поле зрения. Извлечь из массы действующих на человека раздражителей какую-то «архитектурную» составляющую столь же трудно, как определить эмоциональной вклад в восприятие здания какой-нибудь одной его детали: окна, сандрика, карниза и т.п. Целое в эмоциональном восприятии всегда сильнее детали. Если бы даже удалось с помощью сложного лабораторного эксперимента изолировать восприятие архитектуры от средового контекста, а затем установить, какую эмоциональную реакцию вызвал этот изолированный объект, то результат опыта пришлось бы отнести не столько к области архитектурных, сколько к области «лабораторных» эмоций.

Все эти доводы указывают на трудность определения смыслового содержания архитектуры в процедурах эмпирического психологического анализа. Что может входить в содержание этого понятия, если мы показываем здание непрофессионалу? Разве можно быть уверенным, что ассоциации, которые вид здания вызовет в его сознании, будут именно архитектурными? (5) Сталкиваясь с трудностями эмпирического исследования восприятия архитектуры в городской или природной среде, порой пробуют отказаться от известных профессиональных суждений и пытаются подходить к среде как к совершенно новому объекту проектирования. При этом теряется опыт профессионального архитектурного мышления, а он заслуживает, вероятно, бережного отношения, поскольку впитал в себя историческое богатство человеческих чувств и мыслей.

Немалое влияние на восприятие среды и архитектуры оказывает привычка, которая сама по себе противоречива. С одной стороны, привычные ситуации снижают остроту впечатления и свежесть чувств. Привычное может вызвать скуку или ускользнуть от внимания. Интересует и поражает нечто новое, увиденное впервые. Турист иначе воспринимает архитектурные памятники, чем человек, проживший поблизости от них всю жизнь. Речь идет не об оценке, но об интенсивности впечатлений. Новое может не нравиться, но впечатление от нового всегда сильнее, чем от привычного.

C другой стороны, «привычка свыше нам дана», и она действительно скорее позитивна. Привычное воспринимается не столь интенсивно, зато глубоко. Старожилы любят свои места и умеют показать их приезжим. Непривычное, напротив, часто становится синонимом отталкивающего. Смена привычной среды иногда вызывает тоску: горожане, переехавшие из центра в новые районы, чувствуют себя неуютно, но человек выросший в районе новостроек, может тяготиться беспокойной атмосферой центра. Не играет ли привычка среднего поколения современных горожан важную роль в той «ностальгии» по старому городу и архитектурной классике, которая выражается в отрицательной оценке новостроек?. .

Все это заставляет думать, что восприятие архитектуры намного сложнее обычных эмоционально насыщенных штампов, газетной публицистики типа: «здание горделиво вздымается», «необъятно раскинувшаяся эспланада», «сказочный дворец из стекла и бетона» и т.п.

х х х

Существуют и более глубокие основания для скептической оценки «эмоционального подхода» к архитектуре, касающиеся не только значения отдельных архитектурных сооружений в среде, но и роли архитектуры в человеческой культуре в целом. Прежде всего критика такого рода подчеркивает значение интерпретации смысла архитектурного сооружения.

Реакция человека на внешний вид здания не бессмысленна — она опосредована пониманием. Понимание же складывается из разных способов толкования. Зритель может опираться на смысловые ассоциации, не совпадающие с замыслом автора. Однако «ложное» истолкование, будучи неадекватным авторскому замыслу, все же вполне законно. Современная архитектурная критика склонна считать многозначность зрительских интерпретаций показателем богатства архитектурной формы,(6) но для нас здесь важнее не эта итоговая оценка, а сам факт опосредованности восприятия (как профессионального, так и непрофессионального) ассоциациями.

Опосредованность эмоциональной реакции смысловой интерпретацией приводит к разделению двух течений в теории архитектуры. Одно из них стремится обнаружить эмоциональный итог восприятия (условно это направление можно назвать «психологическим»), другое пытается дать более или менее полное описание смыслового содержания образа (его можно назвать культурно-семиотическим). Культурно-семиотическое истолкование архитектурного образа противопоставляется как «натуральному», так и «мистическому» пониманию природы архитектуры. Оно рассматривает человека не как простое психологическое устройство с заданным набором условных реакций («радость», «бодрость», «гнев» и пр.), а как существо, обладающее определенным «культурным кодом», с помощью которого архитектурно-художественные формы и композиции соотносятся с историко культурным контекстом.

С культурно-семиотической точки зрения реакция человека на архитектурный объект зависит не только от свойства объекта, но и от способностей понимания субъекта, его культуры и опыта. Архитектура — одно из самых сложных искусств и подобно музыке или литературе, хотя в архитектуре сильнее, чем в других видах искусства, момент непреднамеренного воздействия, не предполагающего всякий раз сосредоточенной работы зрителя.

В связи с этим находится и второе возражение против «излишней эмоциональности» архитектуры. Тот факт, что архитектура воспринимается, в отличие от зрелищных искусств, не эпизодически и не избирательно (в виде спектаклей, сеансов и пр.), а повседневно, предполагает умеренность ее экспрессивной интенсивности. Мы можем не читать ту или иную книгу, выбирать по желанию концерт или грампластинку, но мы не можем выбирать архитектуру. Постоянное воздействие архитектуры предполагает, что порог ее эмоционального воздействия должен быть ниже, чем в музыке, литературе или кино. С этим, вероятно, связана и особая функция архитектуры в системе культуры в целом, отличающая ее от других искусств действующих эпизодически.

Архитектура в большей мере, чем другие искусства, выражает общую функцию культуры — нейтрализацию человеческих страстей, успокоение и возвращение душевного равновесия. Прогресс культуры с древнейших времен содействовал преодолению первобытных страхов. Выйдя из области инстинктов, человек подпал действию страхов как порождений собственной фантазии, которые он последовательно преодолевал, создавая мифологические, космологические, религиозные и философские картины мира. Страх изживался культурным сознанием. Искусство и особенно архитектура играли в этом процессе очень важную роль. Если словесные искусства, философия и наука позволяли человеку предвидеть реальные опасности и избавляться от иллюзорных страхов, то архитектура с ее устойчивым ритмом и орнаментальной структурой вносила в жизнь чувство порядка, строя и гармонии.

Не случайно архитектура раньше всего развивается в области погребальных сооружений. Египетские пирамиды говорят нам не только о всесилии фараонов, но и о величии преодоления страха перед смертью и потусторонним миром. Архитектура с ее геометрической правильностью провозглашает вечные истины культуры, противопоставленные сиюминутным переживаниям. (7) Архитектура сглаживает крайности человеческих переживаний, обнаруживая их очищенный от волнений смысл. В этом проявляется особенность архитектурного гуманизма, отдающего предпочтение чистым смысловым формам, тогда как экспрессивность и динамизм способны усугубить конфликтность и без того сложного и противоречивого мира. Не в этом ли причина того, что экспрессионизм так и не встал в один ряд с более уравновешенными стилями в архитектуре?

В неомарксистской архитектурной критике психологизация и семиотизация архитектуры и теории архитектуры расценивается как характерная черта буржуазно-империалистического общества /65/, как следствие распада классических традиций и выражение стремления манипулировать массовым сознанием в обход критического мышления. Эмоции или символы в таком случае выступают как разновидность «всеобщего эквивалента», и их критика строится по образцу критики товарного или денежного фетишизма, Гуманность психологического подхода к человеку и учета человеческих факторов опровергается.

Критика «психологизма» в искусстве касается предметного смысла и культурной значимости возбуждаемых художественными произведениями эмоций. Содержательная ущербность картин или романов, «бьющих по нервам», смакующих сцены насилия и наслаждения, показывает, что интенсивность эмоций в них достигается фокусировкой чувств на ситуациях и ценностях, часто очень далеких от демократических идеалов. Такого рода эмоциональная перенасыщенность городской среды может стать еще более невыносимой, нежели эмоциональная стерильность. Ведь в архитектуре фашистской Италии и Германии эмоциональные ресурсы архитектуры использовались не только целенаправленно, но и символически односторонне, чтобы выразить превосходство одного народа над другим. Было бы трагично, если бы современные средства архитектуры стали служить возбуждению агрессивных эмоций.

Подобные опасения в современном мире, с его накалом идеологической борьбы, едва ли беспочвенны. Достаточно вспомнить, что около двухсот лет назад такой уравновешенный гений, как Гете, именно в области архитектурной критики попадал во власть националистических страстей. Так, в статье «О нмецком зодчестве» (1773), которая может считаться одним из первых образцов архитектурной критики, он писал: «Как не прийти мне в ярость, священный Эрвин, когда немецкий искусствовед, понаслышке повторяя суждения завистливых соседей, не узнает своего преимущества и умаляет свое творение непонятным словом «готический», тогда как он должен был бы бога благодарить за право громко провозглашать: это немецкое зодчество, наше зодчество, в то время как итальянец не может похвастаться самобытным искусством, а француз и того меньше» /18,63-72/.

Поучительно, что в эмоциональном тоне Гете восторг перед архитектурой сливается с чувством национального превосходства, не имеющим никакого профессионального смысла. Напротив, отказ от агрессивности и уважение к достижениям других народов были следствием возросшего уровня профессионального и исторического знания Гете.

Скрытые в подсознании инстинкты страха или агрессии могут привести к рождению экспрессивных архитектурных форм или к гипертрофии эмоционального накала в критике, смысловые последствия которых не всегда поддаются контролю. Уровень профессионализма здесь оказывается хотя и относительным, но все же важным показателем объективности и оправданности выражаемых чувств.

Итак, критика эмоционального подхода к архитектуре призвана подчеркнуть две опасности: гипертрофию чувственной экспрессии, идущую в ущерб культурно-историческому смыслу, содержательности архитектурных форм, а порой и выражающую реакционные агрессивные инстинкты; и крен в сторону «психологических методов» в теории архитектуры, которая используя достижения современной науки, все же должна искать самостоятельное решение современных архитектурных проблем. В ходе изложения этих критических аргументов мы то и дело обнаруживали их собственную ограниченность. Не отрицая ее, необходимо принимать во внимание здравое зерно этой критики.

I.2. Апология архитектурных эмоций и
«эмоционального подхода» в теории
архитектуры

Соглашаясь с критикой «эмоционального» взгляда на архитектуру, мы должны изложить и контраргументы. Ведь архитектура, как и другие виды искусства, обращается не столько к разуму, сколько к чувству. Она никак не может быть сведена к умозрительным калькуляциям культурных значений или абстрактным ценностям вроде совершенных пропорций.

Тот предметно-профессиональный смысл архитектуры, который мы в предыдущем параграфе противопоставляли узко психологической трактовке, насквозь пропитан эмоциональным содержанием. Если непродуктивны попытки изолировать архитектурные эмоции в качестве отдельного предмета восприятия и изучения, то не менее тщетны были бы усилия изъять архитектурные образы из мира переживаний и чувств. Архитектура включена в жизнь, и любая встреча с ней — всегда живое событие и переживание — сильное или слабое, отрицательное или положительное.

Невозможно понять и пережить архитектуру храма, не представляя себе смысла богослужения; стадиона, не зная смысла спортивного состязания; театра, не принимая во внимание природы спектакля. Лишь в абстракции, на ватмане чертежа, архитектура превращается в систему геометрических фигур, лишь в теоретической семиотике становится она чистой структурой значений, которые могут восприниматься или мыслиться, но не переживаться.

Предметное расчленение архитектуры по «ведомствам» геометрии, эстетики пропорций, стилистических норм идет от академизма, принимающего в наши дни характер всякого рода «научных подходов» к архитектуре: социологического, семиотического или психологического. Последний-то и обособляет безжизненный «эмоциональный» аспект архитектуры.

Живая архитектура — не чертеж, не чистая идея и не чистые эмоции, она входит в ткань жизненных событий: труд, праздник, поклонение божеству или власти. Типология архитектурных сооружений выражает связи архитектуры с разными сферами жизни и следовало бы скорее привести эстетику к пониманию особенностей переживания разных типов архитектурных сооружений, чем искать абстрактный философский принцип ее толкования, как это получается, например, в эстетике архитектурных пропорций /48/.

Чем были для нас пирамиды, если бы мы не знали, что это усыпальницы фараонов? Что можно сказать о жилом доме, не зная его назначения и быта его хозяев? Оставшись основой практического проектирования, типология испарилась из области эстетики архитектуры. Историческая причина этого, вероятно, связана с возможностью использования архитектурных форм в чисто декоративных целях. Можно использовать в проектировании форму пирамиды, но невозможно воскресить египетские деспотии. А раз архитектурные формы могут воспроизводиться вне породившего их исторического контекста, то можно приписать им способность воздействовать на наши чувства, не связанную с какими бы то ни было жизненными реалиями. И чем абстрактнее способы проектного или теоретического воспроизведения архитектурных форм, тем эфемернее становятся приписываемые им «чувства» вплоть до чувства совершенных пропорций в их чисто математическом выражении.

Проблема, с которой мы таким образом сталкиваемся, весьма сложна, но ясно, что крайние возможности ее решения непродуктивны: нельзя сводить архитектуру к математической абстракции и невозможно превращать ее в бутафорию спектаклей, воссаздающих быт прошлого.(9)

Связь архитектуры с историей культуры сохраняется в содержательности архитектурных форм. Речь идет не об их дотошном воспроизведении, но об учете смысловой «ретроспективы» архитектурных форм, т.е. о тех смыслах формы, которые живы и сегодня. Архитектор — не поставщик театрализованных зрелищ и не организатор массовых действ (хотя в современном проектировании ему часто приходится подобные задачи, так как их просто некому решать, кроме него), но в архитектурном проектировании все же содержится своего рода «жизнестроительная» программа, в которую входят и эмоциональные аспекты образа жизни.

«Жилище, — писал например, Ле Корбюзье в проекте своего «Лучезарного города», — может… предоставить человеку все насущные радости бытия /32. С.125/. Об этих же «радостях бытия» писали почти все зодчие первой половины XX века.(10) Да и современные архитекторы не отказались бы от этих слов. Но что это за «насущные радости бытия»? В них явно слышится нечто, не сводимое к утилитарно-гигиеническому комфорту. Быть может, недостаток этих «радостей» в новой архитектуре заставляет сегодня иными глазами смотреть на исторические традиции и те формы исторической застройки, которые чаще всего отрицались в архитектуре начала века, — центры старых городов и традиционные сельское жилище.

Интуитивно архитекторы ощутили жизненные привлекательность традиционный жилой среды уже в 50-е годы.(10) Однако понять ее смысл и природу позволили только работы антропологов, к которым архитекторы обратились несколько позднее. В исследованиях историков, филологов, лингвистов конца прошлого и первой половины нашего века рассматривались символические значения элементов предментно-пространственной среды — от небольшой вещи до поселения. Символические, сакральные значения, удерживаемые поверьями, пословицами, обрядами и самим языком, показывают, что каждая вещь, помимо своих утилитарных и декоративных функций, вплетена в мифологические представления человека о мире и судьбе. Эти представления играют особую роль в осмыслении «предельных», ключевых моментов человеческой жизни: смерти, рождения, вступления в брак, болезни и выздоровления — т.е. моментов, которые сопряжены с самым сильными эмоциональными переживаниями. Эти ключевые события в жизни отдельного человека, семьи, рода, коллектива связываются в мифе с событиями историческими (происхождением рода и племени).

Жизнь человека, коллектива, природы и космоса в мифе предстает как органическое единство, насыщенное ритмами и циклами, определяющими судьбы всех его персонажей. Вещи, здания, одежда, утварь вплетены в эту мифологическую ткань и не только символизируют, но и реально связывают поведение человека с жизнью добрых и злых духов и божеств. С особенной силой целостный смысл мифа воспроизводится праздничным обрядом, в котором принимают участие и вещи, и постройки.

Промышленная революция, городской образ жизни, развитие позитивной науки разрушили то, что социологи называют «традиционным образом жизни», лишили предметный мир его мифологических функций и тем самым обеднили его духовный и чувственный смысл. Вещи, здания и их элементы стали рассматриваться с чисто утилитарной и конструктивной точки зрения. Для современного архиитектора функции окна, например, ограничены освещением и вентиляцией помещения. Для традиционного сознания окно было не просто средством » инсоляции» — оно действительно связывалось с культом солнца. Окно было не только средством коммуникации между улицей и жилищем, но и средством связи мира живых с миром мертвых. Число окон символизировало святую Троицу, но христианская мотивировка оконной символики уходит глубже, в историю первобытной культуры. С окном в традиционном жилище связано множество обрядов: от рождественского колядования до выноса покойника, болевшего горячкой. Окно — это «окно в мир», под которым стоят женихи, в окнах красуются невесты. Все это делает окно многозначным символом жизненных ситуаций.(12)

То же самое можно было бы сказать о дверях, потолке, лавках, печи, воротах, улице, реке, лесе — т.е. практически обо всех элементах жизненной среды. Все эти предметы входят в понятие «жилище», если понимать его именно как место жизни. Жилище и есть вселенная — место, где селится, обитает, рождается и умирает человек.

В современной городской культуре символические ценности жизни выражаются в слове, в книгах, и статьях, речах и докладах, а предметная среда все больше теряет свое идеологическое значение. И все-таки сами сетования на безжизненность и эмоциональную бедность современной жизненной среды говорят о том, что люди ждут от архитектуры большего, чем простой утилитарности. Мало человеку книги, газеты и даже телевизора — хочется, чтобы сам предметный мир мог «говорить». Трудно сказать, проявляется ли в этом желании своего рода психологическая инерция, привычка к традиционной среде или можно в этом увидеть потребность в новой «урбанистической мифологии». Так или иначе, потребность в «очеловечивании» городской среды ставит перед архитекторами совершенно новые задачи.

Ведь ныне речь идет уже не о традиционной среде, воспроизводившейся по канону и обряду, а о среде, проектируемой в профессиональной деятельности и вбирающей в себя массу технических и организационных инноваций. Спрашивается, может ли профессиональная деятельность восстановить традиционную целостность культуры, воссоздать чувство космической укорененности жизни человека и коллектива в его предметном окружении? Это один из основных вопросов современной теории архитектуры, частный аспект которого в виде тезиса можно сформулировать так: эмоциональная полноценность архитектуры может быть восстановлена, если в проектировании удастся учесть как утилитарные, так и внеутилитарные свойства жизненной среды.

Этот тезис опирается на предположение, что архитектурная форма по-своему сохраняет и предметный, и эмоциональный смысл жизненных ситуаций, и чем в большей мере это происходит, тем больше архитектура становится искусством.

х х х

Связь архитектурных форм с миром жизненных смыслов и чувств легче всего пояснить с помощью категории движений. Движение не просто связывает человека с предметом и пространством, но и придает этой связи эмоциональной смысл. Само слово «эмоции» означает движения. Кажется очень глубокой догадка Чарлза Дарвина, связывающая эмоции с движениями животных и человека /24/. Мимика и жест являются по крайней мере наиболее очевидными, хотя и не единственными формами «двигательного» проявления эмоций. Если предположить, что движение несет в себе эмоциональный смысл, то открывается возможность связать его с архитектурной формой -ведь последняя воспринимается и переживается в движении, не только в движении глаз,(13) но и движение тела: ходьбе, поворотах головы, движении в транспорте и пр.

Космический полет, парение в невесомости или протискивание сквозь толпу, плавание и ползанье по-пластунски, улыбка и вопросительное поднятие брови — разные движения, с различным предметно-эмоциональным смыслом. Причастны к движению и статические позы-стойка «смирно»или сидение «развалясь», в которых запечатлен особый телесный «жест». Физические движения связаны с умозрительными (с движениями мысли), и эта связь, очевидно, захватывает реальную работу глазодвигательного и мышечного аппарата. В метафорах «схватить мысль», «пробежать в уме», сохраняется двигательно-жестикулятивный смысл умственной деятельности.

Связь движения с архитектурной формой при этом проявляется уже в общих для них ритмических принципах: регулярности, цикличности, динамичности. Если представить себе характерные эмоциональные признаки архитектурного образа, например патетику или интимность, то станет очевидной их связь с двигательно-жестикулятивными типами. Патетика предполагает парадный шаг, известную скованность движений, интимность, наоборот, — расслабленный, менее регулярный тип жеста. Пространственные свойства архитектурного образа, выражаемые словами «просторный» или «тесный», опять-таки связаны с разными движениями и жестами.

Пространственно-предметная ситуация и жест взаимодополнительны. Это особенно хорошо подтверждается в пантомимах, воспроизводящих в движениях характерные черты предметно-деятельных ситуаций — «ходьбе против ветра», «перетягивании каната» и т.п. Глядя на выразительный жест артиста, мы безошибочно восстанавливаем черты отсутствующей предмтно-пространственной ситуации. В словах «узость», «широта», «запутанность» и т.п. пространственные и двигательные моменты слиты, отчего они обретают широкий диапазон метафорических употреблений.

Внешне движение тела воспринимается со стороны как форма или знак, изнутри движение переживается совершенно иначе. Зритель и танцор по-разному воспринимают движение танца, но свяязывает их как раз «эмоциональный», смысловой инвариант. Можно предположить, что эмоции — это потенциальные движения тела, но подавленные, заторможенные. Скованность внешних движений усиливает внутреннее переживание.

Профессиональные средства архитектурного проектирования предназначены для «внешнего»конструирования предметно-пространственных ситуаций, но их эмоциональное воздействие объясняется тем, что они программируют как внешние, так и внутренние движения и жесты человека, его реальное поведение и характер его эмоциональных реакций.

Рассмотрим для примера некоторые простейшие виды программируемых архитектурой движений и чувств и попробуем указать их более сложные виды, не забывая, что эта область архитектуроведения остается на сей день еще очень мало исследованной.

Начнем с факта, который освещен в архитектуроведении больше всего, — с необходимости движения для осмотра архитектурной композиции. Эта необходимость возникает как простое следствие трехмерности архитектуры. Поскольку обход сооружения дает множество «видов» или точек зрения, его нередко сравнивают с кинофильмом. Действительно, архитектурные фильмы, в которых движение за зрителя совершает оператор с камерой в руках, демонстрируют искусство выбора точек зрения и их монтажа во времени. Однако на заре кинематографии само кино училось у архитектуры. Вот что писал основоположник теории киномонтажа в СССР С.Эйзенштейн: «Живопись оставалась беспомощной в закреплении полной картины явления во всей его пластической многосторонности (нюансов и образцов этих попыток имеется грандиозное множество). На плоскости эту задачу решил киноаппарат. Но его несомненным предком по этой линии является… архитектура. Совершеннейшие образцы расчета кадра, смены кадров и даже метраж (то есть длительность определенного впечатления) нам оставили греки… Афинский Акрополь является совершеннейшим образцом одного из древнейших фильмов…» /50. С.344/.

Здесь С.М.Эйзенштейн, быть может, воспроизводит впечатление от анализа композиции Афинского Акрополя, данного Огюстом Шуази в его известном курсе «Истории архитектуры». О.Шуази рассматривает принципы композиции масс Акрополя с точки зрения симметрии и равновесия и приходит к выводу, что сменяющиеся по мере приближения к Парфенону визуальные образы уравновешены в последовательности видов, расчитанных на «первое впечатление». » Если мы вспомним теперь, — пишет он, — ряд картин, которые дал нам Акрополь, то мы увидим, что они все без исключения рассчитаны на первое впечатление. Наши воспоминания неизменно возвращают нас к первым впечатлениям и греки прежде всего стремились сделать их благоприятными» /49. С.317/. Позднее прием, открытый О.Шаузи и получивший наглядное воплощение в кинематографе, неоднократно стал использоваться в анализе архитектурной и градостроительной композициии. Значимым в таком анализе становится не только смена «кадров» или картин, но и само движение зрителя, но и умозрительный полет фантазии в архитектурном пространстве. Вот как описывает А.Бринкман образ ренессансной площади в городке Пьенца работы Бернардо Росселини: «Когда входишь с Корсо через главный портал, устроенный здесь по личному желанию Пия (хотя на площадь открывалась скромная калитка), взгляд проникает сквозь аркады галерей двора и позади лежащей лоджии до самого сада и теряется за его пределами в ландшафте, раскинувшемся до подножия горы. Восторг перед красотой ландшафта, свойственный Пию П, этому , который одним из первых взглянул на природу жизнерадостными глазами гуманиста, находит здесь свое архитектоническое выражение: впечатление от ландшафта распространяется и на вид площади… Этот уходящий вид площади придает ей то обаяние, которого нет ни в одной из остальных площадей Ренессанса» /7. С.67/.

Здесь движение тела как бы продолжается полетом воображение, унося зрителя далеко к горизонту гор и возвращая его на площадь обогащенным сравнением широких просторов природы и узких улиц города. В это полете реальные и фантастические движения сливаются в едином переживании радостной свободы, в действительности похожей на то чувство, которое переживает зритель в кинозале, когда камера парит над землей или стремительно несется перед всадником в сценах погони.

Но оптические ценности, подчеркиваемые в кинематорафических образах, не исчерпывают смысла движения и эффектов гравитации. Зритель архитектурного кинофильма только видит смену кадров, но не переживает архитектурных дввижений всем телом. В живом переживании архитектуры человек приобщается к иным, не оптическим ценностям движений, программируемых архитектурой.

Взаимодополнительность двигательно-жестикулятивной и предментно-пространственной ситуации действительно позволяет говорить о таком «программировании». Архитектура выступает наподобие знаменитых «трудовых установок» А.К.Гастева, как своего рода машина, вменяющая человеку совершение определенных движений.(15) На этот момент обратил внимание в одной из своих последних книг Р.Арнхейм /52/. В главе «Здание формирует поведение» он рассматривает предметную среду как своего рода программу, определяющую характер человеческих движений. «Когда путь, — пишет Р.Арнхейм, — ограничен и стеснен или, напротив, широк, мы имеем дело с разными социальными ролями. Напомним, что Муссолини принимал посетителей в огромном зале Палаццо Венеция. Посетитель был вынужден проходить через огромное пустое пространство, не имея возможности опереться на что-нибудь, под пристальным взглядом диктатора, восседавшего за монументальным столом на другом конце помещения. Или, напротив, вход в чайный домик традиционной японской чайной церемонии делается столь низким, что посетитель может войти в него только в позе глубокого поклона». /52. С.268-269/

Слияние оптического образа и переживаемого телесного жеста(16) ведет к интерграции коллективного и индивидуального ощущений, которые в совокупности образуют некое подобие хореографического или архитектурно-пространственного целого, сохраняющего и индивидуальный эмоциональный смысл. Стало христоматийным описание «естественного» формирования амфитеатра, данное Гете в его «Путешествии по Италии». Под впечатлением амфитеатра в Вероне Гете выдвигает любопытную гипотезу о жестикулятивно-двигательном происхождении театрального пространства. «Когда достойное внимания зрелище, — пишет он, — происходит на плоской поверхности и все туда сбегаются, то стоящие сзади употребляют все усилия, чтобы подняться над стоящими спереди: становятся на скамьи, прикатывают бочки, подъезжают в экипажах, накладывают наскоро помосты, занимают соседний пригорок — и в скорости образуется подобие кратера. Если представление повторяется чаще на том же месте, то строят подмостки для тех, которые могут платить а остальная масса справляется как может. Удовлетворить этой потребности здесь и было задачей архитектора. Он искусственно устраивает подобный кратер, по возможности простой, чтобы народ сам составлял его украшение. Увидев себя таким образом, собранным в одно, народ должен был изумляться самому себе. Привыкнув видеть себя прежде только снующим взад и вперед, теснящимся без всякого порядка и дисциплины, этот многоглавый, многоумный, волнующийся туда и сюда, блуждающий зверь вдруг видит себя соединенными в одно благородное целое, слитым воедино, сплоченным в одну массу, как бы одно тело, в котором живет один дух» /19. С.24/

Когда мускульный жест сливается со сменой оптических картин, когда ритм дыхания и шага становится соразмерным геометрическим членениям зданий и сооружений, когда силы гравитации, ощущаемые в каждом движении, сливаются со светом дня и веянием ветра, тогда возникает особое ощущение архитектурного пространства, в котором выражается и переживается причастность человека мировому целому и космической упорядочности. «Первоосновой всякой архитектонической формы, — пишет А.Бринкман, — является чувство пространства, которое, в свою очередь, коренится в ощущении человеком собственного тела и, таким образом, носит психофизический характер» /7. С.151/

Глубокое теоретическое понимание жестикулятивной природы архитектурного пространства мы находим у А.Г.Габричевского. «Всякая целесообразная, полезная вещь, — пишет он, — поскольку она выражает свое назначение, своей формой всегда соотнесена с потенциальным жестом человека, который ею пользуется. Ее оформленность не замкнутая, не изолированная, а, так сказать, центробежная (в противоположность центростремительности пластической формы). Выражаемое, означиваемое при помощи данной целевой художественной формы содержание — не вещь как самоценное трехмерное бытие (скульптура) и не само движение (танец), а их взаимодействие, их встреча. Целевая форма как художественное выражение есть граница между жестом, ищущим себе орудия и материей, так сказать, добровольно оформляющейся ему навстречу. Поэтому всякий художественно — выразительный полезный предмет не исчерпывается в своих материальных границах, а окружен силовым динамическим пространственным полем возможных действий, вызываемых к жизни его формой. Форма же эта, закрепляя и увековечивая жест, первоначально ценный лишь в порядке утильно-витальном, этим самым вынимает его из казуально-телеологической связи и делает из него знак художественного содержания, переносит его в сферу чистой выраженности» /14. С.18-19/.

Выводя пространственность архитектуры из первичной динамики жеста, А.Г.Габричевский усматривает закрепление этой пространственности в интерьере. «Внутреннее архитектурное пространство выступает в качестве момента первичного и формообразующего, но динамика его всегда антропоморфна, поскольку она дана как функция, как излучение того или иного типичного действия человеческого индивидуума или коллектива» /14. С.20/, Габричевский здесь обнаруживает не только двойственность жеста как телесного, так и умозрительного, воображаемого, но и показывает, каким образом интерьерное пространство образуется непрерывным переходом одного типа жеста в другой. <174Конечно, — пишет он, — далеко не всегда внутренние пространственные объемы насквозь и во всех своих частях двигательно оформлены по отношению к человеку. Уже в очень высоких помещениях часть пространства доступна только зрительному восприятию и в этом смысле качественно отличается от тех слоев, в которых развиваются наши движения. Но… недоступность, иррациональность, бесформенность внутреннего пространства являются нередко предметом выражения. Пропорции внутренних объемов, их освещение, их по крайней мере видимая атектоничность, подчеркивающая их равнодушие и необусловленность антропоморфными факторами, выражают сверхчеловеческую стихийную мощь пространства как мировой субстанции, поглощающей и растворяющей индивидуацию как таковую» /14. С.23/

В этих теоретических рассуждениях А.Г.Габричевский намечает генетическую связь пространства и телесного движения, которая позволяет связать архитектуру с миром человеческих эмоций. Эту мысль с особенной ясностью он проводит в следующих словах: «Если практическая и рассудочно-теоретическая деятельность человека повелительно требует статического пустого пространства, то органический инстинкт всякого живого существа и наша духовная интуиция громко говорят о другом пространстве, о том пространстве, в котором нам хочется летать, о котором мы мечтаем в наших полетных снах, о котором знают животные, еще не построившие себе геометрии. .. Переживание этого динамического иррационального пространства заложено в глубочайших пластах нашего ночного сознания и связано с целым рядом гедонистически-окрашенных витальных чувств, а в порядке духовного творчества характеризует все мирочувствия, тяготеющие к органицизму, к имманентным вещам первостихии»(17)/15. С.303/

Такое понимание пространства стало определять строй архитектурного мышления только к концу XIX-началу ХХ в., открывая перед архитектурой перспективы новых исторических интерпретаций и создания новых архитектурных концепций. Оно вступает в противоречие с пониманием архитектурной выразительности как результата совершенных пропорций.(18)

А.Габричевский, однако, не отказывается от интерпретации числовых и геометрических принципов построения архитектурного пространства в интерьере, но истолковывает их в духе гегелевской эстетики, устанавливая программирующую связь между контруктивной оболочкой здания и движением в его внутреннем пространстве.

Он рассматривает воображаемую геометрическую структуру внутреннего пространства, соответствующую членениям стен, как невидимую сеть координат, как систему горизонтальных и вертикальных плоскостей, которая «властно диктует свой неумолимый метр, подчиняя себе и дыхание и шаг проходящего. .. человека». «Пресловутая застывшая музыка есть как раз та форма, которая оживляет массу и оформляет движение, та » «, о которой говорил Альберти, то число, которое живет и в человеке и в вещи и их связывает» /14. С.25/.

Представление о пространственности архитектуры и ее связи с жестом и геометрической структурой позволили по-новому понять жизненный смысл архитектурных образов. В них близь и даль слились в единой пространственной перспективе и замкнулись светлым куполом неба,(19) а видимая и воспроизводимая движением геометрия сделалась наглядным символом «гармонии мира».

Символическая связь человека с природой и вселенной перестала выражаться только мифологией традиционного обряда, воплощаясь в архитектонике городского архитектурного пространства, где индивидуальное движение получает большую свободу, но сохраняет живую связь с ритмами универсума. человеческий шаг, обретая геометрическую идеальность, воспроизводит шаги тех, кто шел по архитектурным ступеням века назад. (20) Архитектурное пространство сохраняет «связь времен» и родовую память жеста.

Его значение сначала было пережито в интерьере храмов — римского пантеона, Софии Константинопольской, готических соборов средневековья. Барокко подчинило архитектуре пространство городских улиц и площадей. Современные здания вокзалов, универмагов, выставок и других огромных общественных зданий и комплексов создают пространство, объединяющее множество индивидуальных движений.

Однако масштабы современной архитектуры сделали человеческий жест почти невидимым и приучили понимать динамику архитектурного пространства как нечто независимое, как самостоятельную стихию. Вот как характеризует Р.Бэнэм пространство огромных сооружений промышленной эры: «Можно назвать два шедевра, полностью предвосхитивших Современное движение. Один из них — «Хрустальный дворец» (Кристалл палас), построенный из стандартных стеклянных и металлических элементов для Всемирной выставки 1851г. Здание было архаично, примитивно, но так велико по размеру, что в нем, казалось, заключалась сама бесконечность, пространство текло безгранично, насколько мог видеть глаз, отмеряемое четким модулем конструкции, до того момента, пока не пропадало в оптической дымке, созданной расстоянием и светом. Если это здание было архаично, то зрелым шедевром современного пространмства, огромным, подавляющим, насмехающимся над всем, что было построено после него, является Эйфелева башня. Здесь все разнообразия современных средств создания пространств плюс нечто большее, свойственное только этой башне, изливалось на человека так обильно, что вызывало неуверенность и потерю ориентации. Включенность в бесконечность особенно убедительна благодаря высоте сооружения: здесь существует пространство, которое протекает сквозь конструкции и ниспадает по лестницам, пространство, через которое человек передвигается либо сам, либо при помощи лифтов.

Но самым изумительным и фантастичным является конструкция башни, та геометрия, которая регулирует все пространства. Будучи далеко не простой системой правильных горизонталей и вертикалей, этот громадный пространственный каркас, предусмотренный для битвы скорее с ветром, чем с силой тяжести (Эйфель был одним из пионеров испытаний в аэродинамической трубе), как бы случайно несет горизонтальные площадки, видимо, делая этим уступку человеческой слабости, и представляет собой систему переплетенных диагоналей, связывающих главные элементы, которые прогибаются не в направлении центра земли, а в направлении горизонта. Ничто другое на земле не может дать такого сильного ощущения пребывания в свободном пространстве, не реагирующем на силы тяготения, в противоположность конструкциям обычных пространств. Даже на лестницах, проходящих через нижние опоры, человек не ощущает уверенности в том, что когда он повернет на следующую площадку, сила тяжести будет продолжать действовать таким же образом, как она действует в данный момент; кажется, что пространство расходится вокруг него во всех направлениях, глобально, беспорядочно.

Стоять на этой лестнице, которой 90 лет, и ощущать свободное сумасшедшее пространство — значит узнать что-то очень существенное о современной архитектуре. Эта архитектура повзрослела, сбросила униформу, но ее достижения нельзя сравнивать с достижениями этой первой машины — пространства» /9. С.60-62/.

Несопоставимостью этих пространственных масштабов и скоростей с жестом объясняется ощущение невыразимости пространства. Но еще важнее для понимания этой невыразимости эмоциональный эффект слияния в сознании множества различных пространственных образов, последовательно воспринимаемых человеком в движении.

Замечательно выразил это свойство архитектуры Р.Ингарден, противопоставивший чередующиеся виды архитектурного сооружения его сущности, не сводимой к сумме этих видов, а потому волнующе невыразимой. «Произведение архитектуры» пишет Р.Ингарден, — своей сущностью перерастает все то, что удается нам открыть в процессе общения с ним, и вместе с тем… для каждого из нас — воспринимающих личностей, живущих одной жизнью с произведением, создается иная конкретизация произведения, тесно связанная с нашим способом восприятия, с нашей впечатлительностью и с путями нашей жизни, — конкретизация, для которой само произведение составляет лишь исходный момент, или, если хотите, никогда полностью не достижимый конечный пункт… Для того чтобы проникнуть в суть самого произведения с чисто познавательной установкой, мы должны как бы прорваться сквозь рыхлую массу конкретизации, отбросить в ней все, на что воздействует ложным образом процесс нашего восприятия, и сквозь различные облики произведения проникнуть в его неизменную, чисто познавательную природу» /28. С.26/.

В образах архитектуры мир предстает как вселенная, в которой каждая деталь составляет органическую часть целого. Это чувство архитектоничности целого невозможного выразить числом, словом или рисунком. Пространство архиткетуры оказывается столь же невыразительным, сколь и чувства человека, которые только очень условно можно подвести по категории «радости» или «печали». Ведь каждый конкретный акт эмоционального переживания индивидуален, и нет никаких средств для точного сопоставления этих переживаний и выведения их общих свойств. Но так же и с переживанием архитектурного пространства, посколько каждый человек с его зрительным и двигательным опытом самостоятельно приобщается к его гармонии. Специфика воздействия архитектуры на чувства состоит еще и в том, что, вовлекая человека в ритмическое постижение своих пространств, она открывает каждому свой, «познавательно непостижимый» и потому именно «чудесный» порядок.

I.3. Диалектика эмоций в архитектуре.

Противоречивые точки зрения на эмоции в архитектуре и ее теории не исключают друг друга. Они существуют в единой профессиональной культуре и по-своему равно убедительны. Эмоциональность присуща самой природе архитектуры, но мера ее осознания, как и степень проявления, крайне изменчива и неравномерна. Какие-то процессы в профессиональной культуре то выносят проблематику эмоций на поверхность, то вновь скрывают в глубине.

И в истории архитектуры, и в индивидуальном творчестве эмоции сменяются рассудочным анализом, увлечение определенными формами уступает место иронической рефлексии. взаимодополнительность чувственного и рационального воплощается в диалектике профессионального сознания, но, поскольку архитектура погружена в жизнь культуры и общества, она отражает и более широкие общественные противоречия.

Противоречия современной архитектуры тесно связаны со становлением «демократической» архитектуры — процессом, начавшимся в конце XVIII в. и с разной остротой и по-разному выражавшим объективные изменения роли архитектуры в жизни общества. Формировавшийся в Новое время архитектурный профессионализм был ориентирован на потребности аристократии; изменение профессиональной ориентации современной архитектуры, выражая социальные процессы демократизации общества, переводит их в область профессиональных проблем. К числу таких проблем принадлежат и поиски новых типов сооружения и планировочных схем и проблемы перестройки стилевых форм архитектуры. Последние особенно отчетливо выражают эмоциональный еакал революционного преобразования мира.

Условной точкой возникновения эмоциональных проблем современной архитектуры можно считать конфликт классицизма и предромантических течений накануне Великой французской революции. Если для В.В.Маяковского поэзия стала «ездой в незнаемое», то для Ф.Буало она означала следование твердо установленным правилам. Соответствие классицистских правил чувствам можно охарактеризовать словами Пъера Корнеля:
«Увидев на сцене нашего театра достойного человека, мы не можем не желать ему благополучия и не можем не огорчаться по поводу его несчастий… Успехи добродетели, счастливо побеждающей вопреки крутым поворотам судьбы и опасностям, вызывают у нас желание следовать ей, а лицезрение триумфа преступлений и несправедливостей способно усилить наш естественный ужас перед лицом подобных несчастий» /35. С.365/. Между архитектурными формами и чувствами в классицизме господствовала такая же предустановленная гармония, выражавшаяся в соответствии типологических и стилистических норм, определенным сословным вкусам и чувствам.

Революционные настроения, а затем и битвы эту гармонию сломали. Действия «благородных разбойников» или баррикадных бойцов у одних вызвали «естественный ужас», тогда как другим казались «победой добродетели». За изменением привычных форм в искусстве и архитектуре обнаружились проблемы, далеко выходящие за рамки индивидуальных творческих успехов или неудач. В начале прошлого века наступает конец «традиционалистской эпохи» — событие в истории культуры, далеко выходящие за границы литературы, в качестве какового его точно охарактеризовал С.С.Аверинцев. «…В истории литературной культуры европейского круга выделяются три качественно отличных состояния этой культуры:

(I) дорефлективно-традиционалистское, преодоленное греками V-IV вв. до н.э.;

(2) рефлексивно-традиционалистское, оспоренное к концу XVIII в. и упраздненное индустриальной эпохой;

(3) конец традиционалистской эпохи как таковой» /39. С.7/.
«Различие между этими состояниями, — пишет далее С.С.Аверинцев, — явление иного порядка, чем различие между сквозь угодно контрастирующими эпохами, как то между античностью и средневековьем или средневековьем и Ренессансом. Перед лицом глубины этого различия те контрасты необходимо выявляют известное родство…» /там же/. Для периодов, предшествующих «концу традиционализма», С.С.Аверинцев считает характерными «статическую концепцию жанра», «неоспоренность идеала, передаваемого из поколения в поколение и кодифицируемого в нормативистской теории ремесленного умения ( ), господство так называемой рассудочности, т.е. ограниченного рационализма, именно в силу соблюдения фиксированных границ не полагающего своей диалекической противоположности — того протеста против «рассудочности», который заявил о себе в сентиментализме, в движении «бури и натиска» и вполне отчетливо выразил себя в романтизме» /39. С.8/.

В архитектуре последних двух веков все эти признаки видны совершенно отчетливо, в том числе бунт против рассудочности, неизбежно связанный с выражением энергичных эмоций. В процессе поисков новой архитектуры были и периоды кажущегося «застоя», иллюзорного самодавления, были и периоды особенно яростных споров. В целом же сегодня яснее, чем лет двадцать назад, что этот процесс далек от завершения, и нужно обладать большой смелостью, чтобы судить о том, что в современной архитектуре устойчиво и сохранится, а что будет в скором времени изменено. Одно можно сказать с достаточной определенностью — поиски демократической архитектуры продолжаются, и именно демократичность, а не индивидуальность определяет стилевые инварианты, и основные эмоциональные проблемы в этих поисках.(21)

Поиски демократической архитектуры являются частью становления демократической культуры и демократического образа жизни. В сфере архитектуры они породили за двести лет множество проектов самого разного характера и масштабов: от пейзажных парков до проектов домов-коммун; от археологической имитации архитектурных стилей до геометрического униформизма «жилых казарм»; от минималистических иделов Миса ван дер Роэ до пышных маскарадов пост модернизма. Увлечение классикой сменялось техницизму, ему на смену приходила технофобия и ностальгия по ордеру, поэтика стандарта сменялась эстетикой разнообразия и т.п. Диапазон и неожиданность этих перемен свидетельствуют о том, что формирование нового образа жизни — процесс весьма далекий от спокойствия. В спорах вокруг архитектуры обнаруживается накал страстей, звучат взаимные обвинения различных групп и школ в элитарности и снобизме, лакействе и надменности и т.п. Может показаться, что страсти профессиональной полемики никак не связаны с эмоциональным воздействием архитектуры на человека. на самом деле это не так, хотя связь здесь, конечно, не прямая. Однако нет особой архитектуры для архитекторов и архитектуры для всех остальных людей. Архитектура едина, и критерии ее оценки, нормы вкуса и эмоциональное восприятие ее общие. Архитектурная критика и теория во внутри профессиональной полемике лишь предельно заостряют противоречия развивающейся архитектуры, которые в принципе касаются всех каждого.

Существует эмоциональное воздействие архитектуры, но нет никаких специальных «эмоциональных» проблем в архитектуре, и то, что мы условно называем «эмоциональной проблематикой», на самом деле есть лишь совокупность художественных и функциональных проблем архитектурной теории и архитектурного творчества, которые в силу каких-то исторических обстоятельсьв, стали вызывать особый «эмоциональный» резонанС. Но сам факт осмысления этих проблем, как проблем, имеющих дело с чувствами и с эмоциями, — исторически глубоко закономерен, ибо выражает не только романтический протест против рассудочности, но, вероятно, и своего рода «чувственность» становящейся демократической культуры в целом.

Едва ли случайно, что особое внимание к проблеме архитектурных эмоций мы обнаруживаем в книге Дж.Саймондса «Ландшафт и архитектура» /42. С.68-72/, так как исторически тема природы и ландшафта непосредственно связана с эмоциональной проблематикой современной архитектуры.

В образах природы символически воплощается вся топика «чувствительности». В «Страданиях молодого Вертера» герой пишет: «Как природа клонится к осени, так и во мне и вокруг меня наступает осень. Мои листья желтеют; и листья соседних деревьев уже опали». Но значение пейзажа для выражения человеческих чувств понимали не только поэты. Булле и Леду видели в Природе не только образец порядка, но и образец эмоциональных форм, которым следует архитектура. Идиллические мотивы тяготеют к мирным пейзажам, но романтические страсти описываются в метафорах бурь и извержений. В целом же природа для становящейся демократической культуры — символ «естественности», противопоставленный «искусственности» условных конвенций цивилизации.

Само понятие и образ природы в романтизме достаточно противоречивы. Природа — это и жизнь, и смерть, и мирное соседство растений, и вечная война живых существ, это и образы, доступные зрению, и таинственные «законы», открываемые наукой.
Классицизм понимал природу рационалистически. Палладианский портик в английском парке символизировал единство разума и свободы — природа обнаруживалась здесь и в нерегулярной живописности деревьев и в строгости математического порядка древних ордеров. Регулярный французский парк тоже подражал «природе» но уже данной разуму в виде ньютоновых законов мироздания. Романтизм противопоставил природу рассудку и увидел в ней родственную душе художника мистическую стихию.

Это родство человека и природы, микрокосмоса и макрокосмоса позднее стало для романтического натурализма основой оправдания агрессивных инстинктов человека.

Представления о «добром» дикаре и испорченном цивилизацией горожанине неожиданно переворачиваются. Право сильного, будучи «естественным», подпадает под этическую норму романтизма, вследствие чего «благородный» разбойник уравнивается с любым разбойником. Область обитания романтического — дикая природа дремучего леса, неприступных гор, степей, островов. Но «дикие» романтичиские ландшафты исчезали с географической карты под натиском промышленного города, и Дж.Рескин отправляется в Альпы созерцать облака, как позже Н.Рерих и ищет уединенного общения с природой в Гималаях. Рембо оставляет Европу ради африканских джунглей, но в самой Европе происходит радикальный переворот во взглядах. Поскольку город, оказываясь сильнее естественного ландшафта, одерживает над ним победу, он-то и становится символом подлинной природы, причем в соответствии с основной метафорой романтического натурализма город превращается в «лес». И происходит это задолго до того, как города вышли из своих границ и началось сознание «экологического кризиса» и даже задолго до Рериха и Рембо — в трудах теоретиков архитектуры XVIII в.

Итальянский историк архитектуры М.Тафури, изучавший теории архитектуры XVIII в., обращает внимание на то, что проблема соотношения «естественного» и «искусственного» в них была центральной /65/. Решалась она в духе «картинности», «пикчереск», т.е. живописности, господствовавшей в сфере художественных вкусов и строительства английских садов и под влиянием философской метафорики позволявшей трактовать сам город как натуральный «лес». Выражением этой идеи служит, согласно М.Тафури, и «План Патта», в котором господствует разработанный А.Козенсом для парковой архитектуры принцип «селекции» наилучших видов, и теоретическая концепция аббата Ложье. Натурализация образа города, по мнению Тафури, лежит в русле идеологии «физиократов», выражавших точку зрения буржуазии на город и государственную экономику, — идеологии, противостоявшей концепциям феодальных ограничений предпринимательской деятельности. Такая трактовка дает возможность установить логическую связь с образом «капиталистических джунглей», в котором возрождается первобытный страх неолитического землевладельца перед огромными лесными массивами, и понять логику развития градостроительных концепций ХХв. — от «города-сада» до органических концепций расселения Ф.-Л.Райта и экуменополиса К.Доксиадиса.

Уже в «Тюрьмах» Дж.Б.Пиранези город изображен как бесконечный лес строений, в интерьерах которых томятся толпы узников. В романах Ч.Диккенса и Э.Золя город окончательно лишается солнечного света. Чудовищный дикий лес превращается в мифического монстра в образе верхарновского «города-спрута». Особенность этого образа состоит в том, что мифический ужас, вызываемый городом, сливается с тайным сладострастием. Промышленный город — это не только Коктаун беспросветных работных домов и бандитских притонов, это еще и царство невиданной ранее роскоши, выставленной для соблазна в огромных витринах, сад разврата. Образ леса, окружающего вход в ад, сливается с образом Нового Вавилона, знаменующего закат Европы. Природа обернувшаяся городом спрутом, грозит погубить человечество.(22)

Авторы градостроительных концепций начала ХХ в. оказываются, как точно заметил Г.Каганов/29/, в роли мифологических «культурных героев», берущихся наподобие героев древнего эпоса, победить дракона и спасти солнце.(23) И действительно, «солнце», как и «зелень», становится ключевым словом градостроительных концепций. В «Афинской хартии» говорится: «Чем больше разрастаются города, тем меньше считаются с природными условиями. Под природными условиями подразумевается наличие в соответствующей пропорции элементов, необходимых для всякого живого существа: солнце, пространство, зелень. Индивид, утративший связь с природой, дорого платит за это всякими болезнями, вырождением, безумствами, которые ослабляют его тело, лишают всякой восприимчивости организма, и без того подорванный иллюзорными прелестями города» /32. С.160/.

Чем мрачнее рисуется в градостроительных концепциях действительность промышленного города конца XIX в., тем ярче сияют предлагаемые в них проекты новых форм расселения. Для Ле Корбюзье природа враждебна человеку, и он ее побеждает: апофеоз победы — это снос Парижа, уподобляемый удалению раковой опухоли.(24)

Первый раунд великой битвы, данной архитекторами дракону промышленного города, был попыткой превратить «город-лес» в «город-сад». Реализовалась основная мифологическая парадигма действия культурного героя: он учит людей земледелию. Э.Гоуард выступил в роли такого учителя. Разумеется, сам он не подозревал, что его проект может быть осмыслен в мифологической системе терминов, он искренне был привержен радостям деревенской жизни,(25)которые хотел соединить с преимуществами жизни городской. В его устах метафора «город-сад» не имела никакой связи с концепциями «города-леса», но исторически она стала эпическим символом и потому приобрела небывалую популярность.

Героизм садоводческого эпоса во второй половине ХХ в. сникает. Одн

Список эмоций: 135 слов, выражающих чувства

Категории эмоций

Список эмоций, понятных типичному ребенку дошкольного возраста, может быть ограничен словами «счастье», «безумие», «грусть» и «страх» (Harter, S., & Buddin, B.J. ), но по мере их роста список расширяется, и у них появляется более подробный словарный запас, чтобы объяснить, что они чувствуют.

За последние 40 лет появилось несколько структур для описания и классификации эмоций. Существует Колесо эмоций Плутчика, Атлас эмоций Экманса и многие другие, но в этой статье мы используем древовидную структуру, созданную доктором Филиппом Шейвером и его коллегами из Денверского университета.

В 1987 году Шейвер и его коллеги опубликовали книгу «Знание эмоций: дальнейшее исследование прототипа подхода», в которой они описали трехуровневую иерархию эмоций и классифицировали слова в этой иерархии. В статье они определили шесть первичных эмоций: гнев, страх, радость, любовь, печаль и удивление, а также 25 вторичных эмоций и 135 слов, которые представляют собой более описательные третичные эмоции.

Вот полный список эмоций и их классификация:

гнев
- Отвращение: презрение, отвращение, отвращение
- Зависть: зависть, ревность
- Разобевание: раздражение, фрушрование
- Ирением: Агрессирование, агитация, экипация, ворвация
- . горечь, неприязнь, свирепость, ярость, ненависть, враждебность, отвращение, возмущение, ярость, негодование, презрение, злоба, мстительность, гнев
- Torment: Torment
Страх
- Ужас: Тревога, страх, испуг, ужас, истерия, огорчение, паника, шок, ужас
- Нервозность: Тревога, опасение, дистресс, боязнь, нервозность, напряжение, беспокойство, тревога : Развлечение, блаженство, жизнерадостность, восторг, экстаз, эйфория, наслаждение, эйфория, веселье, веселье, ликование, счастье, веселость, жизнерадостность, радость, ликование, удовлетворение
- Довольство: Довольство, удовольствие
- Порабощение: Порабощение, восторг
- Оптимизм: рвение, надежда, оптимизм
- Гордость: гордость, триумф
- Облегчение: облегчение
- Зест: энтузиазм, волнение, волнение, трепет, Zeal, Zest
, влечение, забота, сострадание, нежность, симпатия, любовь, сентиментальность, нежность
Тоска: Тоска
Похоть: Возбуждение, желание, увлечение, похоть, страсть
Печаль
- Разочарование: Разочарование, смятение, неудовольствие
- Пренебрежение: Отчуждение, поражение, уныние, смущение, тоска по дому, унижение, незащищенность, изоляция, обида, одиночество, пренебрежение, неприятие безнадежность, меланхолия, страдание, грусть, печаль, несчастье, горе
- Стыд: вина, сожаление, раскаяние, стыд
- Страдание: агония, тоска, обида, страдание
- Сочувствие: жалость, сочувствие

Сюрприз

Сурпи и печатные формы.

Многие из них включают персонажей и сценарии из наших онлайн-вмешательств SEL. Хотя вам не обязательно использовать наши онлайн-программы для использования уроков, вы можете запросить Бесплатная пробная версия здесь .

Эмоциональный спектр

Важно, чтобы учащиеся научились определять степень эмоций, которые они испытывают, и использовать слова, которые являются более описательными, чем безумие, грусть, радость и т. д. диапазон одной эмоции и определить ситуации, которые заставляют их чувствовать себя так.

Определение эмоций. Упражнение

Выявление чувств и управление ими требует, чтобы мы реагировали на эмоциональные ситуации социально приемлемым образом, и исследования показывают, что дети, которые хорошо умеют определять свои эмоции и управлять ими, чувствуют себя лучше и имеют более успешные дружеские отношения.

Это задание по выявлению эмоций поможет учащимся научиться распознавать физические признаки, связанные с различными эмоциями.

Термометр гнева

Каждый человек время от времени чувствует гнев, и это может быть непреодолимой эмоцией. И, как и другие эмоции, гнев бывает разной силы и степени.

Используя этот рабочий лист термометра гнева, учащиеся будут размышлять о ситуациях, когда они чувствуют гнев, и обдумывать идеи о том, как успокоиться.

Эмоциональные лица

Эти рабочие листы с изображением лиц с эмоциями помогут вашим учащимся оценить выражения лиц и связать эти выражения с различными эмоциями.

На уроке мы используем персонажей из нашей онлайн-игры SEL «Приключения на борту SS GRIN», чтобы проиллюстрировать следующие чувства: злость, тревога, скука, смущение, радость, нетерпение, грусть, страх и удивление.

Дополнительные уроки и занятия по эмоциональной грамотности

Колесо чувств: ежедневная проверка, которая поможет вам понять, что чувствуют ваши ученики
Шкала беспокойства: стратегии преодоления беспокойства, беспокойства и страха
Цвета кольца настроения: еще один рабочий лист, помогающий учащимся идентифицировать эмоции игра, Шарады
Телефонная игра: Распознавание выражения лица и языка тела

Продление урока при использовании онлайн-программ Centervention

Каждый день, когда учащийся входит в свою онлайн-учетную запись Centervention, его спрашивают, как он себя чувствует. Они могут выбрать один из следующих пяти вариантов: «Безумный», «Грустный», «Встревоженный», «Хорошо», «Счастливый».

Все эти проверки эмоций учащихся записываются и отображаются на панели управления преподавателя, где вы можете с первого взгляда определить, каким учащимся может потребоваться дополнительная поддержка.

А для тех учеников, которым нужна дополнительная поддержка, есть 6 сцен в Zoo U и 3 сцен в Zoo Academy, в которых основное внимание уделяется регулированию эмоций.

Хотите получать бесплатные уроки SEL каждую неделю?

С учетной записью Centervention вы получите бесплатные уроки и бесплатную пробную версию наших онлайн-программ SEL.

Пожалуйста, создайте мою учетную запись

Настроения и эмоции на тагальском языке: 100 простых слов

Вы заинтересованы в использовании слов, связанных с настроением и эмоциями, в тагальском языке ? Где бы вы ни находились, вы всегда будете в ситуации, когда вам нужно выразить свои nararamdaman (чувства на английском языке), чтобы вас понимали и относились к вам так, как вы хотели бы. В конце концов, мы люди, и технически в нашей ДНК заложено множество сложных чувств, которые выходят за рамки 9.0172 масая (счастливый) или малунгкот (грустный). К счастью, есть множество простых слов, которые вы можете использовать для своих сильных чувств, и это то, во что мы сегодня углубимся.

Ано ба и ийонг тунай на нарарамдаман? (Что ты сейчас чувствуешь?)

Как и в любом другом языке мира, в тагальском есть ряд различных слов, которые, несомненно, помогут тебе описать свое текущее состояние. Видите ли, у всех нас есть «изменяющиеся» эмоции, и все это может длиться доли секунды, дни и даже месяцы! Итак, прежде чем мы обсудим все слова на тагальском языке, давайте сначала определим точные различия между эмоциями, чувствами и настроениями, чтобы мы точно знали, к чему мы имеем отношение, и улучшили свои знания эмоциональной грамотности.

Emotions	Tagalog	Traditional Tagalog
Joy	Kaligayahan	Kagalakan
Sadness	Kalungkutan	Lumbay
Acceptance	Pag -tanggap	Pagsang-ayon
Отвращение	Pag-kayamot	Pag-kasuklam
Fear	Pangamba	Pagkasindak
Anger	Galit	Kapootan
Surprise	Pagkagulat	Pagkamangha
Anticipation	Pag-asa	Pagkamapangalaga

Чувства	Tagalog
Agitated	Nabalisa
Aggravated	Pinalubha / pinalala
Angry	Bugnot / galit
Bitter	Masakit
Contempt	Paghamak
Циничный	Мапан-уям
Презрение	Панг-ааба
Недовольный	Masama ang loob
Exasperated	Bagot
Frustrated	Nadidismaya
Furious	Nangangalit
Grouchy	Matampuhin
Hostile	Pagalit
Impatient	Найнип
Раздраженный	Инис
Разгневанный	Нагалит
Moody	Sumpungin
Nervous	Ninenerbiyos
Pissed	Asar
Upset	Masama ang loob
Vindictive	Mapaghiganti

Чувства	Тагальский
Спокойствие	Калмадо / Панатаг
Content	Kuntento
Patient	Matiyaga / Matiisin
Peaceful	Mapayapa / Matiwasay
Relaxed	Relaxed
Serene	Matahimik
Trusting	Мапагтивала

Чувства	Tagalog
Awe	Paghanga / Pangingimi
Bliss	Lubos na kaligayahan
Delighted	Nagagalak
Eager	Sabik
Ecstatic	kalugud -лугод
Помолвлен	Накикибахаги
Энтузиаст	Масигасиг / Масигла
Excited	Nasasabik
Free	Malaya
Happy	Masaya
Inspired	May inspirasyon
Lively	Masigla
Passionate	Masintahin / Magiliw
Игривый	Мапагларо
Обновленный	Na-refresh
Удовлетворенный	Насияхан
Spirited	Masigla

вызовы и перспективы / Хабр

1. Текущие вызовы

1.

1.2. Доступ к обучающим данным по интересующей теме

1.3. Отсутствие тестовых данных для расчета метрик классификации при использовании сторонних систем анализа тональности.

1.4. Извлечение тем из текстов

1.5. Руководства по аннотированию тональности для ручной разметки.

1.6 Исчерпывающее описание ограничений

1.7. Межтематический анализ тональности.

1.8. Определение сарказма и иронии

1.9. Определение ботов

1.10. Эффективность результатов анализа

2. Перспективные направления исследований

2.1 Обучение с переносом знаний языковых моделей

2.2. Анализ тональности многоязычных текстов

2.3. Извлечение из текстов общепредметных тем

2.4. Лайки и другие виды реакции на содержимое как опосредованный способ выражения эмоций

2.5. Контекстуальная классификация эмоций

2.6. Анализ содержимого менее исследованных источников

2.7. Автоматический анализ содержимого соцсетей в качестве альтернативы традиционным опросам

2.8. Мониторинг индекса настроений русскоязычного cегмента соцсетей

3. Заключение

4. Источники

Аффективное переживание: золотая нить в клиническом взаимодействии

Континуум эмоциональных переживаний, выведенный на основе непосредственного клинического наблюдения

Какие реакции вызывают у аналитика дискретные аффекты, настроения и аффективные состояния?

Линейные и нелинейные аспекты аффективного переживания в процессе клинического взаимодействия

Аффективно-когнитивное взаимодействие: аффективные переживания как провоцирующие факторы ролевого поведения

Характеристики аффективных переживаний пяти мотивационных систем

Техники, содействующие обретению чувства безопасности

Как эмоции влияют на мышление — Нож

Эмоции и профессиональное сознание архитектора

Список эмоций: 135 слов, выражающих чувства

Категории эмоций

Эмоциональный спектр

Определение эмоций. Упражнение

Термометр гнева

Эмоциональные лица

Дополнительные уроки и занятия по эмоциональной грамотности

Продление урока при использовании онлайн-программ Centervention

С учетной записью Centervention вы получите бесплатные уроки и бесплатную пробную версию наших онлайн-программ SEL.

Настроения и эмоции на тагальском языке: 100 простых слов

8 Первичные эмоции

100 слов для обозначения настроения и эмоций на тагальском языке

Злой / раздраженный (выражает негативные эмоции)

Open (Shows Положительные эмоции)

Радость (выражает безграничное счастье)

Despair / Sad (The Feeling Of Not Having Hope)

Shameful / Fearful (Reflects An Uncomfortable Psychological And Физические ощущения)

Напряженный (отражает высокий уровень вины)

Нежный (демонстрирует теплоту, заботу и нежную привязанность)

Готовы учить тагальский язык?

Color Emotions — Различные цвета, связанные с эмоциями и настроениями

Таблица цветовых эмоций

Grouped Цветовые эмоции

Цвета грустного настроения

Цвета счастливого настроения

Цвета успокаивающего настроения

Цвета бодрящего настроения

74747.

7.7477. 7.7. 7.7. 7.

7477.

7.7. 7.7. 7.

7.

7.7. 7.

7.

7.

Individual Color Emotions

Красный

Оранжевый

Желтый

Green

Синий

Purple

Розовый

Коричневый

Черный

Белый

Часто задаваемые вопросы

Какой цвет означает счастье?

7.
7477.
7.
7.
7.
7.
7.

7.
7.
7.
7.
7.

7.
7.
7.