Русские субкультуры: Вспомнить все: Субкультуры далекого прошлого

Чем хипстеры похожи на денди, а современная оппозиция — на диссидентов?. «Бумага»

В издательстве «Белое яблоко» вышла книга Артемия Троицкого «Субкультура. История сопротивления российской молодежи 1815–2018». В ней музыкальный критик исследует субкультуры последних 200 лет — от декабристов и денди до хиппи и стиляг.

Какие субкультуры существовали в царской России, как денди возродились в Серебряном веке и Советском Союзе и чем современная протестная молодежь напоминает советских диссидентов? «Бумага» публикует отрывки лекции Троицкого с презентации книги в магазине «Подписные издания».

— Я решил писать про субкультуры, потому что для одного американского университета мне надо было придумать что-то более свежее, чем история рок-музыки в Советском Союзе. Я подумал: замахнусь-ка я на субкультуры. Пришлось мне заняться исследованиями.

Эти исследования привели меня к тому, что в XVIII веке молодежных субкультур в России не было. Был Петр Первый, довольно-таки субкультурный тип. Страну он изменил очень серьезно, но не теми методами, как это обычно делает субкультурная молодежь.

Были в XVIII веке щеголи, их еще называли петиметры. В Петербурге были такие дворянские ребята, которые в XVIII веке очень даже кудряво одевались. Самый известный из них — князь Куракин. Есть его портреты, где он увешан всякими рюшечками. При этом был прелестнейший, добрейший человек, настоящий щеголь. Но он был не молод, и сама эта субкультура не была молодежной.

Первая осознанная, идеологически подкованная субкультура [в России] — денди. С одной стороны, они всё подсмотрели у англичан, но это всё же были русские денди. От английских они отличались не только тем, что использовали натуральный мех в своих пижонских одежках, но и тем, что многие из них потом стали декабристами. Им посвящена моя вторая глава.

Декабристы уже пытались выразить свое отношение к действительности и изменить ее не только своими манерами и стилем одежды. Когда говорят о декабристах, всегда почему-то остается за скобками то, что они были очень молоды. Это было чисто молодежное движение. Единственный возрастной декабрист — князь Сергей Волконский, герой войны 1812 года. К моменту восстания ему было 36 лет, остальным декабристам — от 18 до 27. Причем там могли бы быть и 15-летние. Но их там не было, потому что декабристы — в первую очередь офицерское движение. В армию в детском возрасте не брали. Иначе декабристами были бы тинейджеры — тогда и восстание, может быть, закончилось бы более удачно.

Карикатура на модников начала XIX века

Я сам был представителем субкультуры, и не одной. Я был представителем субкультуры октябрят и юных пионеров, если это можно считать субкультурой. С восьми лет я был битломаном. Потом я был хиппарем, и потом я был панком. Хиппарем я был не первым в Москве, а панком, пожалуй, первым.

Если бы этих субкультур не было, то я бы их придумал, потому что беспокойные, пытливые молодые люди не могут без того, чтобы что-то ни придумать. Именно поэтому и возникают субкультуры, молодежные подпольные общества, движения. Молодежи не нравится окружающий мир и хочется его каким-то образом преобразовать. А если не преобразовать, то хотя бы свою жизнь в этом противном бездарном мире сделать ярче. Это законное желание любого правильного молодого человека. А неправильные пьют пиво и лузгают семечки. Это тоже своего рода субкультура. Но самая скучная.

— Российская оппозиция очень разнородна. Я бы не сказал, что она выработала какой-то собственный культурный или субкультурный код. Очень разные люди разного возраста, с разными убеждениями.

В моей книге есть глава о молодых советских диссидентах. Они скорее напоминают субкультуру, поскольку они, хоть и были разные, были в большей степени спрессованы советской властью. И у них была четко сформулированная идеология. У нынешней оппозиции идеологии нет. Единственный лозунг — это «Свобода!» Но «Свобода!» — это лозунг любой субкультуры.

Если говорить о нынешней протестной молодежи, то я думаю, что это сейчас субкультура in-the-making. То есть она вырабатывается. Есть, с одной стороны, какие-то общие черты так называемого поколения Z. Само поколение Z уже представляется как размытая субкультура. Когда на него еще накладываются какие-то политические запросы, то это уже может стать субкультурой.

Совсем хорошо, если эта субкультура имеет свою культурную составляющую: музыкальную, книжную, визуальную. Это тоже сейчас начинает происходить, и, думаю, в субкультуру сформируется чуть позже. Я так думаю, что этот режим, не дай бог, пару лет продержится. Но за эту пару лет, я думаю, эта субкультура сформируется окончательно и будет более заострена, чем теперь.

— Существует очевидная диалектика культуры и субкультуры, причем на самых разных уровнях. Можно начать с того, что некоторые вещи, которые я квалифицирую как субкультуру, являются изобретениями большой культуры.

Я изобрел собственный термин — виртуальная субкультура. Первой из них идет такая история, как «лишние люди». Это не была какая-то сформулированная субкультура или какое-то движение. Само это словосочетание придумали культурные писатели для обозначения определенного явления, которое, в общем-то, можно считать субкультурой. При этом представители этой субкультуры, может быть, никогда бы в жизни не согласились с тем, что они «лишние люди».

Или митьки. Их придумал Володя Шинкарев, прекрасный художник. Написал книгу «Митьки», в которой описал своего друга Митю Шагина и его компашку. Много всего напридумывал. И из этой книги вылупилась целая субкультура.

По поводу растворения субкультуры в большой культуре. Это происходит сплошь и рядом, потому что субкультура — как бы пограничное место. Она всегда находится на острие, а культура — это уже все тылы, весь мейнстрим и так далее. И поэтому то, что имеется субкультурного, но вдруг начинает иметь большой успех, становится частью мейнстрима.

Скажем, поначалу в Бразилии в конце 60-х — начале 70-х годов тропикалисты представляли собой типичную субкультуру. Это были молодые, отвязные, пропитанные вредными веществами интеллектуалы, которые сочиняли совершенно нетипичные для Бразилии музыку и песни. Но они оказались настолько талантливыми, что многие из них стали абсолютно попсовыми персонажами, классиками бразильской поэзии. И это случается сплошь и рядом.

Тропикалисты. Фото: vk.com

— Хиппи фактически изменили мир. Может быть, они этого не хотели. Может быть, они хотели слушать музыку, курить и заниматься сексом, но на самом деле субкультура хиппи совершенно перевернула многие общемировые устоявшиеся понятия. Это хиппи свалили в Америке Никсона. Это хиппи свалили в Советском Союзе Брежнева. Никакие не ЦРУ и не Пентагон, и даже не академик Сахаров. Нет. Это были миллионы молодых людей, язычников, которые повернули весь мир так, как им нравилось. И мир их послушался и пошел за ними.

70-е годы были застойными, но для власти, а не для молодежи. Молодежь, наоборот, вся бродила в это время. И я считаю, что эти молодежные неполитизированные движения изнутри эмоционально развалили к черту всю советскую идеологию. То есть была страна, всё молодое поколение которой в гробу видало то, что им внушали взрослые. Страна не могла выжить.

— Субкультуры похожи на живые организмы. Они возникают, переживают период бурной юности, потом они выходят на плато, на такой ровный участок, потом потихонечку сходят на нет.

При этом есть какие-то мегасубкультуры, которые действительно имеют свойство возрождаться. Но в ином виде, в иной форме, часто с совершенно непохожим содержанием. Идеальный пример — дендизм. Историю русского дендизма можно легко отследить на протяжении всех этих двух веков. Были классические денди типа Евгения Онегина, декабриста Лунина или философа Чаадаева. Они были в начале XIX века, в золотой век русской литературы. Потом их не стало, другие люди заняли эти места. Уже были радикальные молодые товарищи, которые, наоборот, терпеть не могли красиво одеваться: нигилисты, революционеры-демократы, народники, народовольцы и так далее.

Съемки фильма «Квадрофения»

В Серебряном веке опять появились денди: Гиппиус, Маяковский, Михаил Кузмин. Все эти желтые кофты, шейные платки. Потом опять их не стало. Совок, все дела. Потом опять денди под именем стиляг. Потом опять это ушло немного в песок. Зато сейчас мы можем сказать, что хипстеры — это в некоторой степени реинкарнация денди, хотя, на мой взгляд, самая скучная. Они в основном у вас в Питере.

Я знал, по крайней мере, двух гениальных денди тут, в Питере: [это] мой близкий друг Владик Мамышев-Монро и барабанщик группы «Кино» Георгий Гурьянов. Они были суперденди. «Американцу» Федору Толстому до них далеко. Это пример субкультуры, которая то теряется, то возрождается.

— Сейчас субкультур очень много. Раньше субкультуры были большие и всеохватные. Хиппи, например. Их были миллионы, и все только и говорили про хиппи. Потом всякие панки, митьки — все знали, что в Питере водятся такие толстые бородатые митьки. А сейчас субкультур сотни. Моя дочь написала в последней главе очерк про всякие субкультуры молодежные. Я и половины тех слов не понял: какие-то гики, фрики и так далее.

На мой вкус, большинство из этих субкультур, точнее даже почти все, особого интереса не представляют. Мне интересны те субкультуры, те молодежные движения, которые как-то меняют жизнь. А эти субкультуры, с одной стороны, чисто гедонистические, а с другой стороны — имитационные. То есть это не то, что мы сами придумали по причине своеобразия нашей действительности, а просто посмотрели в интернете, например, японские мультяшки или корейские бойзбенды. Мне эти субкультуры неинтересны. Пусть их в Южной Корее и изучают. Было бы неправильно, если бы я это вообще проигнорировал, — и я это поручил младшему поколению. В моей книге эти субкультуры и чем они увлекаются [перечислены] через запятую.

Субкультуры возникают всё время. И я уже жду такого процесса, как оформление, доведение до ума определенного пазла современной политизированной субкультуры. Есть, например, группа IC3PEAK, моя любимая питерская группа Shortparis и так далее. Они работают на то, чтобы как-то оформить эту новую протестную субкультуру. Я думаю, что у них всё получится. Эти ребята талантливы, энергичны, а главное — власти дают такие импульсы, так вдохновляют на то, чтобы им сопротивляться. Таких гнусных, неаппетитных властей в стране не было уже давно. И это должно вдохновлять молодых людей.

Русские субкультуры и выборы | VIPERSON

Русская культура существует как некая целостность распределенная во времени и пространстве – в том числе и ментальном пространстве. Границы русской культуры, отделяющие ее от иных культур, размыты и проницаемы, они могут быть очерчены лишь с какой-то условной определенностью. Одним из признаков принадлежности явления к русской культуре является, например, язык: любой текст, написанный изначально на русском языке – часть русской культуры. Но и текст, переведенный на русский, может и часто становится частью русской культуры в ее широком смысле. В тех сферах, где объект культуры для своего возникновения и существования не нуждается в русском языке (например – музыка, живопись или скульптура и др.) принадлежность к русской культуре устанавливается по иным, иногда и косвенным признакам. Этих признаков много, наиболее распространенными являются, например, территория  происхождения произведения или отнесение автора к русским – по признаку родного языка, например, или подданства-гражданства и т. д. Принадлежность к государственному образованию русского народа – Империя, Союз, Федерация – один из косвенных признаков принадлежности к «большой» русской культуре. Политическое содержание государственности, его идеология, правила взаимодействия народов, цели и смыслы их существования, степень влияния «инородцев» на государственную политику – суть факторы влияния на русскую культуру. Таким образом, «большая» русская культура – явление, охватывающее в разные времена различные территории, опирающееся на изменяющиеся идеологические и религиозные основы.

В рамках русской культуры формируются и сосуществуют русские же субкультуры. Это явление можно назвать и неким русским мультикультурализмом. У русского мультикультурализма история столь же долгая, как и у русского государства. В этом эссе я,  хочу поразмышлять о структуре мультикультурной русской культуры, отчетливо формирующей свои собственные, «внутренние», иногда  весьма определенно очерченные субкультуры, взаимодействующие друг с другом. Причем взаимодействие это бывает столь значительно и агрессивно, что не учитывать этого, рассматривая судьбу русской культуры нельзя. Кроме того, в ряде случаев бывает очевидной взаимосвязь и взаимовлияние между принадлежностью к определенной субкультуре и политическими, идеологическими предпочтениями. В других случаях такая взаимосвязь неочевидна, но, тем не менее, она существует и знание о ней чрезвычайно важно для постижения состояния общества и направлений его изменения.

Русские субкультуры формируются на основе разных идентификационных признаков: этнических, идеологических, религиозных, географических и пр. Например, татарский поэт Муса Джалиль, является, несомненно, частью татарской культуры (целостной в своем собственном гомеостазе). Но он же, ставший всей своей судьбой частью советской культуры, будучи переведенным на русский язык, является, одновременно, и частью «большой» русской культуры. Вообще вся советская культура является субкультурой внутри «большой» русской культуры, определенной и временными и идеологическими и географическими границами.

Советская идеология ставила перед государством и обществом определенные цели и более чем активно формировала то, что названо советской культурой, в которой «диалектически взаимодействовали» национальные культуры. «Ленинская национальная политика» состояла, в том числе, в развитии национальных культур, в формировании их как «национальных социалистических». Надо признать, что в этом отношении Советская власть немало преуспела: во всех союзных республиках не просто открыты театры, школы, академии наук, творческие союзы, но создана целая взаимосвязанная система последовательного развития этих культур. Ничего подобного в мировой истории никто и никогда не делал и даже не помышлял о подобном.

Результат у этой политики, однако, мягко говоря, неоднозначный: развившись, национальные культуры легко вовлеклись в процесс разрушения государства и немало способствовали его распаду. Мало того: так называемое «развитие» выделило из себя крайне враждебную по отношению к матрице, ее породившей, субкультуру, казавшуюся сперва просто антисоветской, но, по сути, являющуюся концентратом ненависти к культуре русской. Представители этих субкультур оформились институционально и представлены ныне как суверенные государственные образования, как общественные движения и политические партии и как субкультурные сообщества без формальной институализации.

Русская культура, как и всякая иная, явление во многом экстерриториальное. Поэтому во всех вновь возникших государствах она не исчезла полностью, поскольку остались ее потребители и даже ее творцы. Изменившийся в этих государствах статус русской культуры не способствует не то что ее развитию, но даже сохранению. Тенденция вытеснения русской культуры не только из дня сегодняшнего, но и из прошлого носит целенаправленный, поддерживаемый новообразованными государствами характер.

На оставшейся территории – части основного, «ядерного» ареала формирования и существования русской культуры, каким был Советский Союз (а до него – Российская Империя), называемой ныне Российская Федерация, динамика и процессы развития русской культуры протекают в более благоприятных условиях, нежели в отколовшихся окраинах. Тем не менее, говорить о естественном, продуктивном и благополучном развитии русской культуры трудно. Идеологический диктат «строительства социализма» сменился диктатом ненависти к этому периоду истории и к значительной части рожденной им культуры. Наряду с этим – основным – содержанием доминирующей идеологии, культуре предписано участвовать в строительстве капитализма в той его жуткой форме, каковая осуществляется ныне в России. Роль регуляторов «культурного процесса» вместо партийных и государственных органов советского периода, выполняют новые органы власти, а также механизмы финансовой зависимости сферы культуры и манипуляции общественным сознанием посредством СМИ, освоивших весьма эффективные технологии. За этим стоят не те же самые, но по сути своей подобные прежним, органы государственного контроля, оформленные в виде клановых властно-имущественных комплексов. Борьба и конкуренция за власть между ними имеют место, но все они находятся под защитой государства, ими порожденного.

Столкновение субкультур или борьба за выживание

Властно-имущественные комплексы  («элиты») формируют инфраструктуру и окормляют соответствующие сегменты общества, способствуя формированию русских субкультур. Доминантами в них могут быть религиозные факторы (наиболее очевидные – православие, ислам и иудаизм), этнические (еврейские, «кавказские», татарские, башкирские и т.п., вплоть до таких экзотических, не существующих как этносы, но заявляющих о себе как о таковых – казацкие, сибирские, поморские и др.),  и идеологические, принимающие зачастую крайне упрощенные формы типа «патриоты» (непонятно или понятно какого толка) или «западники» (тоже весьма различные по свей масти).

Все эти субкультуры вовлечены в борьбу за ресурсы, за влияние на общество и его политическую элиту, за собственное выживание. При этом каждая субкультура несет в себе в качестве базиса не столько «прялки-щи-форшмак», сколько этический базис, представление о том, «как все должно быть». Поэтому конкуренция русских субкультур принимает идеологическую окраску. Политическая борьба без идеологии невозможна, это вроде как «сухое плаванье»: подурачиться можно, а поплавать нельзя. Идеология – система координатполитики, ее измерение, язык и инструмент. Но очень важно уметь видеть: от имени и во имя какой субкультуры та или иная политическая сила, тот или иной властно-имущественный клан, действует. Идеология и провозглашаемые ценности – вторичны, по отношению к этическому базису субкультуры. Бороться за тожество «рынка», «общечеловеческих ценностей», «идей марксизма-ленинизма» и т.п. можно от имени и во благо «советского народа», католицизма, православия, ислама или атеистов, от имени и во благо русских, евреев, татар или лиц, отказавшихся от этничности и т.д. Культурная принадлежность, идентификация – это наиболее полное отражение личности, пребывающей в своей полноте и сложности. Культура, к которой индивид относится, формирует в нем  комплекс базовых идентификаторов личности: представление о должном, о добре и зле, о справедливости, о смысле и целях жизни и т.д. Свою увлеченность политическими теориями и моделями, политиками и партиями индивид соотносит со своим внутренним «человеком культуры» и пытается найти нечто гармоничное его представлениям о должном и правильном, либо так или иначе уравновесить, сгладить возникающие ощущения дисгармонии.

 

Непросто распознать в борьбе за место под солнцем столкновение отличающихся друг от друга, но все еще русских субкультур: русско-русскую, еврейско-русскую, православно-русскую, мусульманско-русскую, прозападно-русскую, либерально-русскую, монархически-русскую… Сколь бы ни были неточными эти условные наименования, субкультуры существуют и все они – конкуренты как в борьбе за ресурсы и влияние, так и в борьбе за будущее, поскольку их представления о надлежащем будущем не совпадают.

В качестве примера можно рассмотреть еврейско-русскую субкультуру – как наиболее проявленную, яркую, устойчивую, влиятельную, с длительной историей непрерывного существования. Важно также, что в этой субкультуре  один из основных идентификационных признаков – этничность – работает с высокой точностью.Евреи сохраняют свою этничность и знание об этом на протяжении веков, во многих поколениях независимо от страны пребывания, государственного строя и отношения к ним со стороны общества, власти, идеологии и пр. Исключительная приверженность евреев к собственной этничности облегчает задачу исследования явлений, в которых этот признак надо учитывать. Определение этничности именно «по крови» – важная особенность еврейского этноса. Не потому что этого подхода нет у других – такое в истории встречалось. Например – наиболее выпукло и памятно – у немцев периода нацистской Германии. Но такой подход у других народов удерживается недолго, ему на смену приходит определение этничности по вовлеченности в культуру, по территории проживания или подданству (гражданству), по религиозному предпочтению и т.п. Евреи же не отказываются от своего подхода  веками и пользуются им в своей обыденной жизни, включая систему распознавания «свой-чужой» – порой на подсознательном уровне. Для формирования еврейско-русской субкультуры этот фактор имеет значение, хотя мнение о «всемирной еврейской солидарности» существенно превосходит реальность. Отметим, что еврейско-русская субкультура обладает высокой степенью политической субъектности: она знает – чего она хочет, к чему стремится и часто обладает достаточными ресурсами для движения к своим целям.

Что касается «русско-русской» (название условное, поскольку определить ее этнически затруднительно) субкультуры, то она неоднородна настолько, что сама разбивается на некие ареалы, суб-субкультуры, которые условно, за неимением других слов-признаков, можно обозначить как: просоветскую, православно-демократическую, православно-монархическую, либерально-демократическую и т.д. Я подчеркиваю, что это не идеологические, политические или религиозные линии разлома – это разлом внутри культуры, раскол ее фундаментальных основ, таких как этическая система и ценностная матрица, происходящий на уровне личности. Вышеназванные измерения и разломы – политический, идеологический и др. – вторичны по отношению к разломам культурным. Культурно-ценностный набор у каждого человека складывается в течение всей жизни, что-то в нем остается неизменным, а что-то меняется. В культурной матрице личности могут самым причудливым образом быть смешаны такие предпочтения и оценки, которые в политическом, скажем, измерении, не могут сочетаться в одном человеке. Поэтому культурная матрица, влияя на оценку тех или иных политических, идеологических и т.д. систем взглядов, допускает достаточно широкий спектр возможностей, поскольку редко находит однозначное соответствие своим сложным комплексам в политическом, идеологическом и даже религиозном пространстве.

У некоторых из этих суб-субкультур есть свои организации, свои авторы, лидеры, СМИ, есть представления о должном, системы и иерархии ценностей.  При этом между ними нет солидарности, они чаще всего не конкурируют, а враждуют. Несомненный факт единства их общей «большой» культуры, единственности и абсолютной ценности государства, утрата которого означает для них всех общую гибель – ни в малейшей степени не побуждают их к консолидации. Поэтому русско-русская субкультура – политически бессубъектна как целое. В то время как суб-субкультуры обладают признаками ограниченной, но субъектности – что позволяет им вести целенаправленную борьбу друг с другом. Политической сборкой русско-русской субкультуры, формированием ее целостности по каким-либо измерениям не занимается никто. Расчленением и размежеванием – многие. В результате то, что должно быть ядром русской культуры таковым не является, а без ядра нет и суммарной политической воли, общей цели,  ценностной и этической матрицы. Это признак смертельно опасной слабости русского народа – что бы и как бы мы ни понимали под этим наименованием.

Выборы-2016 как проявление видовой борьбы субкультур

Политические предпочтения, которые в период выборов принимают материализованные формы – «за кого голосовать?» – базируются, в основе своей, на не всегда осознанной  принадлежности к субкультуре. Именно «человек культуры», сидящий в каждом из нас, улавливает и оценивает  флюиды, исходящие от политических партий, их лидеров и почти одинаковых лозунгов,  «субкультурный анализатор»  классифицирует их  как «свои» или как «чужие».

За кого же призовет голосовать этот анализатор представителей разных субкультур в сентябре 2016 года?

Многие «просоветско-русские» проголосуют за КПРФ: и по привычке и от отсутствия альтернативы: тем, кто позитивно относится к попытке воплощения идей социальной справедливости в советский период пока не найти другой партии с таким посылом. Отдельные «красные» отсветы исходят и от «Родины» и от «Справедливой России» и от  более мелких партий типа «Коммунисты России».

«Антисоветски-русские» разных сортов – монархисты, националисты, радикал-православные, «белые», «власовцы», «западники» и т.п., в большинстве своем не принимают даже легких красноватых оттенков в политической палитре. Но и в той группе партий, для которых антисоветизм является основным ценностным и политическим ядром (типа ПАРНАСа или «Яблока») для многих из этих русско-русских субкультур окажется слишком много антипатриотизма, закамуфлированного в экономические программы, а то и явственной русофобии, загримированной под антисоветизм. По большому счету антисоветски-русским голосовать не за кого, им придется идти на компромисс, откликаясь на те или иные вторичные признаки, идти по пути выбора «меньшего зла». Таковым для многих может стать «Единая Россия», но кто-то сочтет приемлемым прислониться к одной из трех «патриотических» сосен: ЛДПР, «Справедливая Россия» и новоиспеченная «Родина».

Лидеры этих партий, действующих практически на одном поле,  хотят наловить побольше электоральных карасей, но не вполне ясно представляют себе – как это сделать в текущем сезоне. Прошедшие партийные съезды, принятые программы и лозунги это подтверждают: программы невыразительны, скучны, содержательно вторичны. Можно ожидать, что в ход пойдут старые, проверенные способы. Браконьер Жириновский, как всегда, жахнет динамитом марки «Я за русских, я за бедных» и в качестве бонуса потребует немедленно расстрелять Зюганова во дворе Государственной Думы за все преступления коммунистов. Часть оглушенных им «карасей» всплывут кверху брюшками, останется их сачком собрать и – новый цикл полного «думского» счастья обеспечен: «Здравствуйте, Геннадий Андреич, как отдохнули, не слишком ли я Вас тогда?..». Кающаяся за позор прошедшего созыва «Справедливая Россия» снова пойдет над пропастью по канату: «За Путина, но против его политики!» Канат марки «справедливость» еще крепок, хоть и подгрызен соратниками Миронова. Если бы этой партии достало глубины понимания ценностно-этической матрицы народа, они могли бы объединить несколько русско-русских суб-субкультур, сформировать то самое «ядро», которого не хватает, но – судя по первым признакам, они снова сыграют старое экономико-критическое танго. Но, как бы хорошо оно ни было исполнено, это инерционный сценарий, при котором сам канат над пропастью еще выдержит, а вот канатоходцы могут и свалиться. Ставший, в этом случае, ничейным канат-концепт «Справедливость» будет ждать следующих выборов.

«Родина» – в затронутом контексте русских субкультур – обладает хорошими шансами на успех. Для нее еще возможно построение стратегии, адекватной реальной матрице электората, но пока ею не использованы те слова и образы, которые могут всколыхнуть, зацепить и привести к избирательной урне.  Предвыборный программный съезд «Родины» показал – в какую систему координат партия себя вписала: лидер нации Путин, которому противостоят засевшие и в органах власти, и во многих других местах разного рода «сопротивленцы линии Путина». «Родина» же в этой системе координат – за Путина, за армию и флот, за возрождающийся ВПК и его лидера – Рогозина. С прагматической политтехнологической точки зрения – вполне рабочая схема. Именно такой образ происходящего в стране уже существует в умах и сердцах многих. Но я не уверен, что этих «многих» будет достаточно, потому что от программных документов и пропагандистских материалов партии не доносится необходимый для успеха набор мелодий. Говорю об этом невнятно и иносказательно, потому что облик партии пока еще в процессе формирования, посмотрим – как он будет мужать и крепнуть.

В общем, как это давно стало ясно, выборы сведутся к альтернативе «за Путина» и «не за Путина», хотя в каждом из этих «направлений мысли» будут по несколько книжек-раскрасок. Тех, кто «за Путина» поглотят вышеназванные думские партии, «Родина» и, по мелочи, еще несколько других смешных партий.  О «Единой России» в связи с проблемой ее привлекательности для электората, поиска языка и т.п. говорить нет смысла. Работа правящей партии с электоратом – это ворожба, а не осознанный процесс, хоть бы и замешанный на чистых эмоциях. Нет тут даже чистых эмоций, это – гипноз. Проверенный, действенный медицинский гипноз, в котором вместо слов «ваши веки тяжелеют, ноги теплые» и т.д., мерно как альфа-ритм мозга из подсознания звучит «Пу-тин-власть, Пу-тин-власть, Пу-тин-власть…» Похоже, что можно исходить из модели, в которой более половины мест в Думе в розыгрыше просто не участвуют.

И это не так уж плохо: мем «за Путина» несет в себе важный для многих смысл, вернее ощущение, связанное с рациональным или инстинктивным  осознанием исключительной ценности сбережения российской государственности как таковой. Даже будучи глубоко разочарованными в реально сложившемся государственном устройстве, на дух не принимая систему коррумпированного государственного управления, не соглашаясь с властью воровского олигархата, вылупившегося из мошеннической и криминальной приватизации, даже отвергая все это «до основания», «запутинцы» разных сортов чуют, что именно он, Путин, сегодня тот последний крюк, выступ, за который зацепилась летящая в пропасть Россия. И пусть уже немеют пальцы, путь враги бьют по костяшкам, путь Путин проводит в жизнь неверную политику – надо за него держаться: иначе всеобщая гибель. Я считаю это чувство правильным, хотя гибель, конечно, если и наступит, то не всеобщая: есть те, для кого именно гибель России – источник собственного роста. Но Путин сегодня, действительно – «скрепа». И никакая не духовная, а самая материальная. Надежда на то, что «логика обстоятельств» вынудит Путина изменить политику – имеется, надежды на то, что «антипутинцы», придя к высшей власти, сохранят государственность и остатки суверенитета – нет.

К сожалению, «запутинские» партии, – а это почти все влиятельные партии, – пока не способны подать электорату более полноцветный набор сигналов, они не могут адекватно откликнуться на  сложный спектр ожиданий, рождаемый субкультурными сегментами русского общества. Поэтому выборы 2016 года пока формируются как процесс не политический, а карнавальный: предпочтение той или иной «запутинской» партии отдается на основании симпатии к фотографиям и именам «списочных» кандидатов в депутаты.

Тем, кто «не за Путина», деваться, особо, некуда. Есть старые, изношенные, но привычные  «ПАРНАС» и «Яблоко», куда и отправятся некоторые представители соответствующей субкультуры. И им друг с другом будет хорошо: снова гонимы, и снова правы во всем. Голосов, достаточных для прохождения в Думу, они, скорее всего, не наберут, но их манифестаций в ходе выборов будет достаточно для продолжения политической пропаганды на своих площадках – «Эхо Москвы», «Дождь»,  «Новая газета», «Сноб» и т.п. Ясно, что за эти партии вполне искренне проголосуют представители  еврейско-русской субкультуры, находя в их позиции немало гармонирующего с их системой ценностей и представлениями о должном. В частности, так беспокоящая представителей других русских субкультур опасность дальнейшего распада России, не кажется представителям этой субкультуры чем-то катастрофическим. Они и распад СССР не считают «геополитической катастрофой», потому что для их субкультуры никакой катастрофы не произошло. Напротив – частичная или даже полная утрата суверенитета может быть приемлемым вариантом «размена»: мы им наш суверенитет, они нам – «нормальную страну», вписанную во все аспекты западной цивилизации, не лезущую никуда со своим «особым путем» и т. д. Эта русская субкультура наиболее экстерриториальна, наиболее космополитична и вполне комфортно существует  во многих странах, где живут «русскоязычные». Так что глобализированный мир без границ вполне отвечает их идеалам и представлениям о будущем, в котором будут жить их дети, вовсе не обязательно сохраняющие русский язык и привязанность к культуре их отцов и дедов.

Есть, однако, такая «запутинская» партия – «Партия роста», – которая почти по всем прочим критериям должна быть в одной авоське с «Яблоком» и «ПАРНАСом». И, думается, что она перетянет значительную часть «яблочного» электората. За «Простатит» вполне комфортно проголосуют те, кто в прошлом голосовал за «Правое дело», те, кто считает реформы Ельцина-Гайдара – правильными по сути, но просто не доведенными до конца, те, кто «верит в рынок», кто не отделяет себя и своих детей от «общечеловеческих ценностей», кто хочет продолжать добывать деньги в России, а тратить их на Западе. В общем, это значительная часть либеральной тусовки, не желающая голосовать «за Гришу» и явно провальный ПАРНАС. То, что они сейчас «как-бы за Путина» – легко демпфируется загадочной улыбкой и многозначительным: «Ну, мы там еще посмотрим кто – где и кто – кого…». «Партия роста» может стать приемлемым компромиссом для значительной части представителей разных субкультур. Уже совершенные и добавляющиеся по ходу политтехнологические ошибки вызывают у заметной части электората досаду, но это будет прощено и великий принцип безысходности дело подправит.

Разумеется, помимо всех этих факторов, народ находится в поле влияния других, часто более существенных эмоциональных вихрей, заставляющих, порой, менять свои предпочтения очень быстро и радикально. К ним относится весь эмоциональный нарратив, формирующийся сообщениями о «международной обстановке» и месте в ней России. Это и Украина, и Сирия, и Евросоюз, и Китай и выборы в Америке. Манипулятивные возможности у этой картинки огромны и кто ее формирует, тот задает основной эмоциональный фон в стране.Столь же влиятельна картинка, формирующая ощущение катастрофичности экономического положения в стране, демонстрирующая тотальное воровство в системе власти, уничтожение систем образования и здравоохранения, обнищание населения… Судьба России в этой картинке описывается просто, но доходчиво: позади стыд и мрак, впереди жуть и беспросветность. Помещенный в экзистенциальную эмоционально-культурную среду ждет спасения и спасителя, – но у каждого из субкультурных типов свой образ спасения и спасителя.

***

Предлагаемый взгляд на происходящее, как на проявление «видовой борьбы» русских субкультур, представляется не только занимательным с точки зрения наблюдателя, но может служить дополнительным инструментом работы политтехнолога – инструментом более точным и чувствительным, нежели анализ электората по вторичным признакам: идеологические, политические установки и предпочтения. Мастерство эмоционально-образной коммуникации способно привести к успеху.

5-7 июля 2016 г.

Источник: devec.ru

«Субкультура. 200 лет бунтующей молодежи»: Сектанты, поэты и свобода

Культовыми (во всех смыслах) фигурами мистических учений в России почитают Елену Блаватскую, медиума и теософа, автора книг «Тайная доктрина» и «Голос безмолвия», невероятно популярную в 80-90-х годах и повлиявшую на многих современников, от Толстого до Кандинского; и более позднего Георгия Гурджиева, оккультного авантюриста и танцора, автора теории «Четвертого пути». Впрочем, о том, насколько эзотерика и обскурантизм были в моде, можно судить по феноменальной значимости еще одной фигуры — Григория Распутина, «божьего человека», предположительно сектанта из «хлыстов» и фаворита царской семьи, серьезно влиявшего не только на духовную, но и на общественно-политическую ситуацию в стране. Похоже, что русское общество начала ХХ века действительно было больным обществом. Но «больное» еще не значит скучное или бездарное — парадоксальная практика России не раз доказывала, что плачевное состояние страны и кризис устоев вдохновляли не только бунтарей, но и художников.

Русская «культурная революция» конца XIX — начала ХХ века получила, причем много позже, название «Серебряный век». Революция была абсолютно бескровной, и ее движущими страстями были не забота о народном благе и ненавязчивое желание сменить власть и общественный строй. Слово «свобода» среди мотиваций, впрочем, не только присутствовало, но и играло главенствующую роль. Однако речь шла не о политической или экономической свободе, а о свободе творчества, свободе духовных порывов, свободе личности, в конце концов. Инструментами обретения искомой свободы и билетами на попадание в идеальный новый мир стали не револьверы, митинги и стачки, а перо, холст, образ. «Золотым веком» русской литературы называют первую треть века XIX: Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Карамзин, Гоголь. Звания «Серебряного века» удостоились годы с примерно 1895 по — тут, правда, не очень понятно, — но я дотянул бы этот славный период до 1930 года, и как раз получится тоже треть века. В отличие от чисто литературного «золотого», «серебряный» отмечен удивительными открытиями и даже глобального масштаба достижениями и в иных отраслях искусства: живописи, театре, хореографии, архитектуре, музыке, кино и фотографии. Деятели Серебряного века не создали — по крайней мере, до 20-х годов ХХ века — никаких настоящих организаций, оставаясь в рамках рассыпанных по столицам и немногочисленных по составу литературных и художественных кружков. Обладая армией молодых поклонников и поклонниц, они, тем не менее, не зафиксировали какого-либо сформулированного движения — типа, скажем, народников или нигилистов. И тем не менее я рискнул бы предположить, что поэты и художники Серебряного века создали свою субкультуру, носителями которой они сами, в первую очередь, и являлись. Эта субкультура, обычно, описывается в рамках таких популярных терминов, как «модернизм», «декаданс», «авангард». И хотя между поэзией, скажем, Бальмонта и Маяковского, живописью Бенуа и Малевича, музыкой Скрябина и Стравинского нет практически ничего общего, если говорить об эстетической составляющей, все они вписываются в одну культурную нишу. Ее основополагающей чертой я назвал бы то, что она радикально порывает с традициями русского искусства XIX века. С одной стороны, противостоя помпезной неоклассической «православно-самодержавно-народной» официозной культуре; с другой — революционно-демократической литературе писателей-реалистов, композиторов «Могучей кучки» и художников-передвижников. При этом нельзя сказать, что декаденты и авангардисты занимали центристскую позицию — нет, они, несомненно, были радикалами, но в совсем иной системе координат.

А теперь — по порядку. В 1892 году еще молодой литератор, 27-летний Дмитрий Мережковский выпустил сборник стихов под названием «Символы. Песни и поэмы». У того же автора и в том же году вышла сенсационная статья «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Несильно погрешив против истины, можно сказать, что этими событиями было ознаменовано рождение и крещение нового стиля в русской литературе — а позже и в искусстве вообще, — которое получило название «символизм». Крестный отец Мережковский много позже писал: «Под влиянием Достоевского, а также иностранной литературы, Бодлера и Эдгара По, началось мое увлечение не декадентством, а символизмом. (…) Сборник стихотворений, изданный в самом начале 90-х годов, я озаглавил „Символы“. Кажется, я раньше всех в русской литературе употребил это слово». В своей статье-манифесте Мережковский описывает символизм как соединение трех линий: «мистического» содержания, «символического» языка и «импрессионистической» манеры изложения. Нельзя сказать, что новый тренд сразу стал модным: народники и революционеры немедленно отмежевались от символизма как явления асоциального и попахивающего поповщиной. Первыми авторами, нырнувшими в пучину символизма, стали поэты Константин Бальмонт (дебютировал в 27 лет в 1894 году со сборником стихов «Под северным небом») и Валерий Брюсов, который в неполные 20 лет написал в 1893 году драму «Декаденты (Конец столетия)». Кстати, словечко «декаденты», как это не раз бывало, было пущено в оборот неприятелями символистов, критиковавшими их за мрачность и пессимизм; одним символистам (Мережковскому, например) это определение не нравилось, другие, напротив, подняли его, как знамя.

Теперь Зинаида Гиппиус — главный харизматик, скандалист и своего рода символ ранних символистов. Она начала писать стихи еще будучи тинейджером; в 19 лет вышла замуж за Дмитрия Мережковского, в 27 — выпустила первый сборник прозы «Новые люди» (1896). Название, естественно, отсылает читателя к Чернышевскому — но тогда уж лучше подошло бы «сверхновые», поскольку герои Гиппиус отличаются от персонажей «Что делать?» диаметрально. Вера Павловна и ее друзья смотрят в будущее с оптимизмом, видят исключительно материальную сторону бытия, озабочены состоянием общества и все проблемы решают сообща. Люди Гиппиус смотрят в будущее с неверием, если не сказать ужасом, вместо простых осязаемых предметов воспринимают мистические знаки и символы, политикой и общественной жизнью интересуются мало и выборочно, индивидуалисты и эгоцентрики. «Люблю я себя, как Бога», — гласит знаменитая строчка Зинаиды Гиппиус; «Любить надо народ и Отечество, а бога, вполне возможно, и вовсе нет», — ответил бы ей типичный молодой активист уходящего века.

Тюремная субкультура

 И.В. Лысак, Ю.Ю. Черкасова

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ТЮРЕМНОЙ СУБКУЛЬТУРЫ

 

Лысак И.В., Черкасова Ю.Ю. Методологические проблемы исследования тюремной субкультуры // Гуманитарные и социально-экономические науки. 2008. № 5. – С. 81–85.

Скачать полный текст статьи

 В начале ХХI века стало как никогда очевидно, что мир культуры чрезвычайно многообразен, что в нем сосуществуют высокое и низкое, героическое и трагическое, человечное и бесчеловечное. Уловить все многообразие культурных тенденций лучше всего позволяет концепция субкультур, дающая возможность увидеть инварианты культурного развития, составить представление о нормах, ценностях, идеалах, представлениях о смысле жизни различных социокультурных общностей. Одной из таких субкультур и является тюремная субкультура, пожалуй, наиболее маргинальная из всех существующих субкультур и оттого – наиболее репрезентативная. В тюрьмах и колониях формируются совершенно особые нормы и ценности, специфичное мировосприятие, своеобразная символика и мифология. Хотим мы того или нет, тюремная субкультура является частью современной культуры и оказывает на нее определенное влияние.

Следует отметить, что проблема субкультур, в частности тюремной субкультуры, и их взаимоотношения с базовой культурой в настоящее время привлекает все большее внимание ученых. Однако изучение тюремной субкультуры осложняется в связи с несогласованностью методологических позиций исследователей, многоплановостью трактовок понятия «субкультура», фундаментальностью понятия «культура», лежащего в основе термина «субкультура», а также с теоретической неразработанностью самого понятия «тюремная субкультура».

В связи с этим необходимо очертить методологические подходы к исследованию указанной проблемы.

Сам термин «субкультура» включает смысловую часть «культура» и приставку «суб-» (от лат. sub – под). Часть сложных слов «суб…» означает: 1) находящийся внизу, под чем-либо, около чего-либо; 2) подчиненный, подначальный; 3) не основной, не главный, меньший [1, С. 1249]. Гораздо больше значений имеет термин «культура», число определений которого исчисляется сотнями. При всем многообразии взглядов на сущность культуры можно выделить два основных подхода к ее осмыслению – онтогносеологический и аксиологический [2, С. 362]. Онтогносеологический подход выражается в безоценочном рассмотрении культуры как особой формы бытия – «вторичной реальности», «второй природы», создаваемой людьми, конкретные проявления которой могут быть человечными и бесчеловечными, красивыми и уродливыми, играющими позитивную и негативную роли – например, война, яды, тюрьма и т.д., и т.п.

Аксиологический подход приводит к признанию культурой только того, что обладает положительной ценностью, оцениваемое как хорошее, благое, полезное; соответственно культура оказывается не объективно существующей формой бытия, доступной познанию, а всего лишь субъективной оценкой тех или иных человеческих действий и творений.

Сторонники аксиологического подхода к культуре выделяют контркультуры, противостоящие «базовой», «господствующей», «истинной» и т.п., с их точки зрения, культуре. Термин «контркультура» был введен в научный оборот в 60-е гг. ХХ в. американским социологом Т. Роззаком, который попытался объединить различные духовные веяния, направленные против господствующей культуры, в некий относительно целостный феномен. Известный российский исследователь П.С. Гуревич в энциклопедии «Культурология. ХХ век» определяет контркультуру как понятие в современной культурологии и социологии, которое «используется для обозначения социокультурных установок, противостоящих фундаментальным принципам, господствующим в конкретной культуре, а также отождествляется с молодежной субкультурой 60-х гг., отражающей критическое отношение к современной культуре и отвержение ее как “культуры отцов”» [3]. Однако

с позиции онтогносеологического подхода к исследованию культуры контркультуры быть не может. Ведь, как известно, часть сложных слов «контр…» происходит от латинского «contra» – против и обозначает активное противодействие, противопоставление, противоположность тому, что выражено во второй части слова [1, С.  611]. Тогда контркультура – это то, что активно противодействует культуре, то есть всему сверхприродному, созданному людьми, что абсурдно по сути. О малой продуктивности концепции контркультуры свидетельствует, в частности, тот факт, что в коллективном труде «Теоретическая культурология», подготовленном Российским институтом культурологии Министерства культуры России при участии большой группы ученых из Российской академии наук, понятие «контркультура» не рассматривается [4]. С позиций онтогносеологического подхода продуктивным является использование концепции субкультур, позволяющей осмыслить культурную дифференциацию современного общества.

Само понятие «субкультура» сформировалось в результате осознания неоднородности культурного пространства, ставшей особенно очевидной в урбанизированном обществе. Хотя появление термина «субкультура» в научной литературе относят к 30-м гг. ХХ в., настоящее распространение он получил в 1960–70-х гг., в связи с исследованиями молодежных движений [5]. Термин «субкультура» вошел в философский и социологический оборот благодаря усилиям американских, английских и итальянских социологов, использовавших его при изучении различных молодежных группировок как политической, так и неполитической направленности, в том числе молодых радикалов, хиппи, панков, рокеров и т.п. Первоначально понятие «субкультура» употреблялось для описания социальных групп, в основном молодежных, ориентирующихся на иные ценности, нежели принятые в данном обществе, и находящихся в состоянии конфронтации с социальной системой. Подобный подход нашел выражение в трактовке субкультуры как культуры, противостоящей культуре общества, отрицающей ценность культурного наследия и выдвигающей принципиально иное понимание сущности культурно-творческой деятельности [6, С. 609].

Содержание понятия изменилось на рубеже 60 – 70-х гг. ХХ в., когда западные исследователи стали применять его для описания оригинальных ценностно-нормативных систем и культурных артефактов любых социальных групп, противопоставляющих себя таким образом обществу.

На рубеже 70 – 80-х гг. ХХ в. в западной социологии было выработано понимание субкультуры как совокупности норм и ценностей, не совпадающей с общепринятой и способствующей поддержанию и развитию стиля жизни, отличающегося от традиционного стиля, принятого в данном обществе. По мере накопления эмпирического материала и углубления теоретических разработок появились определения субкультуры как подсистемы целостной системы культуры общества, как частного случая культуры конкретного этноса, как локальной культуры, стремящейся к замкнутости, как «сгустка» ценностей, норм, идеалов, к которым притягиваются различные индивиды, как «эзотерической культуры», способствующей проникновению в тайну подлинного бытия, как специфического образования, способствующего вхождению в мир господствующей культуры и обеспечивающего эффективную социализацию личности, и т.д. Перечисленные

дефиниции субкультуры рассматриваются западными социологами и философами как равноправные, и их применение в том или ином случае зависит от того, к какой научной школе принадлежит конкретный автор [6, С.  609]. Таким образом, в современной науке нет единой позиции относительно природы и сущности субкультуры. Отсутствует единая точка зрения и относительно причин возникновения субкультур и их роли в жизни общества. Ряд ученых склонны рассматривать субкультуру как результат отклонений от магистрального пути развития культуры того или иного общества, однако большинство разделяют основные положения концепции К. Мангейма, который видел в субкультурах образования, стимулирующие процесс культурно-творческой деятельности любого общества, в результате чего происходит выработка новых норм и ценностей, создание новых культурных образцов и неизвестных ранее алгоритмов творческой деятельности [6, С. 609–610].

В отечественной науке осмысление феномена субкультур началось со второй половине 70-х гг. ХХ в. Большой вклад в разработку данной проблематики внесли П.С. Гуревич [7], И.К. Кучмаева [8], З.В. Сикевич [9], Т.Б. Щепанская [10] и др. Теория субкультур активно разрабатывается в настоящее время в отечественной науке. В рамках данной теории субкультуры рассматриваются как «элементы системы культуры любого общества, как целостные образования внутри господствующей культуры, отличающиеся от последней своими ценностями и нормами, способами их создания, распространения и потребления» [6, С. 610]. В связи с этим следует отметить, что в настоящее время все большее распространение получает системный подход к исследованию культуры. Как известно, под системой (от греч. sýstēma – целое, составленное из частей; соединение) понимается множество элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, образующих определенную целостность, единство [1, С. 1181]. В основе системного подхода как направления методологии научного познания и социальной практики лежит рассмотрение объектов как систем. Системный подход ориентирует исследователя на раскрытие целостности объекта, на выявление многообразных типов связей в нем и сведение их в единую теоретическую картину [11]. Один из опытов применения системного подхода к исследованию культуры был предпринят В.

С. Степиным, который определяет ее как систему исторически развивающихся внебиологических программ человеческой жизнедеятельности (деятельности, поведения и общения), обеспечивающих воспроизводство и изменение социальной жизни во всех ее основных проявлениях [12]. С позиций системного подхода трактует культуру и М.С. Каган. Он определяет культуру как полимодальную систему, в которой человеческая модальность – психически-духовная способность к разнообразной продуктивной деятельности – переходит в процессах опредмечивания в практически-деятельностную модальность, т. е. в реально созидающие «вторую природу» способы деятельности; эта модальность преображается в предметную, а эта последняя переходит в духовную… Таким образом, реальный процесс функционирования и развития культуры состоит в том, что человек создает культуру, а она создает человека [13]. Культура как система представляет собой чрезвычайно сложный феномен, включающий значительное число подсистем и элементов, причем культура в целом не может быть сведена только к совокупности ее составляющих, ведь с позиции общей теории систем целое всегда есть нечто большее, чем совокупность составляющих ее частей.

С позиций системного подхода субкультура является подсистемой культуры как целого. Субкультура не представляет собою самостоятельного целого. Ее культурный код формируется в рамках более общей системы, определяющей основу данной цивилизации и целостность данного социума. Субкультуры, как подсистемы культуры, опираются на ее культурный код (общий для большинства их и обеспечивающий их взаимопонимание). Кроме того, субкультуры ориентированы на постоянный диалог с культурой в целом. Этот диалог, как справедливо отмечает Т.Б. Щепанская, может принимать формы «обновления культуры», ее «развития», «восстановления традиций» – или «противостояния», «разрушения» и проч., но он необходимый элемент самосознания и самоопределения субкультур. Каждая из них определяется прежде всего по отношению к культуре (господствующей, общепринятой, материнской и т.п.), противопоставляя ей свои нормы и ценности, либо черпая в ней обоснования этих норм [5].

В рамках деятельностной концепции культуры, получившей широкое распространение в отечественной культурологии, субкультуры рассматриваются как явления, качественно характеризующие культурную развитость общественных субъектов, отражающие специфические особенности освоения природного и социального мира той или иной общественной группой. В основе различий между субкультурами лежит объективное различие интересов принадлежащих к ним социальных субъектов, обусловленное различием их образа жизни, спецификой профессиональной деятельности, социальным и материальным положением в обществе, возможностью влиять на институты власти. Различие интересов порождает различие ценностно-нормативных систем субкультуры, а также различие артефактов, создаваемых ими. Большинство субкультур не претендуют на то, чтобы заместить собой господствующую культуру, однако ряд субкультур изначально формировался в качестве альтернативы официально одобряемой культуре, и элемент конфронтационности в них достаточно отчетлив. Именно к такой альтернативной, конфронтационной субкультуре и относится тюремная субкультура.

«Субкультурная» парадигма открывает перед ученым-культурологом очевидные исследовательские перспективы, позволяет увидеть и описать мультикультурную структуру современного общества, но в то же время ставит множество вопросов. В частности, возникает вопрос, можно ли описать современное общество как некую совокупность субкультур и распределяется ли население между ними без остатка или есть группы вне любых субкультур? Не решена проблема взаимоотношений между разными субкультурами, проблема взаимообменов культурных фондов разных субкультур и всех их – с господствующей культурной традицией, то есть роль субкультур как источника инноваций, обеспечивающих в одних случаях устойчивость культуры в изменяющихся обстоятельствах, в других – вызывающих ее разрушение. Эти и другие проблемы требуют своего разрешения, но уже их наличие свидетельствует о перспективности субкультурной парадигмы для описания современного этапа развития культуры.

Итак, методологическим основаниями для изучения тюремной субкультуры в России являются онтогносеологический подход к исследованию культуры, суть которого заключается в безоценочном рассмотрении культуры как особой формы бытия – «вторичной реальности», «второй природы», создаваемой людьми; системный подход, согласно которому субкультуры являются подсистемами культуры как целого и позволяют качественно охарактеризовать мультикультурную структуру современного общества; а также деятельностная концепция культуры, с позиции которой субкультуры рассматриваются как явления, отражающие специфические особенности освоения природного и социального мира той или иной общественной группой.

Тюремная субкультура как подсистема современной культуры начинает детально исследоваться учеными лишь в последние десятилетия, хотя история тюрьмы, тюремные нравы, тюремный фольклор и т. п. привлекали внимание исследователей с самого ее возникновения. В современной науке нет устоявшегося определения тюремной субкультуры. Так, М. Платек отмечает, что «тюремная субкультура включает нормы, традиции, ритуалы, жаргон и жесты, принципиально отличные от тех, которые предполагает уголовно-исполнительное законодательство и внутренний распорядок тюрьмы» [14, Р. 459]. Отечественный исследователь А.Н. Олейник понимает под тюремной субкультурой «совокупность норм и ценностей, преимущественно неписаных, структурирующих взаимодействия между находящимися в заключении людьми» [15, С. 40]. Ю.М. Антонян, В.А. Верещагин и Г.Б. Калманов указывают, что тюремная субкультура «реализуется в неформальных нормах и правилах поведения, запретах и предписаниях, санкциях и поощрениях, в некоторых видах художественного творчества, она же закрепляет иерархию среды, устанавливает социальные роли. В совокупности все это образует нравственную и психологическую основу бытия лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы» [16, С.  72]. Данные авторы отождествляют тюремную и криминальную субкультуры, другие исследователи разделяют их, указывая, что криминальная субкультура не ограничивается только местами лишения свободы. Так, Ю.К. Александров понимает под криминальной субкультурой «образ жизнедеятельности лиц, объединившихся в криминальные группы и придерживающихся определенных законов и традиций» [17, С. 8]. Причем такая субкультура, по мнению Ю.К. Александрова, может быть присуща не только отряду исправительного учреждения, но и, например, школьному коллективу. Соотношение между криминальной и тюремной субкультурами в науке четко не определено и может стать темой самостоятельного исследования. Представляется, что криминальная субкультура является средством трансляции тюремной субкультуры в социум.

С одной стороны, тюремная субкультура замкнута, закрыта для непосвященных. Она консолидирует заключенных, становится основным фактором, компенсирующим в той или иной степени тяжесть лишений, связанных с отбыванием наказания. У осужденных формируется убеждение в том, что только в «своей» среде, а не со стороны администрации, они могут найти понимание и поддержку. В результате обостряется их противостояние персоналу исправительных учреждений и в конечном итоге обществу в целом. Однако, как отмечают А. Кочетков [18], А.Н. Олейник [15], тюремная субкультура, сформировавшаяся в учреждениях системы исполнения наказаний, стремится к расширению своих границ, выходит за пределы пенитенциарной системы. Ярким примером экспансии тюремной субкультуры является языковая ситуация в современной России. Язык – носитель норм и ценностей культуры – на сегодняшний день весь оказался пронизан тюремным жаргоном. Страницы центральной периодической печати, речи ведущих ТВ, депутатов Федерального Собрания пестрят терминами уголовного жаргона [19, С. 40]. Во всех слоях современного российского общества сегодня употребляются слова «мент», «козел», «базар», «разборка» и т.п., причем они не требуют специального пояснения. О широком распространении в повседневной речи тюремных аргоизмов свидетельствует, в частности, комичная ситуация, возникшая на теледебатах между кандидатами в президенты во время предвыборной кампании весной 2004 года. Обсуждая нарушения, допущенные во время избирательной кампании, кандидат Ирина Хакамада упомянула о своей жалобе генеральному прокурору, ошибочно употребив аргоизм «малява», на что сразу же было указано другим кандидатом, Олегом Малышкиным, и ведущим телеканала «Россия» Эрнестом Мацкявичусом. Действительно, жалоба официальному лицу никак не может быть «нелегальной запиской, письмом», зато может быть «телегой» [20]. В подобных тонкостях тюремного арго участникам дебатов удалось разобраться сразу же, без привлечения экспертов по тюремной субкультуре. Таким образом, тюремная субкультура стремится к распространению своего влияния на более широкое социокультурное пространство.

Итак, тюремная субкультура является подсистемой целостной системы культуры общества, представляет собой совокупность образа жизни, норм, ценностей, ритуалов, культурных артефактов, выработанных лицами, отбывающими наказание в учреждениях пенитенциарной системы. Тюремная субкультура консолидирует заключенных, помогает им переносить трудности, связанные с лишением свободы. Выработанные в рамках тюремной субкультуры нормы и ценности, с одной стороны, противостоят принятым в обществе, а с другой стороны, имеют тенденцию к выходу за рамки учреждений пенитенциарной системы и распространению на более широкое социокультурное пространство.

1. Универсальный энциклопедический словарь. М.: Большая российская энциклопедия, 2002.
2. Каган М.С. Культура // Теоретическая культурология. М.: Академический проект, Екатеринбург: Деловая книга, 2005. С. 361–364.
3. Гуревич П.С. Контркультура // Культурология.век. Энциклопедия: В 2-х т. Т. 1. СПб.: Университетская книга; 000 «Алетейя», 1998. С. 322–323.
4. Теоретическая культурология. М.: Академический проект, Екатеринбург: Деловая книга; РИК, 2005.
5. Щепанская Т.Б. Традиции городских субкультур // Современный городской фольклор. М.: РГГУ, 2003. С. 27–33.
6. Шендрик А.И. Субкультура // Социологическая энциклопедия: Вт. Т. 2 / Национальный общественно-научный фонд / Рук. научн. проекта Г.Ю. Семигин; Гл. ред. В.Н. Иванов. М., 2003.
7. Гуревич П.С. Культурология. М.: Гардарики, 2001.
8. Субкультурные объединения молодежи: критический анализ: Препр. докл. всесоюз. науч. конф. «Культура и ее роль в активизации человеческого фактора»,г. / Под ред. И.К. Кучмаевой. М.: Б. и., 1987. – 99 с.
9. Сикевич З.В. Молодежная культура: «за» и «против»: Заметки социолога. Л.: Лениздат, 1990.
10. Щепанская Т.Б. Символика молодежной субкультуры: Опыт этнографического исследования системы, 1986–гг. СПб.: Наука, 1993. – 340 с.
11. Гвишиани Д.М. Теоретико-методологические основания системных исследований и разработка проблем глобального развития // Системные исследования. Методологические проблемы. М.: Наука, 1982. С. 7–25.
12. Степин В.С. Культура // Новая философская энциклопедия. В 4-х т. / Пред. науч.-ред. совета В.С. Степин. М.: Мысль, 2001. Т.1.
13. Каган М.С. Философия культуры. СПб.: Петрополис, 1996.
14. Platek M. Prison Subculture in Poland // International Journal of Sociology of Low. 1990. November. Vol.18. №4. Р. 459–472.
15. Олейник А.Н. «Жизнь по понятиям»: институциональный анализ повседневной жизни «российского простого человека» // ПолИс. 2001. №2. С. 40–51.
16. Антонян Ю.М., Верещагин В.А., Калманов Г.Б. Тюремная субкультура и нейтрализация ее негативных проявлений // Государство и право. 1996. №10.
17. Александров Ю.К. Очерки криминальной субкультуры. М.: Права человека, 2002. 
18. Кочетков А. Криминальные проявления в культуре современной России // Законность. 2001. №5. С. 26–30.
19. Фролова Л.И. Социально-психологические механизмы экспансии криминальной субкультуры // Преступность и культура / Под ред. А.И. Долговой. М.: Норма – ИНФРА-М, 1999.
20. Олейник А. Маргиналы или мажоры: как субкультура становится элементом культуры // Неприкосновенный запас. 2004. №4 (36).

 

• < Назад

История созданных списков литературы | Список литературы, содержащий слова: «субкультуры

Список литературы Генератор кроссвордов Генератор титульных листов Таблица истинности ONLINE Прочие ONLINE сервисы

Список литературы 1. Jesse, Russell Готы (субкультура) / Jesse Russell. — М.: VSD, 2012. — 471 c. 2. Анастасия, Викторовна Карманова Отчуждение и современные молодежные субкультуры / Анастасия Викторовна Карманова. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2011. — 172 c. 3. Ахтырская, Юлия СМИ в системе формирования подростковой субкультуры начала XXI века / Юлия Ахтырская. — Москва: СПб. [и др.] : Питер, 2012. — 128 c. 4. Васильева, Рада Психология граффити: личность и субкультура / Рада Васильева. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2013. — 120 c. 5. Волков, В. В. Источники рекрутирования, гендер и профессиональные субкультуры в Российской судебной системе / В.В. Волков. — Москва: РГГУ, 2015. — 897 c. 6. Гогуева, Марина Психопрофилактика негативного влияния субкультур на личность подростка / Марина Гогуева. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2011. — 260 c. 7. Гунциг, Томас 10000 литров чистого ужаса (скромный вклад в субкультуру). Храм. Шторм (комплект из 3 книг) / Томас Гунциг , Оливье Ларицца , Эйнар Карасон. — М.: Флюид ФриФлай, 2013. — 688 c. 8. Е., Чернобровкина und Р. Суворовцева Речевая агрессия в американской молодежной субкультуре / Е. Чернобровкина und Р. Суворовцева. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2012. — 92 c. 9. Киселев, Александр Революционная субкультура России конца XIX – начала XX вв. / Александр Киселев. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2013. — 184 c. 10. Кокшаров, Николай Культура и субкультура / Николай Кокшаров. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2013. — 172 c. 11. Левикова, С. И. Неформальная молодежная субкультура / С.И. Левикова. — М.: Вузовская книга, 2010. — 616 c. 12. Манга в Японии и России. Субкультура отаку, история и анатомия японского комикса. — М.: Comics Factory, 2015. — 352 c. 13. Михеева, Е. В. Становление экологической субкультуры детей в системе дошкольного образования: моногр. / Е.В. Михеева. — М.: Флинта, 2014. — 868 c. 14. Молодежные субкультуры Москвы. — М.: Центр по изучению межнациональных отношений ИЭА РАН, 2009. — 544 c. 15. Новая волна. Русская культура и субкультуры на рубеже 80-90 гг. / ред. Н.И. Ажгихина. — М.: Московский рабочий, 2012. — 104 c. 16. Ольга, Владимировна Чибисова Взаимодействие молодежных субкультур / Ольга Владимировна Чибисова. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2011. — 192 c. 17. Пшишок, Адам Норма и девиация в молодежной субкультуре / Адам Пшишок. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2012. — 156 c. 18. Рассел, Джесси Вампиры (субкультура) / Джесси Рассел. — М.: VSD, 2013. — 154 c. 19. Репин, Дмитрий Исторический модус молодёжных субкультур / Дмитрий Репин. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2011. — 96 c. 20. Сережко, Т.А. Народная религиозность в современной крестьянской субкультуре: моногр. / Т.А. Сережко. — М.: ИНФРА-М, 2017. — 286 c. 21. Скакун, Александра Взаимодействие молодежных субкультур и городского сообщества / Александра Скакун. — М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2013. — 168 c. 22. Социокультурные трансформации подростковой субкультуры. Труды по социологии образования. Том 11. Выпуск 20. — М.: Центр социологии образования РАО, 2014. — 168 c. 23. Томас, Гунциг 10000 литров чистого ужаса (скромный вклад в субкультуру) / Гунциг Томас. — М.: Флюид, 2011. — 540 c. 24. Шабанов, Л. В. Молодёжная субкультура / Л.В. Шабанов. — М.: Palmarium Academic Publishing, 2012. — 308 c. 25. Щепанская, Татьяна Система. Тексты и традиции субкультуры: моногр. / Татьяна Щепанская. — М.: ОГИ, 2004. — 288 c. Внимание: данные, отмеченные красным цветом, являются недостоверными! Книги, использованные при создании данного списка литературы: Jesse RussellГоты (субкультура) Анастасия Викторовна КармановаОтчуждение и современные молодежные субкультуры Ахтырская ЮлияСМИ в системе формирования подростковой субкультуры начала XXI века Васильева РадаПсихология граффити: личность и субкультура Волков В. В.Источники рекрутирования, гендер и профессиональные субкультуры в Российской судебной системе Гогуева МаринаПсихопрофилактика негативного влияния субкультур на личность подростка Гунциг Томас , Ларицца Оливье , Карасон Эйнар10000 литров чистого ужаса (скромный вклад в субкультуру). Храм. Шторм (комплект из 3 книг) Е. Чернобровкина und Р. СуворовцеваРечевая агрессия в американской молодежной субкультуре Киселев АлександрРеволюционная субкультура России конца XIX – начала XX вв. Кокшаров НиколайКультура и субкультура Левикова Светлана ИгоревнаНеформальная молодежная субкультура [автор не указан]Манга в Японии и России. Субкультура отаку, история и анатомия японского комикса Михеева Е. В.Становление экологической субкультуры детей в системе дошкольного образования Громов Д.В.Молодежные субкультуры Москвы ред. Ажгихина, Н.И.Новая волна. Русская культура и субкультуры на рубеже 80-90 гг. Ольга Владимировна ЧибисоваВзаимодействие молодежных субкультур Пшишок АдамНорма и девиация в молодежной субкультуре Рассел ДжессиВампиры (субкультура) Репин ДмитрийИсторический модус молодёжных субкультур Сережко Т. А.Народная религиозность в современной крестьянской субкультуре Скакун АлександраВзаимодействие молодежных субкультур и городского сообщества [автор не указан]Социокультурные трансформации подростковой субкультуры. Труды по социологии образования. Том 11. Выпуск 20 Томас Гунциг10000 литров чистого ужаса (скромный вклад в субкультуру) Шабанов Л. В.Молодёжная субкультура Щепанская ТатьянаСистема. Тексты и традиции субкультуры

Вход на сайт Информация В нашем каталоге Околостуденческое

как субкультура становится элементом культуры — Журнальный зал

Антон Олейник

Маргиналы или мажоры: как субкультура становится элементом культуры

Антон Николаевич Олейник (р. 1970) — социолог, сотрудник Института международных экономических и политических исследований Российской академии наук.

 

На внушительной по размеру полке книг, посвященных анализу тюремной субкультуры в России, пополнение (Ефимова Е. Современная тюрьма: Быт,
традиции и фольклор. М.: ОГИ, 2004. — 398 с.). В последние годы тюрьма стала основным сюжетом нескольких альбомов и книг, от научных до художественных. В чем секрет неугасающего интереса к этой предположительно малозначимой сфере российской повседневности?

Лейтмотивом исследования Екатерины Ефимовой можно признать идею о маргинальном месте, занимаемом тюрьмой в постсоветском социуме. «Автора книги заключенные заинтересовали прежде всего как маргиналы» (с. 14). Соглашается с подобной постановкой вопроса и автор предисловия, Александр Белоусов: по его мнению, тюрьма — это «особый и принципиально маргинальный мир» (с. 9). Как объяснить в таком случае неослабевающий интерес к маргиналам, причем не только со стороны отдельных исследователей постфольклора (понимаемого как «третья культура, которая дистанцирована и от культуры элитарной, официально санкционированной, и от патриархально-сельской, “традиционно-фольклорной”»[1]), но и в массовом сознании?

Сегодня в российских тюрьмах содержится примерно 900 тысяч человек (из них примерно 200 тысяч находятся под следствием и ожидают вынесения судебного решения), что составляет около 0,8% всего взрослого населения Российской Федерации. Однако «маргинальная» тюремная субкультура не ограничивается кругом лиц, непосредственно соприкасающихся с тюрьмой. Например, на волну Радио «Шансон», в ротации которого лидирующие позиции занимают «блатные» или написанные в подобной стилистике песни, ежедневно только в Москве настраивается более 600 тысяч слушателей[2].

Еще шире использование в повседневной речи арготизмов, первоначально возникших в контексте тюрьмы. Такие слова, как «тусовка», «прикол», «мент», «мужик», «беспредел», прочно вошли в повседневную русскую речь и не требуют специального пояснения при их употреблении не только в беседе с бывалым сидельцем, но и практически с любым постсоветским человеком. Показательна в этом смысле комичная ситуация, возникшая на теледебатах между кандидатами в президенты во время предвыборной кампании весной 2004 года. Обсуждая нарушения, допущенные во время избирательной кампании, кандидат Ирина Хакамада упомянула о своей жалобе генеральному прокурору, ошибочно употребив арготизм «малява», на что ей сразу же было указано другим кандидатом, Олегом Малышкиным, и ведущим телеканала «Россия» Эрнестом Мацкявичусом. Действительно, жалоба официальному лицу никак не может быть «нелегальной запиской, письмом», зато может быть «телегой»[3]. Удивительно, но в подобных тонкостях участникам дебатов удалось разобраться легко и сразу, без привлечения экспертов по тюремной субкультуре.

Екатерине Ефимовой как антропологу и исследователю фольклора тезис о маргинальной и «закрытой» природе тюремной субкультуры дорог, по ее словам, потому, что «…локальный фольклор значительно консервативнее, чем постфольклор. […] Поэтому локальный фольклор оказывается значительно ближе к классическому фольклору, чем постфольклор. Он вполне укладывается в рамки фольклорной “классики”» (с. 224-225). Любой исследователь при определении своего предмета «вычленяет» его из более широкого контекста, абстрагируясь от усложняющих анализ и, как предполагается, менее значимых связей и явлений. В случае тюрьмы, как может показаться на первый взгляд, подобный методологический ход тем более обоснован, что от остального социума она отделена колючей проволокой, «запреткой» и караульными вышками. Да и сама тюремная субкультура трактуется автором как противопоставление, своеобразный вызов обществу в целом, принятым в нем нормам. «“Чужим” нормам — нормам, господствующим в обществе, — в тюрьме противопоставляются “свои”. Все они имеют смысл “антинорм”, и на начальном этапе приобщения к тюремному миру так и воспринимаются» (с. 59).

Противопоставление «здесь» и «там» привычно для антропологов. Но вот оправданно ли рассматривать в качестве сходных объектов анализа полинезийские и африканские племена, с одной стороны, и постсоветскую тюрьму, с другой? Тем более, что даже в антропологии со времен Бенедикт Рут известен прием, когда экзотическая культура описывается таким образом, что становится сходной до смешения с привычной, знакомой читателю по повседневной жизни: с песнями, транслируемыми в теле- и радиоэфире, арготизмами, ценностями и поведенческими образцами. Применяя такой прием, антрополог рассматривает «примитивные общества как искаженные изображения нашего общества в кривых зеркалах ярмарочного балагана»[4]. Акцентируя «экстремальную» природу тюремной субкультуры, ее статус «изгоя», мы упускаем из внимания то, что связывает тюремную субкультуру с окружающим социумом и с тем, что может быть условно названо городским постфольклором. Такими связующими звеньями между тюрьмой и постсоветским социумом выступают как представители отдельных социальных групп (наркоманы, преступники-рецидивисты), так и символы, зафиксированные в татуировках, устной словесности, письменном фольклоре, анализу которых и посвящена книга Екатерины Ефимовой. «Если тюрьма (как и сон) понимается неофитом как сообщение, имеющее смысл, “семиотическое окно”, возникает насущная потребность в истолковании этой системы “знаков без значения”, в переводе ее на язык общечеловеческого общения» (с. 40). Однако представляется, что большинство знаков, символов тюремной субкультуры невозможно адекватно интерпретировать и истолковать, если не выходить за узко понятые рамки тюрьмы и тюремного сообщества. Возьмем лишь несколько символов тюремной субкультуры, смысл которых может быть потерян при недостаточно корректном семиотическом «переводе» (lostintranslation).

Екатерина Ефимова справедливо отмечает особое место, которое в тюремных текстах занимает образ матери. Единственный постоянный признак этого образа, выделяемый автором, заключается в «страдании о сыне-арестанте» (с. 143), неотъемлемом атрибуте сентиментальных рассказов «о воле». Варлам Шаламов в очерке «Сергей Есенин и воровской мир» уделяет интерпретации образа матери в тюремном фольклоре несколько больше внимания. Он подмечает, что культ матери, слащаво-сентиментальное отношение к ней «совмещается с хамством к женщине вообще». Причем культ матери, понятный представителям тюремного мира, с наибольшей силой удалось выразить не им самим, а «постороннему» в этой среде Сергею Есенину. «Настроения поэзии Есенина в некоторой своей части с удивительно угаданной верностью совпадают с понятиями блатного мира»[5]. Отсюда две возможные стратегии прочтения символа, выраженного в стихах «аутсайдера». Первая — через связь тюремной субкультуры с традиционным, «крестьянским» фольклором, четко прослеживающуюся в случае Есенина. Вторая — через отождествление образа страдающей матери с архетипической жертвой насилия, «которая аккумулирует в себе невероятные потоки насилия, поднятые наружу общим состоянием коллапса идентичности в постсоветских странах»[6]. Современная тюрьма существует в условиях кризиса идентичности, вполне сопоставимого с кризисом идентичности 1920-1930-х годов, ставшим одним из факторов формирования тюремной субкультуры советского типа (и особенно остро переживавшегося Есениным). Кризис идентичности стимулирует рост насилия и, следовательно, страдания, ставшего едва ли не центральной темой тюремного фольклора (с. 110). Настоящий арестант понимает и уважает мать за роднящие их страдания (первый страдает за общую, воровскую идею, вторая — за сына, за неурядицы, вызванные его постоянным отсутствием). В итоге получается, что «подсказку» к интерпретации символа матери следует искать вне узко понятого контекста тюрьмы.

Собственность — вот еще одно знаковое для тюремной субкультуры понятие, вызывающее трудности при интерпретации. Екатерина Ефимова трактует частную собственность преимущественно как негативную ценность. Чтобы объяснить отторжение идеи частной собственности, автор ссылается на «принцип преобладания общего над индивидуальным, целого над частью» (с. 65). Но если попробовать рассмотреть вопрос о собственности в общем контексте исторического развития не столько тюрьмы, сколько российского социума в целом, то символ приобретает иное значение. «Географически составляя часть Европы, она [Россия. — А.О.], тем не менее, создала систему управления, напоминавшую восточную модель, которая долго, вплоть до Нового времени, не признавала законности частной собственности»[7]. Тюрьма в этой связи оказывается лишь частным случаем, когда неуважение к собственности принимает особенно явные формы. Более того, в отличие от окружающего социума, заключенные в тюрьме выработали целый ряд конвенциональных (то есть опирающихся не на закон, а на неформальные нормы, закрепленные в субкультуре) мер, направленных на защиту частного пространства и частной собственности! Именно так, например, следовало бы интерпретировать жесткие санкции против воровства в среде осужденных («крысятничества»), восприятие спального места («шконки») как суррогатного пространства privacy и так далее. К слову, автор ошибочно выводит стигматизацию «крысятничества» из неприемлемости покушений на общую собственность, «общак» (с. 74). «Крысятничество» из тумбочек наказывается не менее жестоко! Да и занавески между кроватями на фотографии, сделанной, вероятнее всего, в женской колонии (с. 367), могут выполнять ту же функциональную роль защиты частного пространства, а не отгораживать спальное место не существующих в таких колониях «обиженных».

Честь совершенно обоснованно признается еще одним понятием, играющим чрезвычайно символическую роль в тюремной субкультуре. «Для современной тюремной субкультуры значимой является оппозиция честь/бесчестье» (с. 107). Екатерина Ефимова дает преимущественно функциональную интерпретацию чести: «понятие чести существенно в ситуациях повышения статуса» (с. 83), то есть честь выступает своеобразным дифференцирующим фактором в тюремном сообществе. Верно подмечается, что в процессе сравнения чести всегда есть выигравший (чья честь оказывается выше) и проигравший, выигрыш обоих участников, по определению, исключен (с. 157). Отсюда бесконечные споры о том, что «авторитетнее», ибо абсолютного критерия чести и зависящего от нее авторитета просто не существует, он всегда относителен. Дальнейшая рефлексия знаковой роли чести позволяет предположить, что обостренное чувство чести обусловлено отсутствием механизмов реализации базовых прав заключенного. В Уголовно-исполнительном кодексе РФ закреплены следующие права заключенного: на получение информации о своих правах и обязанностях, на вежливое обращение со стороны персонала, на охрану здоровья, на социальное обеспечение, на личную безопасность, на свободу совести и вероисповедания и ряд других[8]. Действительно, если защита базовых прав обеспечивается каждому человеку, в данном случае — отбывающему наказание, то сумма этих прав и будет соответствовать минимальной, гарантированной чести. Если этого не происходит, то неизбежна бесконечная «спираль» защиты и сравнения чести. И вновь, как и в случае с предыдущими знаками, для понимания механизмов движения по этой спирали необходимо выйти за рамки собственно тюрьмы. Проблема механизмов защиты базовых прав значима для постсоветского общества в целом. Например, конфликты в предпринимательской среде вполне могут быть интерпретированы на основе предположения о приоритетности для постсоветских бизнесменов не столько максимизации дохода, сколько борьбы за свою честь[9].

Так что же, противопоставление тюрьмы окружающему миру искусственно, раз для интерпретации символов тюремной субкультуры мы должны выходить за ее рамки? Думается, что противопоставление не только имеет место, но и действительно играет центральную роль в структурировании тюремной субкультуры, но это противопоставление касается не тюрьмы и окружающего социума, а двух полюсов власти: тех, кто обладает ею практически в неограниченных масштабах, и тех, кто ее практически полностью лишен. Предложенная интерпретация символического значения чести содержит весьма четкое указание на необходимость смены акцентов в противопоставлении. Сообществу заключенных противостоит не социум вне стен тюрьмы (который вполне понимает и «без словаря» символы, отраженные в блатных песнях, в тюремном арго и так далее), а власть, государство, неспособные гарантировать защиту минимального человеческого достоинства, чести.

Оппозиция заключенных администрации как представителям власти признается Екатериной Ефимовой, но ей отводится второстепенная роль по сравнению с оппозицией заключенных российскому социуму в целом, потому что иначе ставится под вопрос лежащее в основе исследования понимание субкультуры, лейтмотив всей книги. «Тюремная община находится в оппозиции к существующим властям» (с. 107). «Все, что, с точки зрения заключенных, отмечено признаком власти, категорически отвергается» (с. 115). В то же время книга содержит несколько весьма содержательных и информативных цитат из углубленных интервью, проведенных автором с заключенными и проливающих свет на причины отторжения власти. «В тюрьме никто не имеет права другому человеку указывать. […] Если он имеет власть, а люди здесь живут все-таки по тюремным понятиям, а он имеет власть над ними, то этого человека считают, что он покраснел, это стремная вещь» (из беседы с воспитанником Можайской воспитательной колонии, с. 112). «В арестантской жизни такую власть не признают, то есть — государственную. […] То есть неважно, кто сейчас в стране правит: коммунисты, демократы, хоть анархисты, хоть тот же вор придет к власти — он для них станет не авторитетом» (из беседы с заключенным в Тверской колонии строго режима, с. 115).

Власть, исключающая механизмы обратной связи и сводящаяся к указанию другим людям, что им делать, оказывается неприемлемой с точки зрения тюремной субкультуры. Такое понимание власти практически совпадает с классическим определением Макса Вебера, согласно которому власть — это «способность подчинить других своей воле, даже вопреки сопротивлению»[10]. Означает ли сказанное, что заключенные находятся в оппозиции к любой власти? Формулировка вопроса весьма лукава, потому что русский язык, в отличие от многих других европейских, не различает власть как навязывание, указание, подчинение (англ. power, фр.pouvoir) и власть как убеждение (англ.authority, фр.autorité). Заключенные выстраивают свою собственную иерархию власти, но кладут в ее основу власть через убеждение. Не случайно находящиеся на ее вершине воры в законе и авторитеты в идеале не имеют права навязывать свою волю, а должны убеждать в своей правоте, объяснять. Собственно, само название «авторитет» содержит в себе подсказку для правильной интерпретации их роли и позволяет провести вольную аналогию с authority как властью через убеждение[11]. Неограниченная власть, сводящаяся к одностороннему указанию, развращает и потому неприемлема с точки зрения носителей тюремной субкультуры (в этом смысле в тюремной субкультуре можно парадоксальным образом увидеть элемент гражданского общества). Напротив, властные отношения приемлемы до тех пор, пока они основаны на убеждении. Мандат власти истекает в тот момент, когда обрываются обратные связи между ее субъектами (ср. «хоть тот же вор придет к власти…»). Интересно, что именно вор в законе в беседе, состоявшейся в одной из колоний Мурманской области в октябре 2000 года, четко указал на опасности передачи президентской власти в России «наследнику». «А по стране чтобы все поменялось, это чисто такая глобальная проблема… А не то, чтобы там размахивать… Вот он, мой преемник — сейчас два срока будет преемник, выйдет — вот он мой преемник… За кого ни проголосуем — будет этот преемник…» (неопубликованное интервью, проведенное автором статьи). Какими бы ни были намерения конкретного человека, наделенного властными полномочиями, отсутствие ограничений и механизмов действенной обратной связи с гражданами будет способствовать сведению его власти к указанию и принуждению.

Почему же в «Современной тюрьме» оказались смещенными акценты, которые помешали автору в полной мере воспользоваться потенциалом богатого, а иногда и уникального эмпирического материала (заметим, что помещенные в приложения описания татуировок, образцы анекдотов и письменного фольклора составляют добрую половину объема книги)? Навряд ли дело только в ограниченности размеров выборки, в которую вошли три исполнительных учреждения, два из которых — для женщин и подростков, то есть имеющие свою, особую субкультуру, что признается и самим автором («Воровские понятия и законы проникают в женскую среду в крайне ослабленном виде», с. 113).

Попробуем «разглядеть», «услышать» автора через особенности построения текста, выделение в нем значимых или, наоборот, сознательно скрываемых символов и знаков[12]. Не претендуя на исчерпывающий анализ структуры текста книги, нетрудно заметить в нем ряд лакун, которые, возможно, появились в результате табуирования ряда сюжетов и источников. Так, нет ссылок на переведенные на русский язык и чрезвычайно важные для понимания природы насилия и власти работы Мишеля Фуко и Рене Жирара[13]. Старательно обходятся темы тюремного сленга, арго, а также блатных песен, что особенно странно для исследования фольклора. Указанные источники и темы как раз и могли бы подтолкнуть к идее смещения акцентов в противопоставлении тюрьмы окружающему социуму. Например, факт растворения в повседневном русском языке тюремного арго свидетельствует не об оппозиции тюрьмы и социума, а, наоборот, об их своеобразном «сродстве». Фуко объясняет это сродство тем, что и тюрьма, и социум пронизаны властными отношениями, «вписаны» в них. Чувствуется скрытая полемика Екатерины Ефимовой с этими и рядом других утверждений. Но эта полемика не принимает явных, эксплицитных форм, а приводит к появлению ряда табу. Видимо, только в тюрьме «на первый план […] выходит общение, понимаемое как основная форма деятельности члена тюремного социума» (с. 76). В науке же общение представляет собой действительную проблему, что подтверждается и дискуссией, развернувшейся на страницах первых трех номеров журнала «Общественные науки и современность» (под рубрикой «Диалог в науке и в обществе») за 2004 год. Пусть это будет критика, но в открытой, исключающей появление табу, форме. Пусть это будет игра («игра является стержнем воровской жизни», с. 89), но по прозрачным и понятным читателю и другим участникам научной дискуссии правилам. В конечном счете, оказывается, что, как это ни парадоксально звучит, и представителям «немаргинальной» научной субкультуры есть чему поучиться у «маргиналов» и «изгоев».

---

[1] Неклюдов С. Ю. Несколько слов о «постфольклоре» // www.ruthenia.ru/folklore/postfolk.htm.

[2] По доле слушателей в общей аудитории Радио «Шансон» входит в пятерку самых популярных радиостанций в Москве и в шестерку — по всей России (данные TNSGallupMedia на начало 2004 года, см.:

www.tns-global.ru/rus/data/ratings/radio/moscow/_yanvar____mart_2004/moskva.wbp, www.tns-global.ru/rus/data/ratings/radio/russia/_noyabr__2003___yanvar__2004/rossiya.wbp). Здесь же следует упомянуть и ряд других радиостанций, систематически включающих в свои ротации «блатные» песни: «Русское радио — 2» (13-е место по доле слушателей в общей радиоаудитории в Москве) и «Тройка» (20-е место из 38, включенных в рейтинг).

[3] Панюшкин В. Сергей Глазьев полагает брать власть // КоммерсантЪ-Daily. 2004. № 39 (4 марта 2004). С. 3. Интересно, что арготизм «малява» не был включен в словарь тюремного арго 1930-1950-х годов, составленный Жаком Росси (Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу. М.: Просвет, 1991). Его краткое определение дано в составленных по материалам 1980-1990-х годов «Очерках тюремной субкультуры» Юрия Александрова (Александров Ю. Очерки тюремной субкультуры. М.: Права человека, 2001), но и в них нет ни слова о «телеге».

[4] Geertz C. Ici et Là-bas. L’anthropologue comme acteur. Paris: Métailié, 1996. P. 115.

[5] Шаламов В. Собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1998. Т. 2. С. 91.

[6] Жеребкина И. Женское политическое бессознательное. СПб.: Алетейя, 2002. С. 23.

[7] Пайпс Р. Собственность и свобода. М.: Московская школа политических исследований, 2001. С. 209.

[8] Статьи 12-14 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации.

[9] Олейник А. Экономика как триллер (о книге Ю. Латыниной «Промзона») // Мир России: социология, этнология. 2003. Т. XII. № 4. Подобное же преобладание мотивов защиты чести наблюдалось и в экономической деятельности членов традиционной итальянской мафии, см. : ArlacchiP.Mafiaetcompagnies. L’éthique mafiosa et l’esprit du capitalisme. Grenoble: Presses Universitaires de Grenoble, 1986.

[10] Weber M. Economy and Society. An Outline of Interpretative Sociology. NewYork: BedminsterPress, 1968. Vol. 1. P. 53.

[11] Олейник А. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М.: Инфра-М, 2001. С. 184-193; Олейник А. Конституция российского рынка: согласие на основе пессимизма? // Социологические исследования. 2003. № 9. С. 37-40.

[12] «Гуманитарий общается не с эмпирическим субъектом, но с возможным, предполагаемым субъектом (автором), предметно представленным только в его ино-бытии — в тексте» (Библер В.С. Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика культуры. М.: Прогресс, 1991. С. 72. Курсив в оригинале).

[13] Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: AdMarginem, 1999; Жирар Р. Насилие и священное. М.: Новое литературное обозрение, 2000.

• Скопировать ссылку

  Скопировано

Следующий материал

Современная субкультура как «маргинальная» устная культура

Екатерина Сергеевна Ефимова (р. 1966) — фольклорист, литературовед, автор книг и статей по вопросам теории литературы и фольклора. Обсуждаемая книга и данная статья написаны при поддержке Фонда Джона Д. и…

СЛОВО51.indb

%PDF-1.4 % 1 0 объект > эндообъект 8 0 объект /Заголовок /Предмет /Автор /Режиссер /CreationDate (D:20220927052330-00’00’) /GTS_PDFXVersion (PDF/X-4) /ModDate (D:20210416101111+02’00’) /В ловушке /Ложь >> эндообъект 2 0 объект > эндообъект 3 0 объект > эндообъект 4 0 объект > эндообъект 5 0 объект > эндообъект 6 0 объект > ручей 2021-03-30T11:28:26+02:002021-04-16T10:11:11+02:002021-04-16T10:11:11+02:00Adobe InDesign 16. 0 (Windows)uuid:b2341148-ab59-4997- 8dd5-4bba9f16f2d5xmp.did:73dd72b5-2be5-43e7-b3f3-152f0deba7e4xmp.id:0b2b8b25-c571-854e-93dd-a3af2131d8c1proof:pdf1xmp.iid:024026b8-d2f1-fe46-9efa-52cfe65ecd45xmp.did:6d95c060-cce6-45f3-83bd-cedfb2e8feedxmp.did:73dd72b5-2be5-43e7-b3f3-152f0deba7e4default

convertedfrom application/x-indesign to application /pdfAdobe InDesign 16.0 (Windows)/2021-03-30T11:28:26+02:00

приложение/pdf

СЛОВО51.indb

Adobe PDF Library 15.0FalsePDF/X-4

http://ns.adobe.com/pdf/1.3/pdfAdobe PDF

internalОбъект имени, указывающий, был ли документ изменен для включения информации треппингаTrappedText

http://ns.adobe.com/xap/1.0/mm/xmpMMXMP Media Management

внутренний идентификатор на основе UUID для конкретного воплощения документаInstanceIDURI

internalОбщий идентификатор для всех версий и представлений документа. OriginalDocumentIDURI

internalСсылка на исходный документ, из которого получен этот документ. Это минимальная ссылка; недостающие компоненты можно считать неизменными. Например, для новой версии может потребоваться указать только идентификатор экземпляра и номер версии предыдущей версии, а для представления может потребоваться указать только идентификатор экземпляра и класс представления исходной версии.DerivedFromResourceRef

Идентифицирует часть документа. Это может быть позиция, в которой документ был изменен с момента самой последней истории событий (stEvt:changed). Для ресурса в списке xmpMM:Ingredients ResourceRef использует этот тип, чтобы идентифицировать как часть содержащего документа, которая ссылается на ресурс, так и часть ссылочного ресурса, на который ссылаются.http://ns.adobe.com /xap/1.0/sType/Part#stPartPart

http://www. npes.org/pdfx/ns/id/pdfxidPDF/X ID Schema

internalID стандарта PDF/XGTS_PDFXVersionText

конечный поток эндообъект 7 0 объект /OutputConditionIdentifier (FOGRA39) /RegistryName (http://www. color.org) /S /GTS_PDFX /Тип /OutputIntent >> эндообъект 9 0 объект > эндообъект 10 0 объект > эндообъект 11 0 объект > эндообъект 12 0 объект > эндообъект 13 0 объект > эндообъект 14 0 объект > эндообъект 15 0 объект > эндообъект 16 0 объект > эндообъект 17 0 объект > эндообъект 18 0 объект > эндообъект 19 0 объект > эндообъект 20 0 объект > эндообъект 21 0 объект > эндообъект 22 0 объект > эндообъект 23 0 объект > эндообъект 24 0 объект > эндообъект 25 0 объект > эндообъект 26 0 объект > эндообъект 27 0 объект > /ProcSet [/PDF /Text /ImageC /ImageB /ImageI] >> эндообъект 28 0 объект > ручей xڝXn$7+F4$$A|rps)\vA-DY˷/Q. >&%DP$5)P[Zƿaڅ+K8spokeX@pͼt|.Da|ٛB9’E;4;»v{Lw>0>’:|[t[gFûH࠶%fb*lķʇHkkXU\-VK[1 5wQJ#yxl (jDu#8ebIC7B;»QY\9zYF_vnF M[ ƀ5$RaTI3[+|3=3″`_gVqjIKnMi4x9Ì0XM.C۶a਑%Z%>Kjsar yA5J*[1PLlG2kǝ¾Rfb7Q6e*aN|+:8,6CMsI>tcJz>nת/?] конечный поток эндообъект 29 0 объект > эндообъект 30 0 объект > эндообъект 31 0 объект > эндообъект 32 0 объект > эндообъект 33 0 объект > ручей HQWSAE):»ѱ)+(«XhI(R {OH$t%R#H&JE)» JPccu>{}(v4=A͹FͫRvy «ɢ»FaG_抰>’#R2[%=G;7:»A8$FY8OmDVsN#uAqrxŏ»ȉMB? \)T/28c++E»N}ҔN?Iu’jh»YӟD’H$MѶpLSiTMvq»;9ZWWNj`N|-94zv3r(v?9

«Русское гетто с азиатскими лицами»: молодежь, ярость и субкультуры гетто с калмыцкой художницей Хулхачи

«Русское гетто с азиатскими лицами»: молодежь, ярость и субкультуры гетто с калмыцкой художницей Хулхачи3 мин чтения

Хулхачи учится на художественном факультете и недавно принял участие в Mu , первой выставке современного искусства этнических калмыцких художников в Элисте, столице Калмыкии. Lossi 36 садится с Hulhachi, чтобы поговорить о молодости, ярости и субкультурах гетто, которые играют огромную роль в его жизни и его республике. Это лишь одна из серии бесед с художниками на нашей новой выставке Калмыцкий современный .

Какой у вас художественный опыт?

Я прекрасный художник, которого зовут «Хулхачи». Я учусь на третьем курсе художественного колледжа в Элисте, столице Калмыкии.

Что повлияло на ваше творчество?

На меня влияет все, что меня окружает – это могут быть сны, места или люди. Я под влиянием всего.

Сыр. Холст, масло.

Расскажите мне об этой картине под названием Сыр .

Эта картина о моем гневе. В детстве я создал удивительную картину для художественного конкурса. На мой взгляд, это было превосходно. Я был на 100% уверен, что выиграю художественный конкурс. Когда настал момент объявления победителя, я почувствовал, как моя улыбка становится все шире и шире. Внутри я хотел подпрыгнуть от радости, думая : «Ага! Отдайте приз, и давайте покончим с этим!» Но когда объявили победителей, мои надежды рухнули. Я был так зол и чувствовал только ярость. Я даже не мог нормально встать. Меня позвали на консолидационный диплом, и это еще больше сломало меня. Шутка заключалась в том, что никому не присуждалось ни первое, ни второе место на конкурсе. Было заявлено только третье место. Итак, эта картина, Сыр , заключает в себе мою ярость. Я попыталась запечатлеть этот момент в своей голове, наполненной негативными мыслями. Честно говоря, его назвали «Сыр», чтобы отвлечь меня от негатива.

Эта картина символизирует усиление угнетения молодежи в Калмыкии. Шансы складываются против молодых людей. Есть так много аспектов общества, которые несправедливы. В других городах по всей России я столкнулся с жестким расизмом. Люди в моей стране будут называть меня китайцем. Я слышал на улицах комментарии типа «вернись в Китай».

Оранжевое солнце и недоумки. Холст, масло, акрил, мошки, маркер.

Расскажи мне о своей последней работе, Оранжевое солнце и недоброжелатели .

В этой картине я противопоставляю две вещи, которые люблю: апельсины и «малыши». Апельсины — мои любимые фрукты и очевидный символ солнца. Мой город Элисту часто называют русским гетто с азиатскими лицами». Почти все мои друзья, включая азиатов, являются частью этой субкультуры гетто. Я не хочу быть частью этого, поэтому эта картина — комментарий о том, насколько она укоренилась в нашей культуре и как она проникает в красоту Калмыкии.

Эта субкультура также известна как русский андеграунд. Есть криминальные группировки, которые управляют Калмыкией с частыми конфликтами за территорию. Заключенные руководят этими бандами. В Элисте у нас есть калмыцкая версия русской мафии. Вместо того, чтобы предлагать защиту, мы видим, что они способствуют вырождению нашей культуры.

В вашем творчестве много сильных высказываний о калмыцкой культуре. На что вы надеетесь, что ваша работа и участие в выставках типа Mu и виртуальная выставка Lossi 36, Kalmyk Contemporary выполнит?

Большинство россиян мало знают о Калмыкии. Трудно поверить, что люди не знают о целых республиках внутри своей страны. Поэтому я сторонник повышения популярности калмыцкой культуры и наших достижений. Мы потеряли нашу письменность и почти весь наш язык. Я очень не хочу, чтобы калмыцкая культура была потеряна. Я буду говорить и продвигать историю своего народа, когда это возможно, особенно через искусство. Что за произведение? Что ж, это остается загадкой…

Вы можете следить за творчеством Сюгира Булуктаева в Instagram и просматривать виртуальную выставку Lossi 36, Kalmyk Contemporary .

Избранное изображение: Халхачи / Кэтрин Люнг

искусство, культура, хулхачи, интервью, калмыка, kalmyk Contemporary, Кэтрин Люнг, Россия

Кэтрин Леунг

Кэтрин Леунг — учитель и общественный деятель. Выпускница программ русского языка Техасского университета в Остине, Университета Индианы в Блумингтоне, Калифорнийского государственного университета в Нортридже и Международного университета в Москве. Она обожает хачапури, аджарули и не откажется от пельменей — мантов, хинкали, бууз, пельменей и многого другого!

Рекомендуемые сообщения

• Новое имя Токаева: ухудшение отношений между Казахстаном и Россией

• Обзор «Современной истории российского детства: от позднего имперского периода до распада Советского Союза» Элизабет Уайт

• Лидер, который считал, что другой мир возможен

Как российские музыканты собирают деньги для Украины : NPR

Как российские музыканты собирают деньги для Украины JetLAG позиционирует себя как крупнейший фестиваль русских, славянских и восточноевропейских музыкантов в США. Но его организаторы чуть не отменили его этим летом из-за войны на Украине.

Культура

2 июля 2020 г., 25:00 по восточноевропейскому времени

Услышано во всех случаях

Как российские музыканты собирают деньги для Украины

Басист Виталий Присмототров на фестивале JetLAG. Это был не первый визит Присмотрова в США. В 2008 году он выступил с группой Долли Партон в Теннесси. Джон Калиш скрыть заголовок

переключить заголовок

Джон Калиш

Басист Виталий Присмотротров на фестивале JetLAG. Это был не первый визит Присмотрова в США. В 2008 году он выступил с группой Долли Партон в Теннесси.

Джон Калиш

С 2008 года фестиваль JetLAG представляет русскую, славянскую и восточноевропейскую музыку в горах Катскилл в Нью-Йорке. Организаторы рассматривали возможность отмены собрания в этом году, что было сделано двумя другими музыкальными собраниями русской диаспоры этим летом на восточном побережье. Но, приняв решение собрать средства для оказания помощи в Украине, они решили продолжить шоу .

Несколько субкультур столкнулись в JetLAG. Каждое лето прилетают крупные российские исполнители — исполнители рока, регги и кабаре. Но в этом году им не удалось получить визы для выступления на фестивале.

«Это позор», — сказал креативный директор JetLAG Павел Лион, исполняющий роль Псоя Короленко. Лев раньше базировался в Москве.

Креативный директор JetLAG Павел Лион принял участие в инсталляции Relocation , посвященной прочтению последних произведений украинского драматурга. Джон Калиш скрыть заголовок

переключить заголовок

Джон Калиш

Креативный директор JetLAG Павел Лион принял участие в инсталляции Relocation , которая включала чтение недавних произведений украинского драматурга.

Джон Калиш

В этом году в мероприятии приняли участие около 2800 человек, многие из которых приехали из Нью-Йорка и Бостона. 500 участников были артистами, волонтерами или людьми, проводившими мастер-классы по ремеслам, театру и йоге.

Были установлены палатки и автофургоны, и дети катались по 300-акровому лагерю на велосипедах, всего в двух шагах от восточного рукава реки Делавэр, которая была ледяной, но недостаточно глубокой, чтобы в ней можно было купаться.

Ночью посетители фестиваля были одеты в прозрачные, красочные дождевики, а инструменты Стационарного марширующего оркестра императора Нортона были украшены светодиодами, когда они играли в темноте.

Оркестр императора Нортона на фестивале JetLAG в этом году.

Джон Калиш Ютуб

Два исполнителя на фестивале решили бежать из России из-за войны на Украине. 24-летний Алеша Левштейн оставил работу графического дизайнера в Москве и теперь живет на ферме в Мэриленде с друзьями своей бабушки, известного юриста.

Отец Алеши Левштейна был видным джазовым музыкантом, игравшим с Дюком Эллингтоном, а дед был петербургским битником, записавшим несколько альбомов. Джон Калиш скрыть заголовок

переключить заголовок

Джон Калиш

Отец Алеши Левштейна был известным джазовым музыкантом, игравшим с Дюком Эллингтоном, а дед был петербургским битником, записавшим несколько альбомов.

Джон Калиш

«Это непростое решение остаться здесь, — сказал Левштейн в интервью NPR. «Начало работы, поиск новых людей, аренда [квартиры], все эти вещи, с которыми я должен иметь дело прямо сейчас, и, видимо, я действительно понятия не имею, как с этим справиться».

Басист Виталий Присмотротров бежал из России незадолго до начала войны и провел время в лагере для задержанных, перебравшись в Аризону из Мексики. В JetLAG Присмототров играл с русскоязычной группой из Калифорнии под названием Flying Balkan Laikas. Он был добавлен в ансамбль в последнюю минуту.

Некоторые из ключевых сотрудников JetLAG посвящают свое время помощи разоренной войной Украине. Со-креативный директор Элис Фельдман оставила свою работу в агентстве по поиску талантов в Западном Массачусетсе, чтобы работать с Global Disaster Relief Team, новой некоммерческой организацией. А Даниил Черкасский, перформанс из Чикаго, родившийся в Киеве, стал соучредителем Ukraine TrustChain, которая собрала 1,2 миллиона долларов на эвакуацию и питание 36 000 украинцев, и эта работа продолжается по сей день.

Организаторы JetLAG надеялись собрать 50 000 долларов на оказание помощи в Украине. Джон Калиш скрыть заголовок

переключить заголовок

Джон Калиш

Организаторы JetLAG надеялись собрать 50 000 долларов для оказания помощи в Украине.

Джон Калиш

Черкасский сказал NPR, что он заметил, что война повлияла на пение у костра в JetLAG в этом году, потому что русские песни теперь считаются в некоторых кругах ядовитыми. В течение многих лет Черкасский пел старые советские пропагандистские песни. Но 39-летняя исполнительница решила, что материал здесь неуместен.

«Раньше было забавно петь о фантазиях коммунистического режима о колонизации других звезд, потому что было расстояние», — пояснил он. «Это было в прошлом. Советский Союз распался, поэтому казалось, что контент можно было безопасно использовать, а теперь нет».

Вместо этого Черкасский исполнил традиционные украинские народные песни в ДжетЛАГе. Он сказал, что временами плакал, когда пел.

Выступления Даниила Черкасского обычно сопровождаются видеопроекциями. Раньше он выступал, прыгая на батуте. Джон Калиш скрыть заголовок

переключить заголовок

Джон Калиш

Выступления Даниила Черкасского обычно сопровождаются видеопроекциями. Раньше он выступал, прыгая на батуте.

Джон Калиш

Сообщение спонсора

Стать спонсором NPR

Университет Глазго — Школы — Школа современных языков и культур — Наши сотрудники

• Преподаватель (Школа современных языков и культур)

Научные интересы

Хотя официально я Джеймс Ранн, чаще всего меня называют Джейми Ранн, и большая часть моей менее академической работы появилась под этим именем. Это как иметь очень плохую секретную личность.

Мне повезло, что мне удалось превратить свой давний интерес к России не в одну работу, а во многие, и кроме того, что я исследователь и преподаватель, я работала переводчиком, журналистом, литературным агент и многое другое.

В основном я занимаюсь литературой русского авангарда и особенно русского футуризма. Меня особенно интересует вопрос оригинальности — как могут писатели надеяться создать что-то действительно новое? — и как это влияет на то, как они думают об истории, идентичности и обществе. Это означает чтение множества стихов, манифестов и мемуаров, написанных чрезвычайно амбициозными, чрезвычайно талантливыми, слегка сумасшедшими писателями и художниками, переживающими период политических и культурных потрясений и обновлений — такими людьми, как Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Алексей Крученых и Василий Каменский.

До прихода в Университет Глазго я работал в университетах Бирмингема, Оксфорда, Лондонского университета королевы Марии и Калифорнийского университета Лондона, где защитил докторскую диссертацию в Школе славянских и восточноевропейских исследований.

Пока я не поддался неотразимому гламуру академии, я работал над разными проектами, связанными с современной Россией. Я переводила романы, рассказы и стихи, а совсем недавно перевела и отредактировала Subkultura , книгу о русских субкультурах. Я был редактором The Calvert Journal, онлайн-журнала о восточноевропейской культуре, а в настоящее время являюсь попечителем фонда Calvert 22. Другие мои статьи появились в The Guardian, Times Literary Supplement и в блоге NYU All the Russias.

Меня по-прежнему очень интересует, что сейчас происходит в России, особенно в области цифровых культур, и я провожу все больше и больше исследований в этой области.

 

 

 

Публикации

Список по: Тип | Дата

Перейти к: 2022 | 2021 | 2020 | 2019 | 2018 | 2017 | 2015 | 2014 | 2013 | 2012 | 2011

Количество штук: 39 .

2022

Ранн, Дж. (2022) Подтеки: нюансы русских ответов Джеймсу Джойсу. Times Literary Supplement (6198), [Обзор книги]

2021

Ранн, Дж. (2021) Знамения и чудеса: два подхода к бессмыслице в России. В: Бартон, А. и Уильямс, Дж. (ред.). Эдинбургский компаньон по вздору. Издательство Эдинбургского университета: Эдинбург. ISBN 9781474423847

Донован В., Ранн Дж., Цымбалюк Д. (2021) Славистика становится публичной: кто? Какая? Почему? Где? Когда? Открытие современных языков , 1, 4. (doi: 10.3828/mlo.v0i0.349)

Ранн, Дж. (2021) Усиливает ли удар границу между академией и миром? Открытие современных языков , 1, 11. (doi: 10.3828/mlo.v0i0.355)

Ранн, Дж. (2021) Одежда, костюм и мода в русском модернизме. В: Рабинович, П. (ред.) Оксфордская исследовательская энциклопедия литературы. Издательство Оксфордского университета. ISBN 97801098 (doi: 10.1093/акр/97801098.013.1244)

2020

Ранн, Дж. (2020) Невероятный футурист: Пушкин и изобретение оригинальности в русском модернизме. Серия: Издания Висконсинского центра пушкиноведения. University of Wisconsin Press: Мэдисон, Висконсин. ISBN 9780299328108

2019

Ранн, Дж. (2019) Счастливые концовки. Times Literary Supplement (6070), [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2019) Обзор Кэтрин Ходжсон, Джоанн Шелтон, Александры Смит, Русская поэзия двадцатого века: новое изобретение канона. Обзор современного языка , 114(1), стр. 176-177. (doi: 10.5699/modelangrevi.114.1.0176) [Обзор книги]

2018

Ранн, Дж. (2018) Мерцающая субстанция: рассказы, проливающие свет на карьеру заново открытого автора. Times Literary Supplement (6031), [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2018) Репетиции Владимира Шарова. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

2017

Ранн, Дж. (2017) Русский абсурд Даниила Кармса. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2017) Невидимый, злой: взгляды россиян. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2017) Жизнь как легенда: модернистская театральность и сталинская самоделка в жизнеописании Василия Каменского. Обзор современного языка , 112(4), стр. 953-980. (дои: 10.5699/модельангреви.112.4.0953)

Ранн, Дж. (2017) Комплекс неполноценности: почему новая экранизация «Леди Макбет» слишком утонченна, чтобы идти на пользу. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2017) Как сделать русский салат: еда, искусство и патриотизм в интернете в России. Цифровые иконы: исследования новых медиа России, Евразии и Центральной Европы , 16, стр. 51-78.

Ранн, Дж. (2017) Владимир М. Роберт Литтел. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2017) Безмолвный авангард: инфантилистская эстетика русского авангарда Сара Панкеньер Велд. Обзор современного языка , 112(1), стр. 289-291. (doi: 10.5699/modelangrevi.112.1.0289) [Обзор книги]

Троицкий, А. (2017) Субкультура: истории молодежи и сопротивления в России 1815-2017 гг. [редактор и переводчик]. [Научные издания]

2015

Ранн, Дж. (2015) Империя зла: почему постсоветский мир так помешан на «Звездных войнах»? [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2015) Точеные черты: упрямая политика московской статуи Святого Владимира. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2015) Иди вперед и размножайся: заметки из случайного турне по плодородию в Центральной Азии. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2015) Острова в ручье: странное очарование, веками манящее людей на Соловки. [Веб-сайт]

2014

Ранн, Дж. (2014) Универсальные картины: Звягинцев, Достоевский и политика частного. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Красота и восток: очарование и эксплуатация в постсоветской фотографии руин. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Манифеста судьбы: что значит петербургская биеннале искусства для России? [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Наркомфин: выживет ли утопический дом в современной Москве? [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Табу Пушкина: темы, тексты, интерпретации Алиссы Динеги Гиллеспи; «Поэтика наглости и интимности в эпоху Пушкина» Джо Пешио; Историческое воображение Пушкина Светланы Евдокимовой. Обзор современного языка , 109(2), стр. 584-586. (doi: 10.5699/modelangrevi. 109.2.0584) [Обзор книги]

Старобинец А. и Ранн Дж. (2014) Железа Икара и другие истории метаморфоз [Переводчик]. Небоскреб: Ньюболд-он-Стор. ISBN 9780955181054

2013

Федорова А. и Ранн Дж. (2013) День на Мойке, Санкт-Петербург, Россия. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2013) Тем временем в России: Buzzfeed, Россия и запад. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2013) Двойная беда: мастера концептуализма Джон Балдессари и Илья Кабаков на Московской биеннале. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2013) Письмо из чарующей, запретной земли Дагестана. [Веб-сайт]

2012

Рейес Х., Ранн Дж. и Самсонова М. (ред.) (2012) Санкт-Петербург. Серия: Город-выбор. Кислородные книги. ISBN 9780956787620

Быков Д. и Ранн Дж. (2012) Можарово [Переводчик]. В: Шубина, Е.Д. и Буи, А.В. (ред.) Читай Россию! Антология новых голосов. Читайте Россия: Нью-Йорк.

Костин П. и Ранн Дж. (2012) Пора [Переводчик]. Городские романтики: Лондон. ISBN 9781

2185

Ранн, Дж. (2012) Строительство революции: советское искусство и архитектура 1915-35 гг. в Королевской академии [Обзор выставки]. Оптикон 1826 , 12,

Ранн, Дж. (2012) Маяковский и передвижной памятник: альтернативы иконоборчеству в русской культуре. Славянское обозрение , 71(4), стр. 766-791. (doi: 10.5612/slavicreview.71.4.0766)

Старобинец А. и Ранн Дж. (2012) Живой [Переводчик]. Hesperus Press: Лондон. ISBN 9781843913771

2011

Карр, Д. и Ранн, Дж. (ред.) (2011) Новая глава, часть 2: русская письменность XXI века. Серия: Россика. Академия Россика: Лондон. ISBN 97815083

Этот список был создан понедельник 26 сентября 18:13:05 2022 BST .

Перейти к: Статьи | Книги | Разделы книги | Рецензии на книги | отредактированные книги | Научные издания | Сайт

Количество товаров: 39 .

Артикул

Донован В., Ранн Дж., Цымбалюк Д. (2021) Славистика становится публичной: кто? Какая? Почему? Где? Когда? Открытие современных языков , 1, 4. (doi: 10.3828/mlo.v0i0.349)

Ранн, Дж. (2021) Усиливает ли удар границу между академией и миром? Открытие современных языков , 1, 11. (doi: 10.3828/mlo.v0i0.355)

Ранн, Дж. (2017) Жизнь как легенда: модернистская театральность и сталинская самоделка в жизнеописании Василия Каменского. Обзор современного языка , 112(4), стр. 953-980. (дои: 10.5699/модельангреви.112.4.0953)

Ранн, Дж. (2017) Как сделать русский салат: еда, искусство и патриотизм в интернете в России. Цифровые иконы: исследования новых медиа России, Евразии и Центральной Европы , 16, стр. 51-78.

Ранн, Дж. (2012) Строительство революции: советское искусство и архитектура 1915-35 гг. в Королевской академии [Обзор выставки]. Оптикон 1826 , 12,

Ранн, Дж. (2012) Маяковский и передвижной памятник: альтернативы иконоборчеству в русской культуре. Славянское обозрение , 71(4), стр. 766-791. (doi: 10.5612/slavicreview.71.4.0766)

Книги

Ранн, Дж. (2020) Невероятный футурист: Пушкин и изобретение оригинальности в русском модернизме. Серия: Издания Висконсинского центра пушкиноведения. University of Wisconsin Press: Мэдисон, Висконсин. ISBN 9780299328108

Старобинец А. и Ранн Дж. (2014) Железа Икара и другие истории метаморфоз [Переводчик]. Небоскреб: Ньюболд-он-Стор. ISBN 9780955181054

Костин П. и Ранн Дж. (2012) Пора [Переводчик]. Городские романтики: Лондон. ISBN 9781

2185

Старобинец А. и Ранн Дж. (2012) Живой [Переводчик]. Hesperus Press: Лондон. ISBN 9781843913771

Разделы книг

Ранн, Дж. (2021) Знамения и чудеса: два подхода к бессмыслице в России. В: Бартон, А. и Уильямс, Дж. (ред.). Эдинбургский компаньон по вздору. Издательство Эдинбургского университета: Эдинбург. ISBN 9781474423847

Ранн, Дж. (2021) Одежда, костюм и мода в русском модернизме. В: Рабинович, П. (ред.) Оксфордская исследовательская энциклопедия литературы. Издательство Оксфордского университета. ISBN 97801098 (doi: 10.1093/акр/97801098.013.1244)

Быков Д. и Ранн Дж. (2012) Можарово [Переводчик]. В: Шубина, Е.Д. и Буи, А.В. (ред.) Читай Россию! Антология новых голосов. Читайте Россия: Нью-Йорк.

Обзоры книг

Ранн, Дж. (2022) Подтеки: нюансы русских ответов Джеймсу Джойсу. Times Literary Supplement (6198), [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2019) Счастливые концовки. Times Literary Supplement (6070), [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2019) Обзор Кэтрин Ходжсон, Джоанн Шелтон, Александры Смит, Русская поэзия двадцатого века: новое изобретение канона. Обзор современного языка , 114(1), стр. 176-177. (дои: 10.5699/modelangrevi.114.1.0176)[Обзор книги]

Ранн, Дж. (2018) Мерцающая субстанция: рассказы, проливающие свет на карьеру заново открытого автора. Times Literary Supplement (6031), [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2018) Репетиции Владимира Шарова. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2017) Русский абсурд Даниила Кармса. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2017) Невидимый, злой: взгляды россиян. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2017) Владимир М. Роберт Литтел. Таймс Литературное приложение , [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2017) Безмолвный авангард: инфантилистская эстетика русского авангарда Сара Панкеньер Велд. Обзор современного языка , 112(1), стр. 289-291. (doi: 10.5699/modelangrevi.112.1.0289) [Обзор книги]

Ранн, Дж. (2014) Табу Пушкина: темы, тексты, интерпретации Алиссы Динеги Гиллеспи; «Поэтика наглости и интимности в эпоху Пушкина» Джо Пешио; Историческое воображение Пушкина Светланы Евдокимовой. Обзор современного языка , 109(2), стр. 584-586. (doi: 10.5699/modelangrevi.109.2.0584)[Обзор книги]

Изданные книги

Рейес Х., Ранн Дж. и Самсонова М. (ред.) (2012) Санкт-Петербург. Серия: Город-выбор. Кислородные книги. ISBN 9780956787620

Карр, Д. и Ранн, Дж. (ред.) (2011) Новая глава, часть 2: русская письменность XXI века. Серия: Россика. Академия Россика: Лондон. ISBN 97815083

Научные издания

Троицкий, А. (2017) Субкультура: истории молодежи и сопротивления в России 1815-2017 гг. [редактор и переводчик]. [Научные издания]

Веб-сайт

Ранн, Дж. (2017) Комплекс неполноценности: почему новая экранизация «Леди Макбет» слишком утонченна, чтобы идти на пользу. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2015) Империя зла: почему постсоветский мир так помешан на «Звездных войнах»? [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2015) Точеные черты: упрямая политика московской статуи Святого Владимира. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2015) Иди вперед и размножайся: заметки из случайного турне по плодородию в Центральной Азии. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2015) Острова в ручье: странное очарование, веками манящее людей на Соловки. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Универсальные картины: Звягинцев, Достоевский и политика частного. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Красота и восток: очарование и эксплуатация в постсоветской фотографии руин. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Манифеста судьбы: что значит петербургская биеннале искусства для России? [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2014) Наркомфин: выживет ли утопический дом в современной Москве? [Веб-сайт]

Федорова А. и Ранн Дж. (2013) День на Мойке, Санкт-Петербург, Россия. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2013) Тем временем в России: Buzzfeed, Россия и запад. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2013) Двойная беда: мастера концептуализма Джон Балдессари и Илья Кабаков на Московской биеннале. [Веб-сайт]

Ранн, Дж. (2013) Письмо из чарующей, запретной земли Дагестана. [Веб-сайт]

Этот список был создан понедельник 26 сентября 18:13:05 2022 BST .

Супервизия

Я буду рада возможности поработать с аспирантами-исследователями, работающими в различных областях русской литературы и культуры за последние 200 лет. В частности, я был бы рад сотрудничать в проектах, связанных с:

• Литература и культура русского модернистского авангарда, особенно Футуризм
• Ранняя советская литература и культура
• Русская поэзия 
• Современная российская культура, особенно цифровые культуры
• Литературный перевод с русского

• Томанек , Людмила
  Сохранение полифонии в переводе.

Я руководил аспирантскими проектами о памяти в современных российских медиа и о переводе.

Преподавание

Преподаю на многих курсах русской культуры и языка, в том числе:

• Русский язык для начинающих
• Перевод с русского
• Магистр переводоведения

В 2019 году я запускаю курс, основанный на моем собственном исследовании: «О дивный новый мир: русская культура в эпоху революции», в котором я расскажу, как взрывоопасные события русской революции 1917 года были предвосхищены, отражены и в искусство, литература и кино того периода.

Взгляд историка – The Postil Magazine

1 февраля 2021 Гайда Федор Анатольевич

Жизнь, особенно на Западе, постепенно движется к тому, что разнородные меньшинства, взятые вместе, постоянно растущее большинство. Но и Россия здесь не исключение. Возможно, это будет окончательное воплощение демократии.

В связи с этим вспоминается рекламный слоган московского метро с отсылкой к Аристотелю: «Город есть единство непохожего». Однако сразу же возникают вопросы: где же мера этой непохожести? Или это неизмеримо? И, пожалуй, самый главный вопрос – является ли такое непохожесть самоцелью? Можно ли здесь вспомнить «цветущую сложность» Константина Леонтьева и порадоваться? Насколько оно цветет? Аромат еще не является признаком цветущего состояния.

Субкультура – ​​это не клуб по интересам и не кружок пионеров. Принципиальное отличие заключается в том, что ценности субкультуры являются для ее адепта базовыми, более важными, чем все те, которые разделяет остальной окружающий мир. Субкультура может формироваться естественным образом – на этнической, географической или традиционной, религиозной почве. Однако так бывает не всегда: субкультура может возникнуть искусственно — в силу определенных возрастных, плотских, интеллектуальных или «духовных» интересов. Они, по сути, не имеют ничего общего с субкультурами первого типа; природа их различна, и возникают они по свободной воле и выбору самого человека. Так возникают секты, гей-сообщества, «тусовки», молодежные субкультуры. И человек не приходит сюда на час — нужно связать свою жизнь с субкультурой, жить по ее интересам и правилам, проникнуться ее духом. Вам придется посмотреть на внешний мир и на себя глазами субкультуры.

Субкультура не стремится слишком активно расширять свои ряды, несмотря на часто провозглашаемые формальные лозунги об обратном. Для него всегда характерна идея собственной исключительности, иногда элитарности.

Молодежные субкультуры для России явление недавнее. В традиционном обществе их не было, потому что не было «молодежи» в нашем понимании. Ребенок — мальчик или девочка — сразу вырастал во взрослого человека со всеми его обязанностями и поведением. Обычно это было связано с женитьбой, время для которой на Руси, как и в других традиционных обществах, наступало с периодом полового созревания. Женщина чуть за 30 лет часто уже была бабушкой и кормила внуков, а ее муж (или тесть) отвечал за большую семью, состоящую из нескольких поколений родственников. 15-летнего юношу готовили к службе в армии — так закончилось детство.

Такое общество с его ценностями консерватизма было чрезвычайно мобильным – каждый его член играл важную социальную роль. При этом не было необходимости в какой-то нарочито придуманной «государственной идеологии» или «национальной идее» — чувство ответственности прививалось с пеленок, и оно почти всегда гарантировало от непатриотического или эгоистичного поведения. «Берегите честь смолоду», — гласила старинная русская пословица.

Освобожденные в 1762 г. от обязательной службы, дворяне, быстро проникнувшись чувством собственной исключительности, тем не менее не образовали субкультур. Сословная система вообще исключала субкультуры: она строилась на подчинении всех групп населения. В России это также сочеталось с ярко выраженным государственным патернализмом.

Кроме того, субкультура является явлением преимущественно городским, тогда как Россия в целом оставалась аграрным обществом. Крестьяне были весьма разделены между собой. Городское дворянское общество было слишком привязано к государственным интересам. Общественное мнение дворянства базировалось на представлениях, заложенных в общероссийской метрике – судьба страны, по их собственным представлениям, находилась в их руках и решалась непосредственно «первым дворянином» – самодержцем.

В начале 19 века10-го века молодое дворянство приняло английский дендизм, но это вряд ли можно назвать субкультурой; в столицах было всего несколько молодых денди. Петр Чаадаев, ставший воплощением этого явления, был личностью исключительной и неповторимой. Герой пушкинского романа Евгений Онегин всего лишь «оделся как лондонский франт». Было только подражание западному образцу.

Распад традиционных общественных отношений всегда порождает неформальные объединения. Они часто имеют возрастную особенность. В России, пожалуй, студенческое сообщество можно было бы назвать первой «молодежной субкультурой». Окончательное ее обличье произошло во второй половине XIX в.век. Это не был четко определенный класс; власти были не в состоянии законодательно регулировать его жизнь; ценности студентов были неформальными.

Этим ученикам нужно было отличаться от всего вокруг, что считалось «серым и унылым». А полученные научные знания подсказывали, что выход лежит в новой социальной реальности, в царстве тотальной справедливости. Радикальные идеологические черты сочетались с внешними отличиями. Настоящий студент даже в ту форменную эпоху был заметен по внешним признакам – подчеркнутому и нарочито вызывающему пренебрежению внешним видом. Студенческий мундир, введенный в 1880-е годы, не изменил мироощущения студента: верхние пуговицы не были застегнуты, фуражка всегда надевалась набок, из-под нее выбивалась неопрятная прядь волос. Настоящие приверженцы студенческой субкультуры превратились в «вечных студентов», их возраст перестал иметь значение.

Простой народ недолюбливал «скубентов» и относился к ним с подозрением. Студенческий «ход в люди» закончился полным провалом. Например, в 1878 году произошло не менее известное и очень показательное событие, характерное для того времени: студенты Московского университета были избиты торговцами мясом за революционную пропаганду. Прошел слух, что молодые «господа» решили призвать народ к восстановлению крепостного права — и палачи этого не потерпят. Этим палачам и в голову не приходило, что агитация против монархии, освободившей крестьян, может иметь какие-то иные основания, что «белые воротнички» могут выступать против зажиточных слоев общества.

Субкультура всегда рискует быть неправильно понятой извне. Студенческая субкультура распалась в начале ХХ века, так как ее ценности получили широкое распространение в обществе. На этом фоне студент терял свою яркость и оригинальность. И по мере того, как мечта о социальной справедливости стала активно воплощаться в жизнь, лишь немногие из мечтателей не утонули в кровавых потопах, сопровождавших это воплощение.

В основе любой субкультуры всегда лежит утопия – представление о возможностях определенной группы людей объединиться и совместно перевернуть мир. Это может быть мировая революция и мировая коммуна, технократическое будущее или победа сборной на чемпионате мира. Вопрос только в масштабе сознания; и, как очевидно, может быть расширен различными способами. Это чрезвычайно важная задача для субкультур.

Студенты 19 века читали новейшие книги, готовили заметки и обсуждали их на собраниях с целью немедленно внедрить прочитанные идеи в свою повседневную жизнь. Пропаганда или бомба – все дело вкуса и имеющихся навыков. Спустя столетие стало принято сочинять острые социальные стихи или философские притчи и класть их на музыку. В промежутках между этим благородным занятием был прием определенных наркотиков для стимуляции творчества. Иногда эти препараты оказывались слишком сильными. Каков был конечный результат? Очарование всегда заканчивается разочарованием. Хорошо, если, зайдя в тупик, человек имеет возможность выбраться из него. Но что, если времени уже не осталось?

Чем меньше горизонты, тем меньше становятся и цели субкультур. Расслабление постепенно становится основным ориентиром. Но сознанию опасно существовать в состоянии «вечного расслабления» — это ведет к его подчинению и разрушению. Если вы не прилагаете усилий к себе, всегда найдется кто-то другой, кто сделает это за вас; и он сделает выбор за вас. Может это и не плохо? Со временем, когда человек перестанет осознавать себя, он будет высказывать именно такой вопрос. А это значит, что он уже потерял себя и всех, кто нуждается в его помощи – вместе с возможностью ее получить, например, страну и ее гражданина.

А можно провести годы, а если повезет, и десятилетия в баловстве – изысканном и не очень, «добром и наивном» или агрессивном и человеконенавистническом, в высшей степени идеальном или «попсовом». Мир не перевернется из-за всего этого — перевернется только сам человек. Его личность будет постепенно изнашиваться, выгорать. Иллюзорное единство с единомышленниками рухнет. Другие потеряют интерес; одиночество будет результатом. Хуже всего то, что она приобретет всеобщий характер. Кому мне позвонить? «Душа моя, душа моя, встань, что ты дремлешь?…»

Отрочество, затянувшееся до старости, не может вызвать никакого другого чувства, кроме сожаления об упущенных возможностях самого человека и его ближних. Сейчас сложно судить, что ждет Россию в будущем. Предсказания в этом вопросе вещь совершенно неблагодарная. Ясно одно — с диктатом субкультур такого будущего вообще не будет.

Федор Гайда – доцент исторического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Его исследовательские интересы включают политическую историю России в начале 20-го века; русский либерализм; власть и общество в революционную эпоху; Церковь и революция.

Русская версия этой статьи появилась в Провославии.

На изображении изображена картина Ильи Репина «Студент-нигилист», написанная в 1883 году. Премия Александра Нове была учреждена BASEES в марте 1995 года в знак признания выдающегося вклада в эту область исследований, сделанного покойным Алеком Нове. Премия ежегодно присуждается BASEES за качественную научную работу в области российских, советских и постсоветских исследований. Объекты, имеющие право на номинацию, представляют собой монографии, написанные индивидуально или совместно. Авторы номинируемых работ должны на момент номинации быть членами или ассоциированными членами Ассоциации.

Для цикла 2021–2022 годов схема Nove Prize принимает номинации на книги, опубликованные в  2021.  Крайний срок подачи номинаций:  30 июня 2022 г. .   Победители будут объявлены в начале 2023 года, а приз (если он будет вручен) будет вручен на ежегодном ужине конференции 2023 года.

Полученные работы будут оцениваться нашими судьями по критериям оригинальности, строгости и значимости. Работы, выдвигаемые на рассмотрение, должны носить научный характер и должны быть на английском языке. Победителями станут работы, внесшие большой вклад в российскую, советскую и постсоветскую науку. На 2021–2022 годы нашими судьями являются доктор Роберт Дейл и профессор Полли Джонс.

Текущие правила следующие:

1. Премия в сто фунтов присуждается ежегодно за качественную научную работу в области российских, советских и постсоветских исследований.

2. Номинация может иметь форму монографии, обычно написанной одним или двумя авторами. Отредактированные сборники эссе , а не имеют право на участие в программе.

3. Крайний срок подачи заявок 30 9 июня0036 каждый год в отношении публикаций, датой выхода которых является предыдущий календарный год. Премия присуждается (при наличии рекомендации) на ежегодной конференции Ассоциации весной календарного года, следующего за окончанием срока подачи номинаций.

4. Авторы номинированной работы должны на момент номинации быть членами или ассоциированными членами Британской ассоциации славянских и восточноевропейских исследований. Номинатор обязан проверить статус членства потенциальных кандидатов в BASEES и убедиться, что членство существует до выдвижения кандидатуры. Кандидатуры нечленов рассматриваться не будут.

5. Награды будут присуждаться жюри, состав которого утверждается Исполнительным комитетом Ассоциации. Обычно в его состав входят бывший президент Ассоциации и еще один судья, оба из которых выбираются, чтобы представлять разнообразие, широту и научное превосходство дисциплины и нашей организации.

6. Жюри обычно присуждает Премию одной номинированной работе в любой год, но судьи также могут отмечать почетные награды.

7. Работы могут быть представлены для рассмотрения авторами или издателями, библиотекарями или другими учеными.

8. Два экземпляра номинированных работ также должны быть отправлены секретарю Ассоциации или, что предпочтительнее, могут быть переданы им лично на ежегодной конференции BASEES, которая обычно проводится в середине Апрель года. В идеале книги должны быть получены до закрытия номинаций. Имя секретаря и контактные данные можно найти на странице комитета BASEES. Работы должен быть представлен в печатном виде – работы, полученные только в электронном виде (как в виде электронных книг, так и в формате PDF), рассматриваться не будут.

9. Работа может быть представлена ​​как на Премию Александра Нове , так и на Премию Женского Форума BASEES , где это уместно. Подробнее с условиями призов Женского форума можно ознакомиться здесь.

10. Для этой цели кандидатуры должны быть представлены в стандартной форме, которую можно загрузить с этой страницы и представить секретарю Ассоциации или посредством электронной подачи ниже.

Приз Александра Нове 2020 (награжден 2022)

Победитель

Катарин Ходгсон и Александра Смит, Poetic Canons, культурная память и русская национальная идентификация после 1991 3, , Berernes, Berernes, Bererline, Bererline, Bererline, Bererline. , Нью-Йорк, Вена: Питер Ланг, 2020).

Это оригинальная и убедительная работа, затрагивающая широкий спектр важных тем российских, советских и постсоветских исследований, выходящих далеко за рамки ее основной литературной направленности. Поэтические каноны, культурная память и русская национальная идентичность после 1991 г. представляет собой захватывающий анализ того, что изменчивый канон российской поэзии ХХ века раскрывает об изменении формирования российской идентичности в XXI веке. Тщательно проработанный и доходчиво написанный « Поэтические каноны» возвращает поэтов, прочно закрепившихся на литературном небосклоне, но также и более незнакомых поэтов и текстов, добавленных в постсоветские каноны. Книга построена вокруг исследования разных поэтических жанров, каждый из которых сталкивается с болезненной проблемой исторической памяти и национальной идентичности. К ним относятся убедительное исследование поэзии, противостоящей ностальгии по утраченной Империи, памяти о войне, утраченному миру русских деревень, национальной травме ГУЛАГа, новому открытию религиозного языка и поэтических форм, деконструкциям пушкинского мифа в постмодернистской поэзии. и роль пародии в формировании личности. Каждая из этих глав вносит существенный вклад в свои области. В совокупности они предлагают далеко идущий анализ важности языка и его почитания в выражении и формировании национальной идентичности, а также центральной роли культуры в представлении о России. заботы о национальной идентичности в настоящее время обрабатываются и регулируются. В работе большой междисциплинарной сложности авторы переплетают красноречивые обсуждения отдельных поэтов и стихов, а также анализ отношения этих материалов к текущим дебатам об исторической памяти, современной политике и национальной идентичности. Он выделяется тонкостью и доступностью обработки своих поэтических материалов, а также своим проницательным вкладом в историю, политику и социальные науки.

Второе место

Гульназ Шарафутдинова, Красное зеркало: лидерство Путина и ненадежная идентичность России (Оксфорд: Oxford University Press, 2020).

Оба судьи сочли эту книгу оригинальным и убедительным анализом причин непреходящей популярности Путина. Гульназ Шарафутдинова подходит к этой загадке путинского лидерства с помощью психологических и социальных теорий коллективной идентичности, опираясь при этом на поистине впечатляющий набор литературы по различным дисциплинам. Книга начинается со взвешенного анализа построения российской коллективной идентичности, основанной на убеждениях граждан в своей жертвенности и исключительности страны. Шарафутдинова показывает, как Путин использовал эти убеждения для обеспечения своей популярности, которая, в свою очередь, помогла ему укрепить свое положение на вершине российского государства и поддержать свою реваншистскую политику. В последующих главах книги Шарафутдинова поднимает важнейший вопрос о сближении личной и коллективной идентичности. Аргумент Шарафутдиновой заключается в том, что травма 1990-е годы сыграли ключевую роль в укреплении общей веры россиян в свою жертвенность. Далее она исследует, как кремлевская медиа-машина воспользовалась этими эмоциями, превратив их в чувства национальной гордости и патриотизма. Существует обширная литература, посвященная постсоветским идентичностям, в которых упоминаются утрата Империи, советская ностальгия и вечный вопрос «Россия — Европа или Азия?». «Красное зеркало» выделяется на фоне этой литературы своей направленностью на 1990-е годы, но, в конечном счете, как утверждает Шарафутдинова, оно породило ненадежную национальную идентичность, которая ведет Россию к политической конфронтации и экономическому застою. Оба судьи сошлись во мнении, что «Красное зеркало» является крупным вкладом в регионоведение России и заслуживает особой похвалы.

Премия Александра Нове 2019 г. (присуждена в 2021 г.)

ПОБЕДИТЕЛЬ: Келси Рубин-Детлев, Эпистолярное искусство Екатерины Великой (Оксфордский университет, Исследования в области Просвещения, 2019).

Это впечатляющее исследование автора-новичка. В «Эпистолярном искусстве Екатерины Великой» Келси Рубин-Детлев провела глубокий анализ практики переписки монарха восемнадцатого века. В исследовании она объединила управление чрезвычайно большим корпусом материалов с выводами из недавних теоретических исследований в области гендера, культуры и коммуникации, что позволяет ей рассказать многогранную историю интеллектуальной жизни, построения имиджа, личной жизни и государственного управления. монарх. Рубин-Дельтеву особенно хорошо удается анализировать предполагаемую аудиторию писем и различать действительно личные, такие как любовные записки Григорию Потемкину, и те, которые предназначены для более широкой аудитории в салонах элитного общества, политиков дома и зарубежом или будущим поколениям. Исследование включало в себя изучение не менее 10 000 писем в архивах пяти разных стран и таким образом демонстрирует, как оцифровка и анализ «больших данных» могут быть поставлены на службу историку, в данном случае позволяя визуализировать обширную внутренние и международные сети, созданные монархом. Книга демонстрирует большое воображение в области навыков, которые Рубин-Детлев демонстрирует, охватывая широкий исторический охват, теоретизирование жанра письма и гендерного построения, а также тонкое чувство нюансов, когда выявляются тонкости развития словоупотребления или клише, нюансы переключения Кэтрин между языками и текстовые детали. Все эти аспекты органично сочетаются с увлекательным и творческим стилем письма, особенно впечатляющим в первой книге.

ПОЧЕТНОЕ УПОМИНАНИЕ: Брендан МакГивер, Антисемитизм и русская революция (Cambridge University Press, 2019).

Это исключительно тонкая и глубокая работа о том, как антисемитизм выражался и пресекался во время русской революции большевиками и другими социалистами. История, которую он рассказывает, не меняет повестку дня в историческом понимании русской революции, но история, которую он рассказывает, является новой и, учитывая 21-е дискуссии об отношениях между левой политикой и антисемитизмом, а также вопросы, связанные с социологией расы, поднятые Black Lives Материя, своевременная. Книга имеет дело всего за два года и в этом отношении имеет довольно узкую направленность, но открывает целую область в своем исследовании взаимосвязи между расой, классом и этнической принадлежностью по отношению к евреям из числа революционных левых. Это та область, которую МакГивер справедливо утверждает, что она была маргинализирована и/или искажена в истории Революции. В книге он умело рисует различные повороты истории, которую разворачивает, выделяя сложные взаимоотношения между большевиками и другими социалистическими партиями и представляя тщательные и тщательно проработанные биографии вовлеченных в них действующих лиц. Огромное количество доступных архивов впечатляло, и весь этот материал был подвергнут гладкому и убедительному анализу, который опровергал его сложность.

Премия Александра Нове 2018 г. (присуждена в 2020 г.)

Алан Томас, Кочевники и советская власть. Средняя Азия при Ленине и Сталине (И.Б. Таврида, 2018).

В  Кочевники и советское правление Алун Томас представляет оригинальный и убедительно аргументированный отчет об отношениях между советским режимом и кочевниками Центральной Азии в 1920-х и начале 1930-х годов. Это тонкая и сложная книга, которая вносит значительный вклад в расширение сферы советской национальной политики, сосредоточив внимание на до сих пор неизученных кочевниках Центральной Азии. Основанная на обширных архивных исследованиях в Алматы, Бишкеке и Москве, книга показывает, насколько советское отношение к кочевникам было сложным и неоднозначным, несмотря на идеологический контекст, который считал кочевничество несовместимым с модернизацией. Эта новаторская и амбициозная книга значительно расширяет наше понимание Советского Союза и его народов.

Премия имени Александра Нове 2017 г. (присуждена в 2019 г.)

С.А. Смит, Россия в революции. Империя в кризисе с 1890 по 1928 год (Oxford University Press, 2017)

Книга Стива Смита, Россия в революции. Империя в кризисе с 1890 по 1928 год, , мастерски описывает революционный период в России. В книге рассматриваются важные вопросы, возникшие в бурные десятилетия, охватившие крах царизма, захват власти большевиками и приход к власти Сталина. В то же время книга дает представление о реальном опыте русского народа в революционные годы, обсуждая то, как революция изменила жизнь молодых людей и женщин. Это книга на широком полотне, освещающая политические, социальные, экономические и культурные вопросы, чтобы обеспечить всестороннее понимание этих решающих лет в истории России. Он станет окончательным отчетом о русской революции.

Премия Александра Нове 2016 г.

(присуждена в 2018 г.)

Энди Уиллимотт, Жизнь революции: городские коммуны и советский социализм, 1917–1932 (Oxford University Press, 2016)

In  Жизнь революции, Энди Уиллимотт почти полностью неизвестную тему и делает ее своей собственной, превращая то, что могло бы быть традиционной «тезисной книгой», в нечто, имеющее реальную непреходящую ценность. Это прекрасное, энергичное исследование предлагает по-новому взглянуть на революционные события 19-го века.20-х годов, приводя убедительные доводы в пользу важности забытого движения городских коммун. Он обеспечивает убедительный баланс между подчеркиванием свободы действий активистов коммуны, которых метко охарактеризовали как «тех, кто пытался быть тем изменением, которое они хотели видеть в мире», и усилением контроля со стороны партии-государства. Впечатляющее владение источниками Уиллимотта позволяет ему расширить рамки своих выводов за пределы области своей специализации и внести крупный вклад в оживление изучения ранней советской России. Он достойный лауреат премии Nove в этом году.

Премия Александра Нове 2015 г. (присуждена в 2017 г.)

Новая книга Светланы Стефенсон, Банды России: от улиц к коридорам власти (Cornell University Press, 2015), рассказывается о росте и частичном упадке банд из советского периода до настоящего времени. Он продолжает ее многолетний проект о российском обществе «снизу». Как и прежде, Стефенсон рекомендует «перевести наш социологический взгляд с исключения на включение». Ранее она показала, что бомжи — это не отдельная категория, а обычные люди, ставшие бомжами. Теперь она утверждает, что «российские банды не чужды обществу; они прочно укоренились в нем». Эта тщательно проработанная и яркая книга основана в основном на данных, собранных учеными из Казани, но охватывает всю Россию в международном контексте. Как и все работы Стефенсона, она демонстрирует совершенно особую степень проницательности и воображения, основанную на глубокой эрудиции.

Премия Александра Нове 2014 г.

(присуждена в 2016 г.)

Мадлен Ривз,  Пограничная работа: пространственная жизнь государства в сельских районах Центральной Азии (Cornell University Press, Итака и Лондон, 2014 г.) полевых исследований в регионе Ферганской долины, где пересекаются государственные границы Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана, Мадлен Ривз разрабатывает новые способы понимания государства как комплекса отношений, а также государственных границ как социально сконструированных и находящихся в постоянном движении. Она исследует процессы и отношения, посредством которых устанавливаются, переделываются, интерпретируются и оспариваются государственные границы целым рядом действующих лиц, включая политиков, государственных чиновников, пограничников, фермеров и людей, чья жизнь связана с пересечением границ. На территории, где международные границы не всегда четко демаркированы или последовательно соблюдаются, Ривз прослеживает способы, которыми попытки государств установить свое правление создают новые источники конфликтов или отсутствия безопасности для людей, которые зарабатывают себе на жизнь в этом районе на основе старых и менее формальных. понимания норм доступа. В результате книга вносит большой новый и оригинальный вклад в научную работу по Центральной Азии и, в более общем плане, по антропологии приграничных регионов и государства как социального процесса. При этом работа в целом представлена ​​в живом и доступном стиле. Индивидуальные жизни, чьи невзгоды и маленькие победы Ривз так ярко документирует, и отношения, которые она устанавливает со своими героями, столь же показательны, сколь и увлекательны. Border Work — заслуженный лауреат премии Александра Нове в этом году.

Премия Александра Нове 2013 г. (присуждена в 2015 г.)

Дэвид Мун, Плуг, который сломал степи: сельское хозяйство и окружающая среда на пастбищах России, 17:00-19:14 . (Oxford University Press, 2013)

Дэвид Мун написал новаторскую и весьма оригинальную работу, которая открывает новые перспективы в истории России. Основываясь на оригинальных архивных исследованиях, полевых работах в степном регионе и малоизвестных опубликованных источниках, Мун прослеживает сложные изменяющиеся отношения между окружающей средой и различными группами людей в процессе создания и преобразования степи. Он анализирует роль переселенцев из России, Украины и Центральной Европы в возделывании плодородной, но сухой почвы степи, постепенно приспосабливая свои методы ведения сельского хозяйства к новым обстоятельствам в ответ на возрастающие проблемы эрозии почвы, засухи и неурожаев. Мун также исследует работы русских ученых в их попытках понять степь и изменения, связанные с ее возделыванием. Более того, он помещает свою историю в более широкий контекст истории окружающей среды Великих равнин США и европейского колониализма и, таким образом, вносит значительный вклад в международную сравнительную историю лугов по всему миру. Работа Муна читабельна и научна по своей широте и размаху, по своей способности синтезировать культурную и социальную историю с историей науки и географии, по авторитетной манере, в которой применяется сравнительная линза, и по тому, как он представляет личная точка зрения на его предмет без ущерба для строгости его учености. Это знаковое исследование для всех, кто интересуется историей России, и заслуженный лауреат премии Nove в этом году.

Премия Александра Нове 2012 (присуждена в 2013 году)

Сара Оутс, Революция в тупике: политические ограничения Интернета в постсоветской сфере (Oxford University Press, 2013)

В постсоветском пространстве нет более важной темы Исследования, кроме сложной взаимосвязи между новой глобальной коммуникационной средой и перспективами демократических преобразований в путинской России. Любая книга, предлагающая оценить эти отношения, должна основываться на глубоком понимании конкурирующих противоречий, формирующих российский политический ландшафт, и подкрепляться доскональным пониманием соответствующих теорий СМИ. Сара Оутс написала именно такую ​​книгу. Картина, которую он рисует, столь же многогранна, сколь и завораживающа. Основанный на новейших методах веб-аналитики, анализ Сары выявляет зарождающееся онлайн-гражданское общество на низовом уровне в России, а также показывает, как авторитарные государства могут кооптировать интернет-коммуникации в репрессивных целях. Радикально новые способы политического взаимодействия, рассмотренные в последней главе, гарантируют, что в конечном счете «Революция в тупике» установит идеальный баланс между надеждой и осторожностью, уверенностью и сомнением. Судьи были впечатлены широтой исследований Сары, тонкостью ее аргументов и ее осведомленностью как о потенциале, так и об ограничениях инновационных инструментов, которые она использует. Ее исследование является знаковым для тех, кто обеспокоен будущим России, и важным примером того, как интернет меняет недемократические общества. Это достойный победитель Nove Prize этого года.

Премия Александра Нове 2011 г. (присуждена в 2012 г.)

Андреас Шенле, «Архитектура забвения: руины и историческое сознание в современной России» (издательство Северного Иллинойского университета, 2011 г.)

В «Архитектуре забвения» Андреас Шенле предлагает культурно-исторический отчет о месте руин в русской культуре, с вопросом, почему они никогда не пользовались тем статусом, которым они пользуются в Западной Европе, и исследуя, какой вклад они внесли в развитие исторического сознания в России с восемнадцатого века до наших дней . Убедительное повествование Шенле движется от предромантизма и карамзинской «Бедной Лизы» к девятнадцатому веку и модернистской литературной и художественной трактовке руин (классической и русской), реакции на обезлюдение и ветхость Петрограда в начале XIX века.20-х годов и представления о судьбе Ленинграда в блокаде и после нее, прежде чем перейти к острому рассмотрению образов руин Бродского и функции руин в проектах «бумажных архитекторов». Шенле заканчивает утверждением, что взгляды бывшего мэра Москвы Лужкова и реализация модернизации перекликаются с представлением «советской власти» о том, что разорение может быть подрывным и что прогресс может быть достигнут только ценой отречения от прошлого или, скорее, ценой подмены аутентичными. исторические реликвии с упакованным, замазанным симулякром».

Шенле написал эрудированный, методологически сложный, но всегда доступный и увлекательный вклад в историю культуры России, который в высшей степени достоин признания премией Нове за 2011 год.

Премия Александра Нове, 2010 2012)

Хилари Пилкингтон, Елена Омельченко и Альбина Гарифзианова (Уорикский университет, Высшая школа экономики Санкт-Петербург и НИЦ «Регион» Ульяновск): Российские скинхеды: исследование и переосмысление субкультурной жизни (Routledge, 2010)

Эта превосходная книга дает своевременное представление о значении и значении идентичности скинхедов в России. По словам авторов, он пытается понять скинхеда с точки зрения внешнего вида и «того, что лежит внутри: кровь, кишки, сердце, душа». Это достигается за счет сочетания инновационных подходов социологии с глубоким знанием российских молодежных субкультур. Методологически рефлексивная и проницательная книга доступна, научна и впечатляюще последовательна, несмотря на то, что над ней работали многочисленные руки. Опираясь на свои обширные полевые исследования в Воркуте, авторы исследуют различные аспекты повседневной жизни скинхедов в семье, на работе и в учебе; идеология и ритуал скинхеда; и связи и солидарность, порожденные идентичностью скинхедов. Тем самым они создали работу, имевшую широкий резонанс для понимания современной России в частности и для социальных наук в целом. Книга завершается весьма проницательным обсуждением эпистемологических, этических и эмоциональных подкрепляя исследования, тем самым внося важный вклад в дебаты по методологии социальных наук в целом. (Терри Кокс и Дэвид Шепард)

Премия Александра Нове, 2009 г. (присуждена в 2011 г.)

Арчи Браун (почетный профессор Колледжа Святого Антония, Оксфорд): Взлет и падение коммунизма (Бодли-Хед, 2009 г.)

В работе, сочетающей эрудицию, ученость и ясный, увлекательный стиль письма, Арчи Браун создал историю коммунизма, которая является всеобъемлющей и легко читаемой. Исследуя коммунизм как совокупность идей, движение и систему правления, которые повлияли на жизнь миллионов, работа Брауна одновременно всеобъемлюща в своем повествовании и критична в своих суждениях. Он исследует истоки идеологии коммунизма в трудах Маркса и Энгельса, ее развитие как движения в разных странах, ее становление и функционирование как политической системы, попытки ее реформирования и ее крах после перестройки в Советском Союзе.
В этой книге Браун представил наиболее впечатляющее исследование, в котором удалось взвесить, систематизировать и представить огромное количество информации и идей в четко структурированной и легко читаемой форме. Книга основана на новых архивных исследованиях, большом количестве прочитанного за долгую научную карьеру и, в некоторых случаях, на личном знакомстве Брауна с личностями, вовлеченными в историю, которую он разворачивает. Предлагая ясное и удобочитаемое повествование, Браун дает суждения и ответы на некоторые важные вопросы, касающиеся истории коммунизма, например, почему он рухнул, а также почему он просуществовал так долго.
В целом, Арчи Браун проделал большую и тонкую работу. Он достигает широкого диапазона устойчивым образом без ущерба ни для научных стандартов, ни для нюансов. Таким образом, он вносит очень значительный вклад в науку и является достойным лауреатом премии Нове за 2009 г. (март 2011 г.)

Премия Александра Нове, 2008 г. (присуждена в 2010 г.

)

Веселин Димитров, Сталинская холодная война: советская внешняя политика , Демократия и коммунизм в Болгарии, 1941–48 (Palgrave Macmillan, 2008)

«В своем подробном отчете о критическом семилетнем периоде болгарской истории Веселин Димитров намеревается преодолеть то, что он считает давней слабостью историографии холодной войны, разделение между внутренним и международным измерениями, предлагая «интегрированное анализ взаимодействия между советской внешней политикой и внутриполитической динамикой в ​​Восточной Европе». Преследуя эту цель, автор представляет Болгарию как особенно подходящий пример не только из-за богатства доступной архивной информации, большая часть которой является продуктом об исключительно близких отношениях между Георгием Димитровым и Сталиным, но также и потому, что Балканы в целом и Болгария в частности сыграли более важную роль в возникновении конфликта между крупными державами, чем это часто признается» 9.0656 Таким образом, нам представлен захватывающий отчет о связи между переходом крупных держав от военного сотрудничества к послевоенному конфликту и переходом Болгарии от ограниченной демократии к коммунистической монополии на власть. С впечатляющей уверенностью опираясь на широкий круг британских, болгарских и советских архивных материалов, а также на опубликованные первичные и вторичные источники, книга предлагает убедительный аргумент в пользу необходимости подвергнуть сомнению предположения о фундаментальной несовместимости либеральной демократии и коммунизма и о неизбежности холодной войны, добавляя существенный нюанс к нашему пониманию того, как Сталин формировал отношения Советского Союза с Соединенными Штатами и Великобританией. Он вносит значительный вклад в науку и является достойным лауреатом премии Nove в 2008 году». (Морин Перри и Дэвид Шепард, март 2010 г. )

Премия Александра Нове, 2007 г. (присуждена в 2009 г.)

Гвендолин Сассе, Крым Вопрос: идентичность, переход и конфликт. (Кембридж, Массачусетс: Harvard University Press, 2007)

Историкам часто бывает достаточно сложно объяснить, почему происходят конфликты: еще сложнее — не говоря уже о риске — попытаться объяснить, почему ожидаемый многими конфликт на самом деле не произошел . Это задача, которую смело решает Гвендолин Сассе в своем прекрасном исследовании «Крымский вопрос». После распада СССР в 1991 Многие эксперты предсказывали сильную конфронтацию в Крыму, который в 1954 г. был передан Украине из состава России и где подавляющее большинство населения составляли этнические русские. Этническую сложность ситуации добавило возвращение крымских татар, депортированных в 1944 г.
Чтобы объяснить, почему потенциальные конфликты не материализовались, Сасс исследует историю и культуру Крыма в царский и советский периоды, прежде чем предоставить подробный анализ региональной, национальной и международной политики постсоветских лет. Она приходит к выводу, что ключевым фактором, определяющим предотвращение конфликта, были процессы разработки конституции, а не фактический институциональный результат (автономный статус Крыма в составе Украины).
Засс занимается очень сложными вопросами с большим мастерством и авторитетом. Ее исследования должным образом основаны на широком спектре методологий, и она ясно и убедительно излагает свои аргументы. Книга демонстрирует значительную теоретическую изощренность, но остается доступной для широкого читателя. Он вносит значительный вклад в науку и является достойным лауреатом премии Нове за 2007 год (Морин Перри и Дэвид Шеперд, март 2009 г.)

Премия Александра Нове, 2006 (присуждена в 2008 г.)

Джеффри Хоскинг, Правители и жертвы: русские в Советском Союзе, (издательство Belknap Press of Harvard University Press, 2006) проницательное и вдумчивое рассмотрение многообразных противоречий опыта русского народа в СССР. Взяв за отправную точку несколько спорное мнение Николая Бердяева о том, что советская коммунистическая идеология была реинкарнацией русской православной концепции «Третьего Рима», Хоскинг утверждает, что ни одна из этих форм мессианизма полностью не соответствовала потребностям и интересам простых россиян.
Авторский авторитетный обзор советской истории посвящен таким темам, как национальная политика большевиков в 1920–1930-е годы, официальное воспитание русского патриотизма в 1930–1940-х годах, развитие нерусской этнической идентичности в постхрущевский период — процесс, сопровождавшийся формированием новой марки русского национализма. Хоскинг кратко рассматривает создание Российской Федерации в 1991 году и несколько пессимистично предсказывает, что постсоветская идентичность России скорее будет идентичностью остаточной империи, чем современного национального государства. В своем Заключении он обращается к теоретикам национальной идентичности, утверждающим, что нации являются продуктом современности, и обращает внимание на «парадокс, заключающийся в том, что модернизация скорее затормозила, чем продвинула российскую государственность». Книга Джеффри Хоскинга понравится широкому кругу читателей, интересующихся современной историей, но она также поднимает важные вопросы о национальной идентичности, которые будут по-прежнему обсуждаться специалистами. Доступная и научная, эта впечатляющая работа вносит большой вклад в наше понимание России двадцатого века.
(Морин Перри и Дэвид Шеперд, март 2008 г.)

Премия Александра Нове, 2005 г. (присуждена в 2007 г.)

Эндрю Уилсон,  Yale University Press, 2005)

«Виртуальная политика» — это вдохновляющий, оригинальный и весьма занимательный отчет об использовании и злоупотреблении «политическими технологиями» в постсоветских государствах. часть мира, Уилсон убедительно доказывает, что самобытная политическая культура бывшего СССР помогла создать там своеобразную форму псевдодемократии, которую он остроумно называет «виртуальной политикой» 9.0656 «Оранжевая революция в Украине» — это подробный и подробный отчет о драматических событиях конца 2004 года в Украине, эффективно помещающий их как в краткосрочный, так и в долгосрочный контекст.
Две книги во многом дополняют друг друга. «Виртуальная политика» — это масштабное и концептуально сложное сравнительное исследование ряда постсоветских государств, в то время как «Оранжевая революция» на Украине представляет собой углубленный анализ отдельного события в одной стране. Оранжевая революция включала в себя «настоящую политику»; как указывает Уилсон, это была революция внутри и против системы «виртуальной политики», которую он описал в другой своей книге.
Публикация одним автором двух таких разных, но одинаково выдающихся книг за один год сама по себе является крупным академическим подвигом, за который Уилсон заслуживает теплой похвалы.